— Почто лазил в кладовые?
— Не лазил я…
— А это уж другой грех. Врать не пристало отроку. Словил тебя келарь…
Нечего сказать Егорке, заплакал он, упал игумену в ноги, лбом ударил в снег. Поморщился Симон:
— Встань, отрок.
Егоркины слезы поколебали его решимость.
— А не ошибся ты, келарь? — обратился он к монаху.
— Да как же ошибиться, — обиделся келарь, — коли сам схватил его у кладовых? Давно смекнул я, что шарит кто-то в наших припасах, вот и подстерег.
Монахи возмущенно зашумели:
— Ишь ты, мал, да удал. Неча на него глядеть!..
— Завелся волчок в нашем стаде, игумен. Почто не веришь келарю?
— Ну, будя, — поморщился Симон. — Спрячьте его под запор. А заутра кликнете ко мне Луку.
Еще большие унижения принял Егорка, когда, заслышав возню, высыпали из кельи удивленные чада, его товарищи. Прокоп тоже был среди них, делал вид, будто только что проснулся, зевал и потягивался (и как только прошмыгнул он, никем не замеченный, через озаренный луною двор?!).
— Вот, — назидательно говорил им келарь, проводя мимо них опустившего голову Егорку, — глядите, чтобы другим было неповадно. Ни от каменя плода, ни от хитителя добра: люди молотить, а он замки колотить, — будя. Спросим с него строго.
Прокоп состроил мальцу гнусную рожицу. Егорка сжал кулаки.
По дороге в темную келарь не жалел затрещин.
— Благодари бога, что спустился игумен, — говорил он, — не то растерзала бы тебя братия…
В темной было сыро и холодно. Сидя у заплесневелой стены на корточках, Егорка проскулил всю ночь: и почто ему так не везет, почто любая беда — на его голову? А с Прокопа — как с гуся вода. Ничто ему не делается — лежит себе сейчас полеживает на лежанке, приятным снам улыбается.
Утром явился в монастырь Лука. С порога стал грозить и ругаться:
— Послала тебя нечистая на мою голову! А ну, встань, да сказывай: аль не поил, не кормил я тебя? Не одевал, не обувал, не учил уму-разуму?
Из-за спины его выглядывал келарь, на каждый вопрос Луки одобрительно кивал головой.
Не слыша ответа, еще больше расходился дьякон, размахнулся, влепил Егорке оплеуху.
— Кого угощала вечор Соломонида пирогом? — наскакивал Лука. — Кого квасом поила?… Брюхо у тебя бездонное, яко дырявая ряднина.
Вспомнив про всегдашнюю доброту к себе дьякона, не выдержал, в голос заплакал Егорка. Но как объяснишь Луке, что не лазил он в кладовые?
А дьякон себе на уме. Откуда было знать мальцу, что до того еще, как встретиться с ним, побывал Лука у игумена.
— Что же ты, дьякон, плохо пестуешь своих чад? — выговаривал ему ровным своим голосом Симон. — Нынче в кладовые, завтра в бретьяницы монастырские, а там и на дорогу с топором выйдут они, яко злобные тати…
— Тревога твоя не напрасна, игумен, — отвечал ему Лука. — И верно, завелась худая овца в моем стаде. Но не Егорку мню я, сей отрок послушен и богобоязнен. Напраслину возвел на него келарь, и, может быть, не по злому умыслу.
— Да как же напраслину, — удивился Симон, — коли схвачен малец не в келье своей, а у кладовых, и замок был потревожен?
— Не знаю я, как такое могло случиться. А не был ли келарь твой пьян?
Прикусил болтливый язык Лука, но поздно. Синие глаза Симона потемнели от гнева.
— Да как смеешь ты, дьякон, говорить такие слова в моей обители? Богохульство сие.
— Прости, игумен. Сказал не подумавши. А за Егорку я могу поручиться и своею головой.
— Что твоя голова, — усмехнулся Симон. — Сам давеча признался, что худая овца пасется в стаде…
— Не Егорка то, вот те крест не Егорка, — побожился Лука, крестясь на икону.
— Так что же хощешь ты? — озадачил дьякон игумена. — Нешто отпустить твоего чада с миром? Каков же будет другим урок?
— Отпусти, игумен. А истинного хитителя я тебе сыщу, — пообещал Лука.
Нахмурившись, задумался Симон. Не кривя душой, и сам он признавался себе, что не шибко верит в вину мальца. Много повидал он на своем веку воров и татей, ловил и казнил их нещадно, и в своей обители встречал нечистых на руку монахов (потому и разгневался на Луку, что обмолвился он, зная правду), предавал их жестокой епитимье и изгонял в мир. Но воспоминание о загнанном Егорке пробуждало в нем жалостливые чувства. Хорошие были глаза у мальца, и слезы его были неподдельны.
— Ладно, — смягчился игумен. — Однако же взять да и выпустить твоего чада я не могу. Почто вертелся он во дворе, мне неведомо. Но так думаю я: сие неспроста. Вот и попытай его, дьякон. Вот и потряси — авось что и вытрясешь. Коли сам не крал он из кладовых, то хитителя знает в лицо.
— Золотые слова твои, игумен, — заулыбался Лука. — Верно ты смекнул, и мне сдается, что знает Егорка, кто повадился за чужим добром, но — упрям малец. Так как повелишь, игумен?
— Пущай покуда посидит твое чадо у меня в темной. А сыщешь хитителя — тут и выпущу я его…
Таково побеседовали Лука с Симоном. Но с Егоркой дьякон был крут. Долго бился он с мальцом, но так ни слова из него и не выжал. Одно твердил Егорка: не крал я, а кто крал, не ведаю.
— Ведаешь, ведаешь. — драл его за распухшее ухо Лука. — А не скажешь — век сидеть тебе в темной.
— Да что говорить-то, дяденька, — верещал Егорка, — коли вышел я на двор по нужде, а келарь меня ни за что ни про что схватил?
— В иной стороне заход-то, в иной, — бормотал за спиною Луки монах. — Не верь ему, дьякон.
— Так почто у кладовых вертелся? — снова схватил Егорку за ухо Лука.
— Ой, больно, дяденька, ой, больно-то как! — закричал не своим голосом малец.
Устал Лука, перевел дух.
— Экой ты, малец, упрямый, — сказал он. — Думаешь, с тобою и ладов нет? Нынче топорщишься ежом, а как посидишь в темной, так и приободришься.
С тем и ушел. Загремели затворы, и остался Егорка опять один на один со склизкими стенами. Обут Егорка на босу ногу, кожушок накинут на исподнее. Покусывает морозец ступни, забирается под одежку: прыгает Егорка, пытается согреться, но нет тепла в его теле. И холодно ему, и голодно, и от отчаяния хоть лютым зверем вой.
3
Один бог знает, как повернулась бы Егоркина жизнь, ежели бы вдруг не случилась с Прокопом промашка. Уверовав в свою удачливость, забрался он на следующий день во двор к Звездану, хотел пошарить в его погребах, но был схвачен конюшим, предстал пред дружинником и, напуганный его грозным видом, признался во всех своих грехах, помянул и про то, как угодил в темницу Егорка.
— Умел грешить, умей и ответ держать, — сказал, выслушав его, Звездан и вместе с Прокопом отправился прямехонько в монастырь к игумену.
— А, ишшо одного пымали! — злорадно воскликнул попавшийся им навстречу келарь.
— Аминь, — оборвал его Звездан. — Вели-ко, келарь, вести сюды из узилища Егорку.
— Что-то загадками ты все сказываешь, дружинник, — растерялся под его взглядом монах, — а я загадки разгадывать не мастер.
— Зато злобы в тебе — хоть отбавляй, — сказал Звездан и даже ногой притопнул, прикрикнул нетерпеливо: — Кому велено?!
Делать нечего, привел келарь мальца.
— Ты Прокопа постереги, — приказал монаху Звездан и, подталкивая перед собой совсем обробшего Егорку, вступил на всход.
— Здрав будь, Симон, — сказал дружинник, входя в келью, в которой бывал уже не раз, и склоняя голову под благословение.
— С приездом тебя, — перекрестил его Симон и с удивлением взглянул на стоящего с ним рядом Егорку.
— И его благослови, отче, — подтолкнул Звездан Егорку. — Не шарил он по кладовым, напраслиной спугнули чада. А истинного хитителя стережет твой келарь. Взгляни-ко в оконце!
Все еще озадаченный, Симон, однако, послушался дружинника, приблизился к окну и выглянул во двор:
— Так вот он кто!.. А я все в сомнениях пребывал: уж больно ясные у мальца глаза.
— У него и душа чистая и светлая, — улыбнулся Звездан, ласково гладя Егорку по голове.
— Все мы грешны, — строго проговорил Симон, но чадо перекрестил. Пожевав в задумчивости ртом, добавил: — Ты на меня, малец, не серчай. И тако скажу я тебе: дьякон, наставник твой, слов келаря на веру не принял, тож уверял меня, что не твоих рук это дело. — Помолчал, подумал еще и договорил: — Любит он тебя…
Едва молвил игумен последнее слово, едва сел на лавку, поставив между колен свой посох, как дверь раскрылась и на порог вступил взволнованный Лука. Во дворе ему уже про все рассказали.
— Так, — произнес дьякон, пытаясь угадать по глазам присутствующих, о чем только что был разговор. Все молчали.
— Так. — повторил Лука неуверенно и теперь пристально смотрел на одною только игумена.
— Бери свово чада, — сказал Симон и глазами показал на Егорку. — Чист он и пред богом и пред людьми.
— Это как же чист-то? — удивился Лука и укоризненно покачал головой.
