Юрген приостановился и очень глубокомысленно тряхнул два или три раза головой с прилизанными черными волосами.
– Нет, не могу верить в нечто, являющееся предопределенным концом всего сущего: это была бы чересчур несерьезная кульминация, чтобы удовлетворить драматурга, достаточно умного, чтобы выдумать Юргена. Нет, все так, как я и сказал тому загорелому: я не могу верить в уничтожение Юргена какими бы то ни было по-настоящему бережливыми владыками. Поэтому я позабочусь о том, чтобы Юрген не сделал ничего что он не мог бы более или менее благовидно объяснить в случае божественного расследования. Так намного безопаснее.
Тут Юрген еще раз тряхнул головой и вздохнул.
– Наслаждения Кокаина меня не удовлетворяют. Они по-своему достаточно хороши, и я допускаю трюизм что в поисках семейного счастья две головы лучше чем одна. Да, Анайтида – превосходная жена. Тем не менее ее развлечения меня не удовлетворяют, а вести постоянную жизнь галантного кавалера для меня недостаточно. Нет, есть что-то еще, чего я желаю, а Анайтида не совсем меня понимает.
Глава XXIV
О компромиссах на Кокаине
Подобным образом Юрген жил на Кокаине чуть более двух месяцев и подчинялся обычаям этой страны. На Кокаине ничего не менялось, но в мире, в котором вырос Юрген, в это время был сентябрь с великолепным пожаром листвы и птицами, стаями, улетающими на юг, а сердца собратьев Юргена обращались к далеко не неприятным сожалениям. Но на Кокаине не было сожаления и непостоянства, а был лишь бесконечный поток любопытных удовольствий, освещаемый блуждающей звездой Венеры Механитиды.
– Почему же тогда я недоволен? – спросил Юрген. – И чего же я желаю? Мне кажется, что где-то по отношению к Юргену совершается какая-то несправедливость.
Между тем он жил с дочерью Солнца Анайтидой во многом так же, как жил с Лизой, дочерью ростовщика. Анайтида в целом проявляла более мягкий нрав; отчасти потому, что могла с уверенностью предвидеть на несколько веков вперед жизнь, объясненную Филологами, и у нее была меньшая нужда, чем у госпожи Лизы, беспокоиться о временном; а отчасти потому, что испортить характер в обществе Юргена за два месяца труднее, чем за десять лет. Анайтида ворчала и дулась какое-то время, когда ее принц-консорт охладел к поискам новых диковинных наслаждений, что он сделал весьма быстро, честно признавшись, что у него непритязательные вкусы и что эти чужеземные изыски ему надоели. Позднее Анайтида, похоже, отчаялась сделать его знатоком любопытных удовольствий и разрешила Юргену вести сравнительно добродетельную жизнь, лишь изредка выражая беззлобные протесты.
Сбивало же Юргена с толку то, что она, похоже, не уставала от него, и он часто дивился, что именно эту прелестную мифическую личность, настолько опытную и способную в искусствах, в которых он являлся настоящим сапожником, могло привлекать в Юргене. Теперь они жили вместе, как любая другая банальная семейная пара, и их случайный обмен ласками был таким же обыденным, как прием пищи, и едва ли более волнующим.
«Бедняжка, я считаю, что это происходит лишь потому, что я чудовищно умный малый. Она не верит в мой ум, очень часто неодобрительно к нему относится, но, однако, ценит его как некую странность, своего рода диковинку. Но кто может отрицать, что на Кокаине ум поистине является диковинкой?»
Поэтому Анайтида баловала и нежила своего супруга и так открыто гордилась его странностями, что порой почти смущала его. Она не могла понять его позиции учтивого изумления по отношению к людям и событиям, с которыми он сталкивался, и даже к его собственным поступкам и чертам характера. Что бы ни случилось, Юрген лишь пожимал плечами и, сдерживая смех, выказывал изумление. Анайтида, конечно, вообще не могла этого понять, поскольку азиатские мифы в значительной степени лишены юмора. Наедине она заявляла Юргену, что ему следует стыдиться своей легкомысленности. Но, тем не менее, она вытаскивала его в свет и, находясь среди грубых и мрачных мифических существ, явно лучилась гордостью из-за странности Юргена.
«Она относится ко мне, как мать, – размышлял Юрген. – Откровенно говоря, я считаю, что, в конце концов, женщины могут любить лишь таким образом. А она – милое и прелестное создание, которое я искренне люблю. Чего же я тогда желаю? Почему чувствую, что жизнь ко мне не совсем справедлива?»
Так прошло лето, и Анайтида много путешествовала, будучи во всех краях весьма популярным мифическим персонажем. Ее чувство долга было настолько сильно, что она лично посещала самые причудливые празднества, устраиваемые в ее честь, и сейчас, когда приближалась пора сбора урожая, все это оставляло ей едва ли хоть одну свободную минуту. К тому же, предназначением Анайтиды было отвлечение от веры. Существовало так много людей, которых она лично должна была посетить, – так много знаменитых аскетов, которые направлялись прямым ходом к канонизации и которых ее мелкие подручные были не в силах отвлечь от веры, – что Анайтида была вынуждена проводить ночь за ночью во вредной и неуютной обстановке – в монастырях, кельях и пещерах отшельников.
– Ты изнуряешь себя, моя дорогая, – говорил Юрген, – и, в конце концов, не кажется ли тебе, что игра едва ли стоит свеч? Что касается меня, то, чем путешествовать тысячи верст по пустыне, а затем забираться на стофутовый столп лишь для того, чтобы прошептать отвлекающие мысли в очень грязное ухо анахорета, я бы позволил изможденному мошеннику отправиться на Небеса. Но ты так много общаешься со святыми людьми, что переняла их неспособность видеть смешную сторону вещей. Однако даже при этом ты – душка. Вот тебе поцелуй, и возвращайся к своему обожающему тебя мужу как можно скорее, не пренебрегая своим долгом.
– Докладывают, что этот Столпник весьма далеко зашел в своей праведности, – рассеянно сказала Анайтида, собираясь в поездку, – но я возлагаю на него большие надежды.
Затем Анайтида посыпала себе волосы фиолетовым порошком, поспешно собрала разные маскировочные приспособления и отправилась в Фивейские края. Юрген вернулся в библиотеку к «Системе почитания девушки» и уникальным манускриптам Астьянаса, Элефантиса, Сотада, Дионисийской доктрине, Таблице поз, «Литании сердцевины наслаждения», Спинтрианским трактатам, «Тридцати двум удовольствиям» и другим бесчисленным томам, которые он нашел весьма поучительными.
Библиотека представляла собой сводчатое помещение со стенами, расписанными двенадцатью Киренскими Асанами. На потолке находилась фреска, изображающая выгнутое дугой женское тело, ступни которого покоились на карнизе восточной стены, а вытянутые пальцы рук касались карниза западной стены. Одеяние этой нарисованной женщины было весьма необычно, а лицо ее было знакомо Юргену.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
