коров, тридцать отар овец, одежды его, его лошади (а их пятнадцать лошадей, в том числе семь кровных коней, а остальные — тяжеловозы) и их седла и прочее из домашней утвари, оружия его, его щит и тридцать боло[252], наполненные дротиками”. И сказал аския Дауд: “Да помилует Аллах Мусу-Сагансаро! Потому что то, что приобретено из уважения к нам, больше, чем /
103/ все, что он оставил!”
Затем он спросил посланного о рабах — где они находятся. Раб ответил: “Я их ввел в мой дом и оставил их там, но дом мой не вместит их”. — “Иди, — сказал аския, — и приведи их к нам”. Тот (пошел и привел их всех, так что выстроил их перед аскией. Вместе с ними пришла очень старая невольница, хромая; в ее руке был посох с отполированной [употреблением] верхушкой, а голова была лысой. И сказал аския: “Что это за старуха?” Посланный ответил: “Она из общего числа рабынь...” Но аския возразил: “Какая от нее польза? Ведь ты был к ней несправедлив и напрасно вывел ее из ее родной области, а в подобном не было нужды!”
Старуха же встала и сказала: “Тамала, тамала, тамала! Да сохранит тебя Аллах и да сделает для тебя добрыми эту твою жизнь и жизнь будущую! И да поздравит он тебя твоим царствованием! Поистине, этот твой посланец не привел меня насильно и не тащил меня; пришла я по собственной надобности. Я обращаю ее к тебе и умоляю тебя о ней ради посланника Аллаха, да благословит его Аллах и да приветствует, и ради ступни отца твоего, аскии Мухаммеда, которою стоял он в благородном саду![253]. Аския сказал той старухе: “Изложи свою нужду и что она такое!” И ответила рабыня: “Знай, о царь, что я невольница дьянго Мусы-Сагансаро. И я — его кормилица, а мать моя вскормила его отца. Мною владел его отец, и дед его владел моим дедом. И у меня в числе этих рабов — двадцать семь детей, внуков и правнуков. Потому я и прошу тебя, ради Аллаха, если ты их продашь, то продай их одному [покупателю], а если подаришь, то подари одному, не разделяя их!”
Аския задумчиво помолчал, потом сказал старухе: “О мать моя, где твои дети? Выведи их и отдели их от этих рабов!” Старуха вошла в их толпу, вывела своих детей и своих внуков и привела их. И вот они [оказались] лучшими из рабов и красивейшими из них лицом и ростом. Среди них были [такие], чья цена превышала [бы] пятьдесят, а были и кто стоил семьдесят и восемьдесят [мискалей]. И сказал ей аския: “Уводи твоих детей — ведь я их освобождаю, отступаюсь от них и отпускаю их ради Аллаха, который мне подарил пятьсот /104/ рабов в одну минуту, а я не торговал, не путешествовал и ни с кем не сражался ради их получения!” Старуха посыпала прахом свою голову, возблагодарила помощь аскии и долго призывала на него благословение; а присутствовавшие [также] благословляли его. Потом старуха сказала: “Желаю от тебя, чтобы ты написал нам грамоту со свидетельством этих праведных собеседников [твоих] — из-за страха перед превратностью времени, поворотом обстоятельств и переменой дел”, Но он ответил: “О мать моя, всякий, кто пишет грамоту для отпущенников своих, пишет ее, только боясь меня[254]. Но я-то не боюсь, что кто-либо из черных сделает что-то против моих отпущенников. Кто бы он был?!”
Они не кончили [еще] своего разговора, когда вошел купец из Гао, которого звали Абд ал-Васи ал-Месрати: он прослышал о приводе рабов к аскии. Рабов он нашел стоящими, вошел, поздоровался и сказал: “О аския, эти прислужники — они из моей доли! Продай же их мне, я их покупаю (а их было пятьсот) за пять тысяч мискалей золотого песка!” Но аския сказал: “Клянусь Аллахом, продам я их только Творцу Всевышнему, но не сотворенному. И я себе ими куплю у Аллаха рай. Раб из рабов, принадлежащий мне, барма[255] по происхождению — тот, который Мисакуллах, купил рай за тысячу сунну. А как же я с моими многочисленными грехами? Доля твоя — не эти рабы, если пожелает Аллах!” Потом повернулся к аскии-альфе Букару-Ланбаро[256] и сказал ему: “Напиши для детей этой старухи [грамоту], что я освободил их, и разрезал для них веревку рабства, и оставил их Аллаху Всевышнему!” Писец расспросил старую рабыню, дабы она назвала имена своих детей, и написал ей грамоту в ту же минуту, в том же собрании, со своим свидетельством и свидетельствами тех, /105/ кто там присутствовал из числа уважаемых лиц.
Потом аския велел встать человеку из числа своих людей и приказал ему, чтобы он призвал к нему всех его [аскии] сыновей, что присутствовали в городе, и [чтобы] они пришли раньше, чем он встанет со своего сиденья. Тот пошел, позвал Ал-Хаджа, Мухаммеда-Бани, Йаси, Исхака, Мухаммеда-Сорко, уаней-фарму Дако-Бариком, лантина-фарму Букара и привел их. Они приветствовали аскию приветствием, каким сын приветствует родителя и тем, каким слуга приветствует того, кому служит. И аския обратился к ним: “Посмотрите, о сыновья мои, на эту небольшую группу! Я вывел их из этого многочисленного собрания [людей], которых мне подарил Аллах милостью своей, даром: я их не купил и не захватил в сражении. И потому я их выделил из этой группы. Их двадцать семь, которых подарил я Аллаху и возвратил их ему, Всевышнему, из благодарности ему за то, чем он меня облагодетельствовал. Взгляните, как глубокий старец, подобный мне, говорит в мыслях своих, что он смертен и что его смерть наступит раньше смерти детей. Аллах же Всевышний выводит вперед, кого хочет, и оттесняет, кого захочет. Но их я уже освободил, и тот, кто их возвратит в зависимое состояние после меня, или притеснит их самомалейшим образом, или [даже] напоит их водой против их воли, с тем Аллах сочтется и отмстит ему в день стояния пред ним! И да не благословит его Аллах в жизни его и [да не дарует ему] продолжительности ее!”
И ответил аскии старший из сыновей — а был это фари-мундио, и сказал: “Тамала, тамала, тамала! Да продлит Аллах твою жизнь. Если ты желаешь, то оставь Аллаху их всех. У тебя нет сына, который бы отменил деяния твои, и нет такого, который бы нарушил твой запрет, избави и сохрани [Аллах]! Наоборот, мы славим Аллаха за тебя и благодарим его. Поистине,
