На том их беседа о перстеньке и кончилась, перекинувшись на Гришку, но Михайло о том и не переживал. Успокоенная Машутка больше не горевала, собираясь расстаться с любимым, да и Шорин облегчил душу, так что отправлялся он в дорогу пусть и с тяжкими думами, но хотя бы без слез и причитаний со стороны близких.
Уже прощаясь, Михайло спросил свою зазнобу:
– Что тебе привести в подарок, Машенька?
– Главное, приезжай сам, Мишенька, – ответила Мария, но потом лукаво добавила: – А если сможешь, привези мне перстенек – у тебя их целый ворох, а мне хоть один бы хотелось.
– Обязательно привезу, – пообещал Михайло, поцеловав жену.
Уже давно растаяло облако пыли, пущенное отъехавшим Шориным, а Мария, словно в забытьи, смотрела на дорогу. Не давал ей покоя заветный перстенек Михаила. Легенда о нем до странности напоминала липучую хворь – стоило только кому услышать ее, и уже не мог он отвязаться от преследовавших мыслей о неведомой силе чудесного самоцвета.
ГЛАВА 26
Путь Михаила был бы гораздо дольше, и тягот бы было хоть отбавляй, если бы государь не побеспокоился за своего любимца. Вместе с письмом государь отдал Михаилу бумагу, согласно которой боярин Шорин, выполняя государев приказ, имеет право… Прав он имел целую уйму, но их смысл сводился к тому, что все подданные Ивана Васильевича обязаны всячески содействовать исполнению государевой воли, ни в коем случае не чинить препон, иначе ждет их суровое наказание.
Наличие сей бумаги с царской печатью заметно облегчало исполнение указа, а если учесть, что к ней прилагался еще и увесистый кошель, путешествие помимо опасности могло иметь хоть какую-то приятную сторону. Михайло не ошибся. Действительно, останавливаясь в пути, он чувствовал к себе особое отношение, некую смесь почтения со страхом и беспрекословное подчинение.
Ехал Михайло довольно быстро, ничто не препятствовало его передвижению. И во всех городах, только взглянув на государеву бумагу, ему предоставляли в помощь человека, а то и нескольких, лучшие палаты для отдыха и богатый ужин. Так бы и превратилось государево поручение для Михаила всего лишь в прогулку, хотя бы в один конец, да не тут-то было…
Кончились владения государя, и бумага его не имела прежней силы, напротив, она могла быть даже опасною. Теперь для Михаила начиналась самая трудная часть пути, и его тяготы не заставили себя долго ждать.
В последнем владении Иоанна Михаила наделили чуть ли не целой дружиной, поскольку идти предстояло лесом. Прежней дороги теперь не было. Местная речка поменяла русло, не только сделав многим из жителей недоступным противоположный берег, но и приведя к образованию многочисленных не то озер, не то болот, которые жители не знали и потому даже не пытались возобновить прежний путь.
Лесная дорога была лучше лишь тем, что были люди, которые знали окрестные леса, а потому могли вывести Михаила к ближайшему городу. В общем-то, все попутчики Шорина были местными жителями и имели представление об окрестных землях, однако только один среди них досконально знал все дороги и тропки, которые могли привести в город.
Проводником стал старец Евлампий, который сперва отпирался, ссылаясь на то, что в лесу с недавних пор стали разбойничать, но потом уступил, видимо, сраженный тяжестью государева злата.
«До чего же хитрая морда!» – было первой мыслью, пришедшей Михаилу в голову при виде бодрого еще старца. Однако, несмотря на неприязнь, деваться Михаилу было некуда – пришлось-таки прибегнуть к его помощи. У всех же остальных мужей, попавших под начало Михаила, никаких странностей примечено не было, и, в конце концов, Михайло успокоился, решив, что один да еще к тому же и старый человек никак не сможет испортить пути.
Первые версты были пройдены без труда. Время было летнее, старец, как оказалось, действительно знал каждый кустик, потому люди никогда не сбивались с пути, шли хотя и узкою, но хорошею тропою. Нигде по пути не было неожиданностей: никаких топей и болот, ни густых зарослей, а если и попадались ручейки, то через каждый из них был кем-то сооружен мосточек неказистый, но прочный, и все попутчики благополучно через него перебирались.
Так без особых забот путешествие Михаила и его подчиненных продолжалось третьи сутки. К вечеру вышли на широкую поляну, здесь старец велел остановиться на ночлег, уже в третий раз. Зажгли костер, стали готовить немудреный ужин. Другие, заботясь о ночлеге, собирали хворост. Евлампий приказал кому-то из мужей не отходить ко сну, каждый час меняясь; хотя все шло как нельзя лучше, старец не переставал чего-то опасаться.
Посреди ночи Михайло неожиданно проснулся, видать приснилось что-то недоброе. Все по-прежнему было спокойно, стороживший лагерь Алексей едва слышно посвистывал себе под нос, борясь с наваливавшимся сном, и Михайло немного поболтал с ним. Захотев по надобности, Шорин решил отойти чуть подальше от лагеря. Завернув за большие заросли кустарника и справив нужду, Михайло уже хотел вернуться, как вдруг его ухо различило странный звук, доселе ему незнакомый.
Это было и свист, и шипение одновременно, но в нем не было ничего пугающего, напротив, Михаилу хотелось найти причину столь манящего звука. Шорин усиленно вслушивался в окружающую темноту, пытаясь определить, откуда доносился этот звук, однако так и не мог этого понять. Казалось, он исходил сразу отовсюду, или это свистело у него в ушах.
Довольно долго помучавшись, Михайло так и не понял, откуда это исходит. Шорин немного прошел в одну сторону, но звук оставался все той же силы. Михайло вернулся, прошел в другую, но так и не заметил никаких изменений. Наконец, направившись уже в третью сторону, Михайло решил последний раз попытать счастья, и если так ничего и не обнаружит, спокойно вернется в лагерь.
Однако возле ручья, куда, как выяснилось, вышел Михайло, по-прежнему стал слышен манящий звук, и его очам предстало дивное зрелище. У самого берега, на воде, плавал мерцающий багряный огонек. То вспыхивая ярче, то едва-едва светясь, но не потухая полностью, он плавно покоился на поверхности, хотя его давно должно было снести довольно сильным течением.
Лишь только взглянув на огонек, Михаил уже не смог оторвать от него очей – все смотрел и смотрел, а огонек, словно подмигивая, манил его к себе. У Шорина возникло непреодолимое желание подойти поближе, дотронуться до диковинки, взять ее в руки.
Но стоило ему сделать шаг, как огонек на то же расстояние отдалился от берега. Михайло замер, и огонек остановился. Чуть-чуть постояв, Михайло снова шагнул, и огонек, словно повторяя его действия, вновь сдвинулся с места и остановился. Шорина увлекла эта забава. Он быстро подбежал к берегу, надеясь поспеть за огоньком, но тот, словно потешаясь над Михаилом, столь же быстро отодвинулся на середину ручья.
Слаще всего в жизни кажется запретный плод, оттого, пожелав поймать странный огонек, но не в состоянии этого сделать, Михайло все больше и больше хотел подойти, схватить его руками, рассмотреть. А тот, словно живой, упрямился, не давался в руки, и Михайло, погнавшись за ним вдоль ручья, уже начинал злиться.
Огонек, словно почуяв решительный настрой Шорина, подпустил его совсем близко, и когда Михайло уже готов был его поймать, тот, как живой, прыгнул на берег, покатился, словно ядро, и Михайло, забыв обо всем на свете, погнался за манящим огоньком.
Почти всю оставшуюся ночь, как дитя малое, гонялся Шорин за огоньком, давно не помня, в какую сторону направился, забыв и о людях, которые по его воле ночевали на сырой земле, и о государевом поручении, которое он клятвенно обещал выполнить, сбившись с пути и забыв о времени.
Наверное, утомленный долгой ходьбой, а то и бегом, он давно бы оставил эту безумную затею, но огонек его постоянно подзадоривал – отдыхал вместе с Михаилом, иногда подпускал его так близко, что Михаилу казалось, вот-вот он достанет его рукой. Словно чувствуя, что Шорин готов все бросить, огонек иногда начинал вытворять удивительные вещи. То вытянется и, словно светящийся гад, ползет по земле, то взлетит невысоко, оставляя за собой хвост, то рассыплется на мелкие искорки, а потом вновь соберется…
Поддавшись чарам этого огонька, Михайло превзошел самого себя в упорстве да неутомимости, но его старания так и не увенчались успехом. С рассветом огонек, опять прыгнув на воду, рассыпался на множество маленьких, словно пылинки, искорок, и в первых лучах восходящего солнца уже нельзя было понять, то ли это Чудесник, как прозвал огонек Михайло, забавляется, то ли просто блестит вода.
Долго ожидая, что вот, как всегда, после своего исчезновения Чудесник появится с новой забавой, Шорин понял, что тот бесследно пропал и больше уже никогда не появится снова. Жгучая волна обиды, по сравнению с которой измена Анастасии и Григория казалась какой-то мелочью, нахлынула на Михаила, и тот впервые за многие годы, наверное, еще с детства, в голос расплакался.
