Марии не делалось ни лучше, ни хуже. Весь изведясь и доведя почти что до белого каления всех известных ему лекарей, Михаил потихоньку начал приходить в отчаяние. Но это было еще не все, к личному горю Шорина добавилось горе друга и государя.
В июле 1560 года Анастасия, еще родившая Иоанну сына Федора и дочь Евдокию, занемогла тяжкою болезнью. Испуг усилил ее хворь: в сухое время, при сильном ветре, загорелся Арбат. Иоанн вывез больную Анастасию в село Коломенское; сам тушил огонь, своим рвением воодушевляя и бояр, и дворян, и многих знатных чиновников. Однако сей пожар возобновлялся еще не раз, и многие люди лишились жизни или остались изувеченными. Царице от страха и беспокойства сделалось еще хуже, и несмотря на все старания медиков, 7 августа Анастасия скончалась.
Ее смерть была горем не только для любившего ее Иоанна, но и для всей Москвы. Народ не давал прохода ни вельможам, ни духовенству, теснясь на улицах ко гробу. Все плакали, и даже нищие отказывались от обычной в таких случаях милостыни.
Но никто и не подозревал, что с собой уносила в могилу Анастасия! Здесь наступил конец счастливых дней не только Иоанна, но и России, ибо он лишился не только супруги, но и здравомыслия.
Но то ли русской душе всегда хочется на кого-то свалить все свои горести, то ли легче человеку становится, когда есть у нежданной беды какая-то причина, однако немедля Иоанн принялся искать виноватых в кончине Анастасии.
И виновные нашлись. Злые языки нашептали на Сильвестра и Адашева, и в конце концов первый был сослан в Соловецкий монастырь, а второго заключили в Дерпте, где он вскоре и умер от горячки.
Если ранее мудрые советники и добродетельная Анастасия хоть как-то сдерживали злобные порывы Иоанна, то теперь все пороки, доселе обуздываемые близкими ему людьми, взяли верх над противоречивой душой Ивана Васильевича. Этому немало способствовало и новое окружение государя: Алексей Басманов, Малюта Скуратов, князь Афанасий Вяземский и другие. Новые советники отнюдь не походили на прежних, потакая страстям и склонностям царя, приятно щекотали его самолюбие и успокаивали тревоги совести.
Михаилу, потрясенному кончиной государыни, от ужаса начало казаться, что та же участь предстоит и его возлюбленной, и еще не успела подсохнуть земля на могиле государыни, как Михайло вместе со своим другом устроили попойку. Иоанн, заливая горе уже случившееся, пытался убежать от настоящего, Михаил же, предвидя неизбежное, надеясь в хмельном дурмане забыть о том, что может случиться, силился сокрыться от будущего.
Попойка и в самом деле была знатная: разойдясь не на шутку, подзуживаемый новыми дружками, Ионан пил не один день. А начиналось все так обычно-привычно…
За длинным столом собрались лишь избранные – куда ни глянь, все князья, бояре, именитые вельможи да чиновники, государевы друзья. Стол уже ломился от яств, и скоро девки поднесли первые чаши. Все, однако, пребывали в великом смущении, ждали первого государева слова. Иоанн же медлил, ком подступил к горлу, и не в силах вымолвить не слова, искал поддержки у друзей.
Михайло, хорошо зная друга, решил нарушить всеобщее молчание:
– За государя, – поднимая только что поднесенное вино, зычным голосом провозгласил он первый тост.
– За государя, – подхватили все остальные, и, расплескивая зелье, пирующие единодушно опрокинули чаши.
Недолго ждамши, Басманов провозгласил второй тост:
– За всех пирующих…
За вторым последовал третий, за третьим – четвертый, и так подносили все новые и новые чаши. Многие уж ничего не соображали, но все еще пили, некоторые уже валялись под столом, а государь, казалось, может выпить все свои запасы. В его разгоряченную вином голову словно вселился какой бес – он не только пил сам, но и начал наблюдать, пьют ли другие. Заметив, что боярин Алексей Ипатьев втихаря выплеснул под стол только что налитую чашу, Иоанн разгневался, велел до краев наполнить самую огромную чашу из имевшихся и заставил ее выпить у всех на глазах.
Ипатьев не мог уже исполнить просьбу государя. Выпив уже достаточно, он не осушил ее и наполовину.
– Так вот как ты добра государю желаешь? Не хочешь пить за мое здоровье? – разгневанный государь плеснул Ипатьеву прямо в лицо недопитое вино, кликнул людей, и они, взяв Алексея под локти, уже готовы были увезти его в темницу.
Михайло, еще не заметивший происшедшей в государе перемены, вмешался, видя, что по пьяни тот готов загубить ни в чем неповинную душу:
– Да что ж он сделает, коли не лезет уж в него? И я, опрокинув еще пару чаш, тоже не смогу уж полную выпить-то.
Однако аж бледный от гнева государь, наверное, уже не узнал своего любимца, зайдясь, словно в припадке, кричал:
– Не почитают государя, все поучать хотят! Не вышел еще из бояр Сильвестров и Алексеев дух!
И, отдышавшись, еще пуще запричитал:
– В темницу, всех в темницу, кто не желает с государем пировать! Завтра я покажу вам, как своего государя не почитать!
И по приказу царя схватили всех, кто уже не мог пить, подняли валявшихся в разлитом вине, тех, кто носом время от времени плюхался в блюдо, схватили и Михаила, из-за которого и начался этот приступ гнева.
Хоть и не совсем допьяна напился Михайло, но все же даже и не пытался сопротивляться схватившим его людям. Ему все казалось, что сейчас его отведут в опочивальню, где он и рухнет в изнеможении отсыпаться.
Но не тут-то было. Его вели вовсе не в палаты, а вместе с другими пирующими, не имевшими сил или желания пить, бросили в темницу. Однако на Михаила к тому моменту подействовали последние чаши – вино ударило в голову, и, уже не соображая, где он и что с ним, Шорин, лежа на скудной соломенной подстилке, провалился в глубокий сон пьяного вдрызг человека.
Очнулся Михайло уже после полудня. Все тело ломило, словно его вчера весь день нещадно лупили, но особенно разламывалась голова, которая, казалось, побывала этой ночью вместо самого большого колокола. Михайло протер глаза, но кругом по-прежнему было темно. Вот тогда-то он и ужаснулся, поняв, где находится.
Пытаясь разобраться, за что же его покарал государь, Михайло мучительно напрягал память, но так и не мог вспомнить, что же он натворил.
«Никак наболтал чего-нибудь лишнего», – думалось ему.
Михайло мучительно вспоминал события вчерашней пирушки, размышлял, как же теперь выпутаться из этой передряги, а в это время в Кремле буйство не утихало.
Из палаты никто не уходил своими силами. Уже без приказа государя челядь уносила всех беспамятных. Одни бояре заменялись другими, другие – третьими; потом приходили в себя первые, и их горящие тела и больные головы требовали уже новой порции «зеленого змия». На этой пирушке государь был по праву царем – ни один из его прежних и старых друзей не выдержал такого испытания, но Иоанн, прерываясь лишь на краткие часы сна, пировал уже третий день.
Однако на четвертые сутки веселье угасло столь же внезапно, как и началось. То ли здравомыслие на миг возвратилось к государю, то ли, наоборот, допился он до белых метеликов, однако ж бросил только что поднятую чашу и оборвал уже собравшиеся слететь с его уст очередные слова, по всей видимости, за здравие самого же себя.
На сутки заперся он в своей опочивальне, пока наконец Гришка, верный холоп, которого так до своей кончины государь никем и не заменил, решился потревожить самодержца.
Все оклики слуги государь оставил без ответа, потому, на свой страх и риск, Гришка решил ломать дверь, боясь самого худшего. Когда же его усилия наконец увенчались успехом, Григорий оторопел: государь, как ни в чем не бывало, живой и здоровый, с любопытством взирал на старания Григория, восседая на своем ложе.
– Ты что, умом тронулся? – спросил он ворвавшегося слугу. – Почто палаты государевы поганишь?
– Э-э-э… – только и смог выдавить из себя Гришка в ожидании царского гнева.
– Ладно, и так вижу, не со зла, – проявив теперь ставшую странной для него доброту, ответил государь. – Где Шорин? – поинтересовался Иван Васильевич, привыкнув, что после попоек Михайло оставался в Кремле, а частенько и где-нибудь поблизости, на соседнем ложе.
– Не могу знать, государь…
– Экий балбес, что значит не могу знать? Ежели нет его в Кремле, так пошли за ним в терем.
Все сбились с ног, отыскивая государева любимца, но в Кремле его не оказалось, а в тереме отвечали, дескать, он уж четвертый день не появляется, как отправился к государю. Гришка, сообщивший Иоанну эту новость, в сердцах получил от государя пару затрещин за нерадение, и неизвестно чем бы это закончилось, если бы кто-то не испросил позволения побеседовать с государем.
Этим просителем, прибывшим к очухавшемуся царю, был Василий Бердышов, пока еще бравший мзду за всяческие лихоимства, ведавший всеми неугодными государю, темницами, казнями и прочее. А явился он, чтобы получить распоряжение царево касаемо только что закончившейся пирушки.
