не ты породил. И ты его не любишь, как любишь всех своих детей!” Мухаммед ответил: “Как же не любит муж своего сына?! В нем я вижу, что он получит после меня царскую власть, [что] жизнь его будет долгой и [что] Аллах наделит его многочисленными детьми. И с тех пор как он возвысится и станет государем, /
94/ он затмит всех моих детей и внуков и все мое потомство; исчезнут их имена, и не вспомнят из них никого, за исключением его и его детей. И мои дети и дети их будут их свитой до самого последнего”. Собеседник аскии сказал ему: “Кто тебя научил этой мудрости?” Он же ответил: “Удивишься ли ты тому? Но если бы я пожелал, то, право же, рассказал бы тебе о том, что [будет] после того, от сего дня до дня Тентьи”[241]. Тот сказал: “А что такое день Тентьи?” И ответил аския: “День, в который Аллах их покарает: и Аллах унизит вершину гордецов из числа их!” Завершено.
Имя матери аскии Дауда было Бункан-Фарио; а аския Дауд был государем почитаемым, красноречивым, способным к главенству, благородным, щедрым, жизнерадостным, веселым и шутливым. Аллах обогатил его мирскими благами. Он был первый, кто устроил хранилища богатств — вплоть до книгохранилищ. У него были переписчики, переписывавшие для него книги; и часто он одаривал книгами ученых. Мне рассказал гиссиридонке Дако ибн Букар-Фата, что аския знал наизусть Коран, читал полностью “Рисалу” — у него был наставник, который научил ей аскию[242]. Наставник приходил к нему после рассвета и учил его до того, как делалось совсем светло.
То, что аскии приносили из продовольствия с его посевов и земельных угодий, не счесть и не оценить. Во всей земле, подчинявшейся ему, от Эрей, Денди, Кулане, Керей-Хауса, Керей-Гурма и того, что к ним прилегает до Кукийи и Гао, и до Кисо, островов Бамбы и Бенги, Атерема, до Кинги и Буйо, до окончания гаваней Дебо[243], были у аскии возделанные участки. В отдельные годы к нему из того продовольствия поступало более четырех тысяч сунну[244]. Не было ни одного селения среди поселков, что мы упомянули, в котором бы у аскии не было рабов и фанфы. Под началом некоторых из фанфа возделывали землю до ста из числа рабов, у других же из фанфа — пятьдесят, шестьдесят, сорок и двадцать. А [слово] “ал-фанафи” — множественное число от “фанфа”, а оно [означает] “начальник /95/ рабов”. Но так называют и шкипера судна.
Мне рассказало лицо, коему я доверяю, что аскии в земле Денди принадлежало имение, которое называлось Абда. В том имении у него было двести рабов и четверо фанфа; а, у них был начальник, которому они были подчинены. Звали его Мисакуллах. А значение “Миса-кул-Аллах” [таково]: “Любое дело, какое есть и будет, изо всего, что есть сущего в этом мире или в ином, — возможным его сделал и осуществил Аллах, слава ему”. Нет бога, кроме него. Аскии поступала с этого посева тысяча сунну риса — эта [величина] была окончательной, не увеличивалась и не уменьшалась. По обычаю, только от аскии выдавались на этот посев семена, и кожи [для] его сунну. Судов же, что доставляли зерно к аскии, [было] десять челнов. Аския посылал их начальнику с гонцом, который от него приезжал для доставки его сунну, тысячу гурийя[245], один целый брус соли[246], черную рубаху и черное покрывало для жены этого начальника. Это был их с аскией обычай, чтобы однажды посланцы фанфа приходили к их начальнику Мисакуллаху, извещая его о наступлении времени уборки своих посевов. Но они не касались рукой серпа, пока начальник не придет и не взглянет на посевы, не обойдет их [за] три дня и не обойдет кругом четыре их стороны, затем не вернется на свое место и не прикажет им убирать урожай.
В один из годов к Мисакуллаху пришли их гонцы, извещая его о наступлении времени жатвы и хорошем состоянии зерна посевов. Он по своему обычаю выехал на своем судне с барабанами и сопровождающими, пока не прибыл на поле и не нашел его в добром состоянии, объезжал его вокруг около трех дней, потом прибыл в местность близ поля под названием Денке-Думде и причалил в гавани ее. Затем он послал к имаму города, его талибам, бедным и вдовам города. И они все пришли, а он сказал им: “Кто заслужил это поле и то, что на нем?” Они ему ответили: “Кто же заслуживает его, кроме его господина?” — имея в виду аскию. Мисакуллах сказал: “В этом году тот, кто на него имеет право, — я сам. /96/ Я им подам милостыню, предназначу это для своей будущей жизни и тем приближусь к Аллаху. Оно — ваша милостыня от меня, ради Аллаха. Сожните же его и уберите, а немощным и беднякам из вашего числа, которые не найдут лодки, чтобы жать то, что в поле, пусть принадлежит передняя часть. Хозяевам маленьких судов пусть [достанется] то, что выше, из прилегающего к середине поля. Хозяевам же больших лодок — середина поля. Да примет то от меня Аллах!” И он возвратился в свой город, а каждому из фанфа, из того, что [имелось] у него самого, пожаловал поле, с которого они кормились.
Известие о том, что он сделал с теми посевами, дошло до города Гао и распространилось. В самом деле, Керен-Керен, слуга аскии и друг его, пришел во время их ужина в собрание приближенных аскии и сказал: “Ко мне сегодня пришел человек и рассказал, что Мисакуллаха, раба твоего, обуяли джинны, он стал беспокоен и обезумел!” Аския спросил: “А что он сделал?” Тот ответил: “Он заслуживал бы за то смертную казнь, если бы не был безумен!” Аския сказал: “Да что это?” Керен-Керен ответил: “Он прибыл в твое имение Абда, и подарил его жителям Денке-Думде, и разделил его между ними. И сказал, что сделал это ради своей будущей жизни. Он дал людям города власть над имением, а они там поселились и убрали его урожай. И не оставили они в нем ни горстки, ни щепотки, ни малости!” Собравшиеся стали говорить, подлежат ли “аре [одни] только жители Денке-Думде или нет; и они оставались погруженными в речи о том: одни говорили, Мисакуллах не безумен, а другие толковали об его безумии. Аския же сидел молча. Потом сказал: “А я скажу, [что] он
