Ничего не оставалось делать, как поместить Анну на лечение. Ее страсть к игре пытались вылечить сильнодействующими лекарствами. От них ее психика тормозилась, а тело и лицо раздувались, как влажный пузырь, и скоро она с трудом могла поднести к голове руку.
Через некоторое время Анна уже не хотела не только играть, но и читать, есть, пить и разговаривать.
«Они ее загубят!» – безмолвно кричал я в черноту ночи, мотая головой по жаркой, душной подушке.
Всю осень и зиму Анна провела в больнице. К весне же муж отвез ее в реабилитационный санаторий. Я несколько раз приезжал к ней. В сущности, это уже был другой человек. По взглядам окружающих я понял, что ее здесь не любят и что, наверное, ей приходится тяжко.
Она как-то сразу, резко постарела. Однажды я увидел со стороны, как Анна смахнула со стола в пригоршню хлебные крошки и вынесла на веранду кормить птиц. Вот уж чего раньше она не сделала бы никогда! Воробьи и голуби тут же подлетели к ее ногам и стали жадно склевывать корм, а она, не замечая меня, смотрела на них оплывшими, слезящимися глазами. Странный контраст между молодой весенней природой и этой раздутой, почти пожилой женщиной, отгоняющей слишком навязчивых птиц, для того чтобы подкормить более слабых, поразил меня. Сердце мое сжалось от чувства жалости и вины. Но тут же, к своему ужасу, я почувствовал, как со страшной скоростью из него, из обоих предсердий и желудочков, истекает и улетучивается моя такая сильная и странная любовь к Анне. Любовь, которая держала и мучила меня весь этот долгий год, не позволяя ни полноценно жить, ни работать, ни смотреть на других женщин.
Не выйдя из своего убежища, не дав о себе знать, я повернулся, ушел и больше ни разу не приезжал в санаторий.
Однако в конце лета, устраивая своего очередного пациента на консультацию в большой медицинский центр, я снова увидел Анну. Я подошел как раз в то время, когда у центрального входа ее бережно высаживал из машины муж. Она опять была в сером брючном костюме, но уже другого фасона и значительно большего размера – видимо, после больницы она не смогла восстановить форму. За темными очками скрывались ее серые глаза, я, конечно, сразу узнал и почти прежнее равнодушное выражение ее лица, и спокойные движения. По всей вероятности, муж ее не хотел меня видеть, но Анна, повелительно махнув рукой в мою сторону, велела ему подвести меня к ней. Она протянула мне руку.
– Ты был прав! – сказала она. – Я жалею, что не послушала тебя раньше. Жизнь без страстей комфортнее и милее.
Не требуя от меня ни ответа, ни какой-либо реакции на свои слова, она отпустила меня легким, освобождающим жестом, и я больше не заметил ничего старушечьего в ее поведении. Пока она говорила со мной, муж деликатно отошел от нас и открыл в машине заднее окно. Из него тут же высунулась взволнованная пасть слюнявого серого в крапинку молодого дога. Завидев меня рядом с хозяйкой, дог неуверенно, по-щенячьи, но уже громогласно тявкнул, и Анна, полуобернувшись, лениво сказала ему:
– Ну, Тоби, замолчи!
Муж с готовностью вынул из багажника мягкую тряпку и вытер серому Тоби слюнявые брыли. Я откланялся и пошел к своему пациенту. Анна же, взяв мужа под руку, медленно зашагала к больничному подъезду. Повернувшись еще раз в ее сторону, я заметил, что у нее очень сильная одышка.
И еще раз, года через полтора, уже будучи счастливо женатым на другой своей молоденькой пациентке, я опять встретил ее мужа. На этот раз он был один, и я не сомневался, что он хотел избежать встречи со мной. Честно сказать, я тоже не мечтал его видеть. Мы поравнялись и уже были готовы разойтись, сделав вид, что не знаем друг друга, как вдруг он, странно дернув похудевшей и постаревшей головой, повернулся и преувеличенно низко поклонился мне.
– Все психотерапевтствуете? – Он побледнел, и я увидел, что его душит страшная злоба.
«Неужели Анна опять играет?» – чуть не вырвалось у меня, но, к счастью, я промолчал. Он, этот несчастный, умный человек, угадал мой вопрос.
– Она умерла, – сказал он. – Четыре месяца назад. Эти чертовы лекарства окончательно подорвали ей сердце. Оно у нее с детства было слабенькое.
Он повернулся и пошел прочь.
«Никто не может предвидеть всех обстоятельств!» – хотел было крикнуть я, но он, согнув спину, быстро ушел, не желая ничего слушать.
Июль – сентябрь 2004 года
Поездка в Чулково
Восемьдесят километров в час – приличная скорость для зимней дороги. Был поздний вечер, машины встречались редко. Снег бился хлопьями в ветровое стекло. Двое в этой машине молчали. Мужчина следил за дорогой, женщина рядом откинула голову на спинку сиденья и будто дремала. Вдоль салона лежали яркие горные лыжи. Стаявший с них снег расплылся на комбинезоне мокрым пятном и холодил мужчине ногу.
– Ты сегодня опять залезла на самый верх, – наконец сказал он. – Там был один лед. Выпендривалась перед тем парнем в синем костюме?
– И перед тем, что в зеленом, – тоже, – женщина приоткрыла глаза и протянула руку к приемнику.
– Не отвлекай меня. И так ни черта не видно. – Он сердито сжал губы.
– Ты лучше сбавь скорость. Я хочу музыку. Какой-нибудь фокстрот или джаз…
Он посмотрел на нее с нескрываемой злобой:
– Ты можешь сегодня слушать музыку?
На миг она будто окаменела. Но быстро взяла себя в руки.
– Я помню. Сегодня полтора года. Ровно. – Она помолчала. – Тогда было лето… – Она повернулась к нему. – Если тебе неприятно, я не буду включать приемник, но я хочу, чтобы ты понял: я хочу слушать музыку. И сегодня, и завтра. И послезавтра – тоже.
Ему не надо было смотреть, чтобы видеть ее лицо. Он хорошо знал и без того – в белесом свете дорожных фонарей оно сейчас выглядит, как печальная маска. Не в первый раз они возвращались вечером из Чулкова, не в первый раз играли вдвоем этот спектакль.
По утрам на горе светило солнце сквозь дымку, радовало глаз разноцветье лыжных костюмов, шуршал под лыжами снег. Его пласты, как вода из-под киля моторки, ровными дугами ложились по синусоидам следов хороших спортсменов. На берегу незамерзающей в этом месте реки люди жарили шашлыки, пили из пластмассовых стаканчиков водку или вино, хохотали. Восторженно визжала детвора, завистливо смотрели на лыжников те, кто пришел на прогулку пешком.
Короток зимний воскресный день. Незаметно красное солнце скатывалось за реку, машины разъезжались по раздолбанным колеям, заполненным мокрым тяжелым снегом. Беззлобно матерясь, водители вывертывали на шоссе, женщины вспоминали о домашних делах, все спешили домой.
Мужчина и женщина всегда уезжали позднее всех. Служители уже выключали подъемники, кидали в машины обледеневшие валенки и в темноте принимали «на посошок», а они еще сидели в своей «десятке» на опустевшей стоянке, пили кофе из термоса, ели бутерброды с сыром. Им некуда было торопиться. Дом их был пуст.
– Как же так? Почему? – Он опять травил ее душу вопросами. Он и катался с окаменевшим лицом, а под широкими горнолыжными очками оно казалось от этого еще мужественней. Она, напротив, улыбалась всему миру – «Мне не за что испытывать угрызения совести, моя душа – чиста». Они были красивой парой. И ездили сюда так далеко от своего дома, потому что никто здесь не знал их тяжелой тайны.
– Так вот, тот «чайник» в синем костюме чуть не сломал из-за тебя ногу.
– Ты заметил? – обрадовалась она. – В этом году я сильно прибавила в скорости.
– Если ты проломишь себе башку, я буду вынужден сидеть по больницам рядом с тобой. Кто тогда будет зарабатывать нам на жизнь?
– Не ревнуй, – сказала она. – Я катаюсь прилично. Но мне приятно, что ты стал проявлять ко мне интерес. Трудно терпеть все время рядом постную физиономию.
– Тебе приятно… Тебе всегда было только приятно! Ты никогда никого не любила.
Поворот дороги был под тридцать градусов, и машину слегка занесло.
– Смотри на дорогу и не неси ерунду!
– Но почему так случилось? Не с теми, не с другими, а именно с нами? И с нашим сыном… – голос его оборвался.
Она разозлилась:
– Опять? Если ты не можешь не закатывать истерики за рулем, давай тогда я поведу машину.
Он помолчал, а потом повернул к ней голову и заорал:
– Потому что ты его не любила!
Она потерла рукой лоб, поморщилась:
– Ну замолчи! Я тебя прошу! Я не могу больше думать об этом! Если ты не перестанешь, мы во что-нибудь врежемся. А я хочу жить! Наконец-то жить, после стольких лет мучений. Ты что, забыл, что это были за годы?
Он сидел, наклонясь вперед, упрямо глядя на дорогу, по которой неслись снежные вихри.
– Я умоляю, помедленней! Смотри, как метет метель! Может, заедем куда-нибудь? Посидим, пока снег утихнет…
Он нарочно прибавил скорость, сильнее сжимая в руках руль.
– Ты что, специально? Хочешь меня убить?
– Ты просто шлюха! Не мать! Как ты можешь кокетничать с мужиками, когда наш сын погиб!
