с дороги, а потом убили.
Клеманс, которая прикидывала в уме, как лучше поступить – успокоить внучку или сообщить ей горькую правду, в результате сказала:
– Патрис – действительно нехороший человек. И я очень надеюсь, что никто больше не пострадает.
– А вы знали, что он убийца?
– Нет. Конечно нет.
Беспокойство, терзавшее Викки, совсем не было похоже на страх провалиться или быть отвергнутой, сопровождавший ее всю жизнь. Нет, тут имел место совсем другой эмоциональный уровень. То был страх за жизнь кузины, да и за свою собственную тоже; страх за свою безопасность и смутная тревога. Почему она тратила столько времени на переживания по поводу сущей ерунды? Почему ее так сильно задевал тот факт, что она кому-то не нравится? Почему так боялась стать белой вороной? Ведь настоящий страх – это разъедающий внутренности, всепоглощающий ужас, чудовищный ком в горле, тяжесть в груди, ощущение, что сердце разучилось нормально биться.
Швырнув книгу на пол, Викки покосилась на бабушку, которая задумчиво хмурилась, словно ей нужно было решить серьезную проблему или принять важное решение. Как бы то ни было, она казалась нервозной до крайности.
– Что случилось? – спросила Викки.
– Да так, пытаюсь сообразить, что к чему. – Похоже приняв какое-то решение, Клеманс прочистила горло и сказала: – Нам нужно подкрепиться. Я, пожалуй, спущусь вниз. Соображу нам чего-нибудь поесть и кое-кому позвоню с телефона Этты.
– Кому?
– Другу. А если Этта уже вернулась, попрошу ее посидеть с Томом, пока мы не организуем охрану получше. Хотя сомневаюсь, что Патрис способен заявиться в больницу и у всех на глазах хладнокровно убить человека.
– Значит, вы все-таки мне поверили.
– Конечно. – Клеманс замялась. – Человек, которому я собираюсь позвонить… это старый… ну… мы были знакомы много лет назад. Учитывая серьезность ситуации, нам может понадобиться его помощь. Полагаю, полиция уже успела связаться с родителями Тома. Они наверняка захотят быть у постели сына.
– Спасибо.
– Не волнуйся, ты теперь не одна. Запри дверь. Я буду внизу. Попрошу Этту что-нибудь нам приготовить, если у нее найдется лишняя еда.
– Я не голодна.
– Это тебе так кажется. Но если мы хотим справиться с теми трудностями, которые в любом случае ждут нас впереди, то нам обеим нужно хорошенько есть и спать.
На следующее утро Викки по-прежнему терзалась неизвестностью. Ночью она практически не сомкнула глаз – переживания за Тома и Беа не давали уснуть.
Ход ее мыслей нарушил стук в дверь. Клеманс, велев внучке не вставать, сказала, что откроет сама.
– Это ваш друг? – спросила Викки.
– Возможно. Дыши глубже и не переживай. Я с этим разберусь.
Клеманс открыла дверь, однако это был вовсе не ее друг, а двое вчерашних полицейских, которые приходили в больницу. Они беседовали с Клеманс по-арабски и при этом уныло качали головой. По их вытянутым лицам Викки поняла, что новости не слишком радостные.
Потеряв терпение, Викки вскочила на ноги:
– В чем дело? Что они говорят?
– Они обнаружили брошенный рюкзак Беа, но ее саму не нашли.
У Викки подкосились ноги, она тяжело осела на диван, но тут же встала и побежала в ванную, где ее вывернуло наизнанку так же неукротимо, как и тогда, на обочине дороги после аварии, когда в ушах стоял стон искореженного металла. Викки сполоснула лицо и, беззвучно рыдая, скрючилась на кафельном полу. Прошло несколько минут. Она с трудом встала, посмотрела на свое отражение в зеркале и ужаснулась, увидев красные воспаленные глаза и землистую кожу.
Вскоре в дверь ванной постучала Клеманс. Она сообщила, что полицейские ушли, а когда внучка вернулась в комнату, протянула ей стакан воды.
– И что теперь? – спросила Викки.
– Будем ждать.
Викки прошла на веранду, чтобы посмотреть на деревья в тихом внутреннем дворике и послушать пение птиц. Она нуждалась в нормальности. В доме. В чем угодно, кроме той ужасной реальности, имевшей место здесь и сейчас.
Вечером Клеманс позвонила знакомому французскому врачу с просьбой осмотреть внучку. Врач пощупал синяки у нее на ногах и прописал успокоительное, объяснив, что ей в первую очередь нужен отдых. Викки не хотела принимать таблетки, но Клеманс настояла, пообещав обо всем позаботиться, пока та спит. Смирившись, Викки съела немного печенья, проглотила таблетки и, несмотря на внутреннее сопротивление, вскоре забылась тяжелым сном без сновидений.
Глава 24
Клеманс
Клеманс заглянула к внучке, которая спала как младенец в соседней комнате. Моя сладкая девочка. После чего легла на диван. В свои семьдесят четыре года Клеманс, еще вполне здоровая и крепкая, иногда чувствовала себя смертельно уставшей, словно все силы ушли на то, чтобы просто продолжать жить. Иногда она даже завидовала матери, которой не так долго осталось на этом свете.
Клеманс закрыла глаза. И хотя она готова была отдать что угодно, лишь бы забыть, ее разум сопротивлялся, и тогда прошедших лет словно и не бывало, и она возвращалась в свое сумбурное детство в поместье под Касабланкой. Еще ребенком Клеманс чувствовала, что они с матерью живут исключительно для удовольствия или неудовольствия отца, причем живут с постоянным страхом наказания за любое нарушение установленных отцом правил. В следующий раз мы сбросим ее в колодец. Проблема состояла в том, что отец отличался непредсказуемостью и постоянно менял свои же правила. У Клеманс с матерью не было собственной жизни. Не было независимости. При всем при том мать потакала мужу вплоть до того ужасного дня, когда отказалась это делать. И сейчас, если Клеманс ненароком упоминала отца, Мадлен или выглядела озадаченной, словно не совсем понимала, о ком речь, или сердито хмурилась, фыркала и плевалась.
Произошедшая с матерью перемена казалась невероятной. Она всегда была очень элегантной и никогда не выходила из дому без шляпки в викторианском стиле и лайковых перчаток в тон, независимо от погоды. Горничная делала ей прическу «помпадур», популярную в начале XX века: волосы взбивались высоко надо лбом, закалывались и укладывались сзади валиком. Клеманс смотрела, как Цирцея, горничная, создавала нужную форму, зачесывая назад и закручивая широким валиком длинные темные волосы Мадлен. Иногда Цирцея использовала накладки из искусственных волос, чтобы подчеркнуть стиль. Мадлен каждый божий день прибегала к помощи личной горничной, но оставалась верна этой старомодной прическе.
В присутствии отца Клеманс, как и ее мать, тщательно следили за выражением лица. Демонстрировать свои чувства перед этим опасным человеком было все равно что совать голову в пасть тигра. Нет, они старались сохранять непроницаемый вид, чтобы он думал, будто слепил из них то, что хотел. Главное – быть в безопасности. Если
