«Муж стоял вооруженный…» Совсем недавно ему попадалось очень похожее словосочетание, не один в один, но интуиция подсказывала: это было именно то, что нужно… У какого-то современного автора… Ох, память, память… В голове было пусто. Амадей заскользил взглядом по стопкам изданий в картонных переплетах, по тяжеленным старинным томам в потрескавшейся коже, механически читая названия. Здесь торговали всем, что под руку подвернется, по бросовым ценам, зато выбор был огромный и порой можно было найти редчайшие экземпляры.
Среди сотен томов его внимание вдруг привлек один, в красном переплете: «Отверженные. Часть IV. Идиллия улицы Плюмэ и эпопея улицы Сен-Дени»[82]. Амадей нахмурился, взял книжку, пробежал глазами оглавление – и обмер, когда взгляд его остановился на заголовке: «Книга пятнадцатая. Улица Вооруженного человека». Он лихорадочно перелистал на первую страницу: «…эпопея улицы Сен-Дени».
– «Муж стоял вооруженный»… улица Вооруженного человека… – прошептал Амадей одними губами. – Квартал Марэ!
Открытие его ошеломило, он даже выронил томик из рук.
– Если листы в книге уже разрезаны, это не значит, что с ней можно так обращаться! – сердито набросился на него владелец прилавка. – Стефан Маларме придумал книгу, которую можно читать с неразрезанными и с разрезанными листами – получаются как бы разные произведения. Кому это нужно, спрашиваю я вас? А еще я самолично видел, как Вилье де Лиль-Адан[83] пытался разорвать неразрезанные листы в одной из книжек на моем прилавке с помощью зонтика! Но вы их обоих превзошли – вы ничего не режете, вы переворачиваете двойные листы черенком трубки, по счастью потушенной! Да еще забесплатно уже перелистали три четверти всего, что у меня есть! Что вы там успели вычитать такого интересного? – Книготорговец устало махнул рукой.
Амадей поднял «Отверженных» и аккуратно положил на прилавок.
– Что успел вычитать? Как сказал бы Рабле, «сущностную субстанцию», месье. Не обязательно читать насквозь, чтобы уловить самое необходимое. Я ищу «Харчевни и кабаки квартала Марэ» Франсуа де Жене. Увлекательная вещь, вы не читали?
– Если бы я читал все, что продаю!.. – фыркнул книготорговец. – Но кое-что почитываю, – широко улыбнулся он. – Если вас увлекают исторические анекдоты, могу предложить великолепный десятитомник «Картины Парижа».
– У меня есть Луи Себастьен Мерсье. Нет, благодарю вас, мне нужен Франсуа де Жене.
Книготорговец перестал улыбаться.
– Вам повезло, есть у меня это сокровище. – Он достал из ящика с книгами тонкий томик в красном сафьяне. – С вас десять франков. К вашим услугам, месье.
Амадей, сунув книжку в карман, удалился. Подкованные железом каблуки его сапог застучали по мостовой.
«Я вышел в опасное плавание без запасного такелажа, без припасов и компаса, но я увижу землю на горизонте! Непременно!» – пообещал он себе.
Таша рассматривала картины, которые она собиралась на следующей неделе выставить в Салоне художниц у Жоржа Пети. Ее одолела неуверенность: все полотна, стоявшие сейчас перед ней, показались вдруг отвратительно напыщенными и пустыми. Как сказал Делакруа, искусство портрета заключается в том, чтобы совместить дистанцию, необходимую для самоанализа художника, и дистанцию, позволяющую ему остаться сопричастным модели. Если принять этот критерий, до высот портретной живописи ей еще далеко. Таша нервно погрызла ноготь на большом пальце. Сейчас даже огромный портрет Джины казался ей фальшивым, потому что она не смогла отразить всю сложность характера матери – одновременно страстного, жизнерадостного и сдержанного. «Все слишком робко, слишком благоразумно, мне не хватает смелости ломать установленные правила. В моей манере нет безумства, нет откровения. Передавать биение жизни, порывы души – вот чему нужно учиться. Неужели личное счастье художника губительно для творчества?»
Вдруг к неуверенности в себе добавилось странное чувство беспокойства, но в следующую секунду Таша поняла, что оно не имеет отношения к выставке картин. Виктор! Он снова взялся за старое! Таша охватил гнев, но она совладала с собой. Без толку закатывать скандалы, самое большее, чего она добьется, – это, как всегда, мольбы о прощении и обещание покончить с расследованиями. Но обещание останется обещанием. Даже рождение Алисы не смогло отбить у Виктора охоту к опасному занятию…
Пришла Кошка и потерлась о ее лодыжки, сонно заагукала дочка в колыбельке, но даже это не утешило Таша. И тут как раз неожиданно вернулся Виктор – его несвоевременный приход не столько обрадовал ее, сколько насторожил. В другой день она бы бросилась мужу на шею, увлекла в альков, но сейчас у нее окончательно испортилось настроение. Обычно Виктор сразу понимал, что жена не в духе, и умел развеять ее хандру – Таша будто бы передавалась часть его жизненной энергии и оптимизма, – а сейчас он словно и не заметил ее, склонился над колыбелькой, пощекотал подбородок Алисы, и Таша почувствовала укол ревности, но тотчас себя за это отругала.
– Я приму ванну, милая. Ужасно вымотался и продрог, все утро без толку таскался по набережным – ничего стоящего не нашел. Заглянул погреться и переодеться. – Виктор, едва коснувшись щеки жены губами, убежал в ванную, бросив на стул пиджак.
Черт ли дернул Таша обшарить карманы пиджака, или домовой нашептал, но она это сделала. Или просто воспользовалась своим правом супруги – ведь все, что касается мужа, имеет отношение и к ней? Так или иначе, Таша нащупала вскрытый конверт и извлекла его на свет божий. От конверта пахло женскими духами, а в коротком и весьма недвусмысленном письме, отпечатанном на машинке, говорилось следующее:
Буду счастлива встретиться с тобой в эту субботу, 22 января, в кафе «Флор»! Постараюсь выкроить два часа свободного времени. Мы так давно не оставались наедине! Хочу поделиться с тобой своими печалями, хочу, чтобы ты меня утешил.
Твой майский цветочек
На обороте что-то было написано и намалевано от руки – Таша узнала почерк Виктора и его каляки-маляки, которые он всегда рисовал в задумчивости.
Есть ли связь между убийствами Ф.Л., неизвестного с набережной Вольтера и А.Ш.?
Виктор вышел из ванной, обернув вокруг бедер махровое полотенце. Таша поспешно смяла письмо в кулаке.
– Все мужья одинаковые. Считают, что могут заявиться домой в любое время и жена должна немедленно выстелить в их честь красную дорожку, – проворчала она.
– О чем ты, милая? И чему я обязан этим холодным душем после восхитительной горячей ванны?
– Я таки напишу на эту тему аллегорическое полотно. Назову его: «На что приходится идти верной супруге, дабы ублажить отца своего ребенка, коего по жизни ведут темные инстинкты и коему наплевать на то, что супруга имеет право на свободное время, ибо у нее есть чем заняться».
– Назови его просто: «Женская доля», так будет короче, – усмехнулся Виктор, и махровое полотенце скользнуло на пол. – Твой шедевр непременно выставят в осеннем Салоне[84], и он превзойдет творения признанных королей палитры, всяких Жерве и Клеренов!
– Вот-вот, я намерена преподать урок всем самодовольным мужчинам.
– Кого это ты обвиняешь в самодовольстве? – спросил Виктор, тщетно пытаясь поднять с пола полотенце, на которое жена наступила ногой.
– Тебя. Вокруг тебя вечно увивается столько красоток, приобщенных к культуре, что сложно сделать выбор… – Таша осеклась, устыдившись собственных подозрений. Нет, она уже говорила самой себе, что никогда не превратится в сварливую каргу, изводящую мужа придирками.
А Виктор был страшно доволен: он обожал, когда Таша проявляла признаки ревности – отвратительного чувства, которое с детства не давало ему покоя, но которое жена демонстрировала гораздо реже.
– Ты о какой культуре говоришь – о физической или интеллектуальной? И отпусти уже наконец полотенце!
– Кто из прекрасных дам опять завладел твоим сердцем? Пышнотелая княгиня Максимова все еще наведывается в «Эльзевир»?
– О, княгиня давно бросила и мужа, и нас с Кэндзи. Перестань задавать глупые вопросы, милая.
– Благодаря глупым вопросам можно получить искренние ответы.
Оставив попытки прикрыться полотенцем, Виктор притянул к себе Таша и прошептал:
– Знаешь пуэрто-риканскую пословицу, счастье мое? «Искренность – что револьвер, из которого не стоит стрелять в каждого встречного». Однако нам ничто не мешает продолжить эту увлекательную дискуссию в постели.
– При одном условии: я больше и слышать не хочу ни о каких расследованиях и…
Виктор не дослушал ультиматум – он уже страстно целовал жену. Та посопротивлялась для виду и сдалась. Сейчас ей хотелось только одного: выбросить из головы тайком прочитанное письмо и упасть в объятия любимого мужчины.
