года во всех православных храмах Москвы проповеди, составленной Владимиром и викарием московской епархии Никоном: «Что нам делать в эти тревожные дни?», обличающей революционеров в качестве темной силы заговора: «О, если бы знали наши несчастные рабочие, кто ими руководит, кто подсылает к ним смутьянов – подстрекателей, то с ужасом отвернулись бы от них, как от гадин ядовитых, как от зачумленных животных! Ведь это – так называемые «социал-демократы», это – революционеры, давно отрекшиеся от Бога в делах своих, они отреклись, а может быть, и вовсе не знали веры христианской, поносят ее служителей, ее уставы, издеваются над ее святынями. Главное гнездо их за границей: они мечтают весь мир поработить себе; в своих тайных секретных протоколах они называют нас, христиан, прямо скотами, которым Бог дал, говорят они, образ человеческий только для того, чтобы им, якобы избранникам, не противно было пользоваться нашими услугами. С сатанинскою хитростью они ловят в свои сети людей легкомысленных, обещают им рай земной, но тщательно укрывают от них свои затаенные цели, свои преступные мечты. Обманув несчастного, они толкают его на самые ужасные преступления якобы ради общего блага и действительно обращают его в послушного раба. Они всячески стараются вытравить из души или, по крайней мере, извратить святое учение Христово… Вот каковы эти обманщики, изверги рода человеческого. Берегите же себя, возлюбленные братия, берегите себя и детей своих от этих льстецов, ради Бога, ради вашего вечного спасения берегитесь их»[225]. По оценке редакторов книги «Неизвестный Нилус», только своевременное издание Манифеста 17 октября воспрепятствовало вероятному эффекту проповеднической кампании[226].
С. А. Нилус противопоставлял шестиконечную звезду, как «печать тайны беззакония», кресту, являющемуся «печатью тайны благочестия» или «печатью дара духа святого». Связь гексаграммы с иудаизмом только подчеркивала ее антихристианскую онтологию. Согласно рисунку С. А. Нилуса, треугольник, обращенный вершиной вверх, окрашивался в темный цвет и обозначался как «альфа», вершиною вниз – имел светлую окраску и именовался «омега».
Идентичные треугольники в гностико-каббалистическом прочтении означали равенство сил Демиурга и Люцифера. Бог христиан, соответствующий триаглю, устремленному ввысь, изображался темным и потому олицетворял зло, а падший ангел, обращенный вниз, олицетворял светлое начало. Единство фигуры символизировало историческое торжество Люцифера. Последний, «омега», должен стать первым, «альфой», одержав победу над временно торжествующим Адонаи. Поэтому гексаграмма есть знак Антихриста. В ней зашифровано «число зверя» – 666: 6 сторон, 6 углов, 6 вершин. В нумерологической проекции на историю цифра 7 означает век настоящий, 8 – царство Духа святого, а 6 – ветхозаветное дохристианское время. Поэтому 6 выражает предполагаемое торжество иудаизма, построенное на отрицании исторической миссии Христа[227].
Основополагающей аксиомой масонской идеологии С. А. Нилус считал формулу, зашифрованную в криптограмме, именуемой им «Соломоновой печатью». В этой печати треугольники располагаются в обратной пропорции: светлый триагль Люцифера обращается вершиной к верху, а знак Демиурга – поверженным. Кроме того, светлый треугольник образует самостоятельную фигуру над звездой, подчеркивая торжество Дьявола. У подножия гексаграммы помещается крест Господень, заключенный в центр круга («озеро огненное»), символизируя попрание Демиурга. На обе фигуры возложено число p, означающее конец и завершение великого творения.
«Апокалипсис нашего времени» Василия Розанова:
эсхатологический неогностицизм
В качестве развертки Апокалипсиса воспринимал, в частности, революцию Василий Розанов. Написанные на злобу дня статьи были объединены им заглавием «Апокалипсис нашего времени»[228]. Сборник открывался рефлексией на катастрофический обвал государственности, обрушение царства и Священства. Происходит, полагал философ, не социальная или политическая революция, а именно Апокалипсис.
Василий Розанов не шел, впрочем, в общем русле православного эсхатологического дискурса. Его трактовка последних времен существенно отличалась от канонической христианской и походила, скорее, на неогностицизм. Розанов противопоставлял дух Апокалипсиса духу Евангелия. В Апокалипсисе, полагал он, предстает иной Бог, нежели в евангельских текстах. Противопоставлял Розанов также Бога-отца и Бога-сына, отрицая их единство и утверждая наличие между ними конфликта.
Эсхатологические «окна Овертона»
Д. С. Мережковского
Серебряный век стал временем дискурсивного подъема эсхатологической проблематики в русской культуре. Предпринимаются попытки нового осмысления образов Апокалипсиса, выходящие за рамки православной традиции. Осевое значение в этом дискурсе приобрела трилогия Д. С. Мережковского «Христос и Антихрист». Литературная роль трилогии состояла в создании особого типа философского романа[229].
Концепт Мережковского, проводимый в каждой из частей трилогии, можно считать еретическим. Писатель рассуждал о существовании двух религий: религии неба и религии земли, каждая из которых несла свою правду. Они исторически сталкивались друг с другом. Эти столкновения отразились в противостоянии мира языческого и мира христианского. Христианство в понимании Мережковского было религией неба, невозможной для применения в реальной земной жизни человека. Принятие христианства, полагал он, означало путь крайней аскезы, разрыва семейных уз, низвержения искусства. Персонифицированно конфликт религии неба и религии земли находил, сообразно с замыслом трилогии, выражение в противостоянии Христа и Антихриста. В первой части трилогии в роли Антихриста выступает Юлиан Отступник, пытавшийся восстановить язычество в Римской империи. Центральной фигурой второй части выступает Леонардо да Винчи, соединяющий в себе Христа и Антихриста. В третьей части, написанной под влиянием раскольничьей антипетровской литературы, Антихристом у Мережковского становится Петр I, тогда как роль Христа отводится царевичу Алексею. Реальный царевич, впрочем, был далек от глубокой христианской рефлексии, но художественный, а не исторический формат произведения Мережковского позволял менять семантику персонажей. Показательно, что церковь в третьей части трилогии служит не Христу, а Антихристу.
Мережковский ставил перед собой амбициозную задачу: соединить Христа и Антихриста как небесную и земную правду. Писатель исходно полагал, что оба они – две стороны одной медали. Надо, полагал Мережковский, соединить небо и землю, и это будет разрешением фундаментальных человеческих противоречий. Впрочем, уже в ходе работы над трилогией он приходит к пониманию, что соединить Христа и Антихриста невозможно. Отсутствие последовательности во взгляде на фундаментальный вопрос произведения привел к противоречиям между разными его частями. Это ставилось писателю в вину его критиками. Н. А. Бердяев обвинял Мережковского, что тот верит в Антихриста более, чем в Христа. И это злоупотребление обращения к Антихристу приводит писателя к тому, что тот перестает быть страшным и неприемлемым. Можно было бы в этом отношении сказать об открытии Мережковским «окон Овертона». И через эти «окна» вошел Антихрист. Вероятно, в этом пропуске и легитимизации Антихриста в русской культуре и состояло грехопадение Серебряного века.
Революция и Апокалипсис
В апокалипсическом ракурсе восприняла часть общественности события революции. В них, сообразно с эсхатологическим осмыслениям истории, был обнаружен заговор антихристианских сил. Скорость происходящего разрушения усиливала взгляд, что за всем происходящим стоят неземные силы. В 1917 году происходит системный катастрофический обвал государственности. «Русь, – делился своими впечатлениями от быстроты произошедшего Василий Розанов, – слиняла в
