– Вот что, Джули, – сказал Мэлон. – Прекратим болтовню, ладно? Что спрятано у вас в рукаве? И благодаря кому, черт побери, это там оказалось? Будем здоровы!
Полтора часа спустя Кьяра ждала, когда Ишервуд, подкрепившись за счет Габриэля двумя бутылками превосходного белого бургундского, поднимется, спотыкаясь, по лестнице, крытой новым ковром. Она направила его налево, в помещение, принадлежавшее ранее бюро путешествий, где его ждал один из невиотов Габриэля, сидевший на прослушке. Ишервуд снял пиджак и расстегнул рубашку – под ней оказалось маленькое записывающее устройство, прилепленное к его груди эластичным поясом.
– Обычно я не занимаюсь подобными вещами в первую встречу, – сказал он.
Невиот снял с него записывающее устройство и улыбнулся.
– Омар был в порядке?
– Немного жестковат, но в общем отличный.
– Вы хорошо сработали, мистер Ишервуд. Очень хорошо.
– Я подозреваю, что в последний раз занимаюсь подобным делом. Теперь будем надеяться, меня с треском не вышвырнут на покой.
* * *
Запись можно было переслать по надежному каналу, но Габриэль – как и Адриан Картер – в некоторых вещах держался старой практики и настоял на том, чтобы запись была переведена на диск и отправлена с нарочным в конспиративный дом в Суррее. В результате она прибыла только после восьми. Габриэль вложил диск в компьютер в гостиной и нажал кнопку «Воспроизведение». Дина растянулась на диване. Иаков сел в кресло, поставил локти на колени и, пригнувшись, уперся подбородком в руки с таким видом, словно ждал известий с фронта. Римона занималась стряпней – была ее очередь. Когда Эндрю Мэлон заговорил, она крикнула из кухни Габриэлю, чтобы он увеличил громкость – она ведь тоже хочет послушать.
– Вы что, принимаете меня за дурака, Джулиан?
– Эта вещь настоящая, Эндрю. Я видел ее собственными глазами.
– У вас есть фотография?
– Я не получил на это разрешения.
– А кто владелец?
– Владелец желает остаться анонимным.
– Да, конечно, но кто же это, черт побери, Джулиан?
– Я не могу выдать имя владельца. И точка. Конец дискуссии. Она доверила мне быть в этом деле ее представителем, и больше ничего.
– Она? Так владелец – женщина?
– Картина на протяжении трех поколений находилась в этой семье. В данное время она в руках женщины.
– Что это за семья, Джулиан? Пощекочите меня.
– Французская семья, Эндрю. Больше вы от меня ничего не узнаете.
– Боюсь, ничего не выйдет, Джулиан. Вы должны дать мне что-то такое, на что я могу повесить шляпу. Я не могу прийти к Зизи с пустыми руками. Зизи раздражается, когда такое бывает. Если вы хотите, чтоб Зизи участвовал в игре, вы должны играть по правилам Зизи.
– Меня не запугаешь, Эндрю. Я обратился к вам, желая оказать любезность. Откровенно говоря, плевал я на правила Зизи. По правде, мне вовсе не нужен Зизи. Если я пущу по улице слух, что сижу на неизвестном Ван Гоге, каждый крупный коллекционер и музей мира станет стучаться в мою дверь и швырять мне деньги. Постарайтесь, пожалуйста, это запомнить.
– Извините меня, Джули. У меня была тяжелая неделя. Давайте начнем сначала, хорошо?
– Хорошо, давайте.
– Могу я задать два-три безобидных вопроса?
– Это зависит от того, насколько они безобидны.
– Начнем с наиболее легкого. Где находится сейчас картина? Во Франции или в Англии?
– Здесь, в Лондоне.
– В вашей галерее?
– Пока еще нет.
– О какой картине мы говорим? Это пейзаж, натюрморт? Портрет?
– Портрет.
– Автопортрет?
– Нет.
– Мужской или женский?
– Женский.
– Значит, особа мечтательная. Ранний или поздний?
– Очень поздний.
– Написанный в Сен-Реми? В Овере?
– Последнее, Эндрю. Он был написан в последние дни его жизни в Овере.
– Вы не прицепились к неизвестному портрету Маргариты Гаше, нет, Джулиан?
– Может, стоит все-таки взглянуть на меню.
– Да плевал я на меню, Джулиан. Ответьте на мой вопрос: вы прицепились к неизвестному портрету Маргариты?
– Я рассказал вам о нем столько, сколько могу, Эндрю. И точка. Если вы хотите знать, что это такое, вам надо посмотреть на него самому.
– Вы предлагаете мне просмотр?
– Я предлагаю вашему человеку посмотреть, а не вам.
– Это легче сказать, чем сделать. Мой человек занят тем, что кружит по свету.
– Я готов предложить вам и Зизи исключительное право на просмотр в течение семидесяти двух часов. После этого я должен открыть портрет на обозрение другим коллекционерам.
– Плохое решение, Джулиан. Мой человек не любит ультиматумы.
– Это не ультиматум, просто бизнес. Он поймет.
– А о какой цене идет речь?
– Восемьдесят пять миллионов.
– Восемьдесят пять миллионов? В таком случае вам действительно нужен Зизи. Видите ли, с деньгами в данный момент плоховато, верно? Я что-то не могу припомнить, когда в последний раз кто-нибудь выложил восемьдесят пять миллионов за что-либо. А вы можете, Джулиан?
– Эта картина стоит всю сумму до последнего пенни.
– Если это то, о чем вы говорите, и если картина в идеальном состоянии, я добуду вам эти восемьдесят пять миллионов очень быстро. Видите ли, мой человек искал что-нибудь этакое уже очень давно. Впрочем, вам это известно, верно, Джулиан? Потому-то вы и обратились прежде всего ко мне. Вы знали, что мы можем завершить сделку за один день. Никаких аукционов. Никакой прессы. Никаких назойливых вопросов о вашей тихой маленькой француженке, которая желает остаться анонимной. Я для вас та гусыня, что кладет золотые яйца, и вы уж дайте в таком случае гусыне то, что ей положено.
– О чем вы, черт побери, говорите, Эндрю?
– Вы отлично знаете, о чем я говорю.
– Может, я сегодня что-то медленно соображаю. Не возражаете пояснить для меня?
– Я говорю о деньгах, Джулиан. Я говорю об очень маленьком куске очень большого пирога.
– Вы хотите, чтобы вам отрезали кусочек от акции, как любят говорить американцы?
– Давайте оставим американцев в покое, хорошо? Мой человек в данный момент не слишком обожает американцев.
– Так о каком куске пирога мы говорим, Эндрю?
– Предположим – просто для начала аргументации, – что ваши комиссионные от продажи составят десять процентов. Это значит, что вы получите восемь с половиной миллионов долларов, проработав всего один день. Я прошу десять процентов от ваших десяти процентов. Собственно, не прошу – требую. И вы мне их выплатите, потому что таковы правила игры.
– Как мне подсказывает моя слабая память, вы работаете у Зизи аль-Бакари единичным консультантом по искусству. Зизи платит вам фантастическое жалованье. Собственно, вы практически живете за счет Зизи. И проводите большую часть свободного времени, отдыхая в домах, принадлежащих Зизи. Он пошел на это, с тем чтобы на ваши рекомендации не влияли другие обделываемые вами дела. Но вы играете на обеих сторонах улицы, верно, Эндрю? Как давно это продолжается? Сколько вы за это время положили в карман? Сколько денег Зизи вы сумели упрятать?
– Речь идет не о деньгах Зизи. Это мои деньги. И чего Зизи не знает, не причинит ему боли.
– А если он это выяснит? Он бросит вас в Пустом квартале и предоставит стервятникам обгладывать ваши кости.
– Совершенно верно, дружок. Поэтому вы никогда и словом не обмолвитесь об этом Зизи. Я предлагаю вам семь с половиной миллионов за работу, которая потребует у вас полдня. Неплохо, Джули. Соглашайтесь. Давайте разбогатеем вместе, хорошо?
Габриэль остановил запись, перекрутил пленку и снова проиграл последнюю часть.
– Но вы играете на обеих сторонах улицы, верно, Эндрю? Как давно это продолжается? Сколько вы за это время положили в карман? Сколько денег Зизи вы сумели упрятать?
– Речь идет не о деньгах Зизи. Это мои деньги. И чего Зизи не знает, не причинит ему боли.
– А если он это выяснит? Он бросит вас в Пустом квартале и предоставит стервятникам обгладывать ваши кости.
– Совершенно верно, дружок. Поэтому вы никогда и словом не обмолвитесь об этом Зизи.
Габриэль закрыл папку и вынул диск из компьютера.
– Мистер Мэлон был очень плохим мальчиком, – заметил Иаков.
– Да, – отозвался Габриэль, но, правда, он уже какое-то время знал это.
– А вы не думаете, что кто-то должен рассказать об этом Зизи? – спросила Дина. – Это было бы только правильно.
– Да, – кивнул Габриэль, кладя диск в карман. – Кто-то должен. Но не сейчас.
Это произошло в течение самых долгих семидесяти двух часов, какие когда-либо выпадали кому-либо из них. За день было несколько лженачинаний и лжеобещаний, давались обязательства и нарушались. Мэлон запугивал, а в следующую минуту начинал умолять.
