— Очень умно, — сказала Елена, — а главное — тактично.
— Извини, это абстрактно.
Тем не менее, Воронина не обиделась. Когда она собралась уходить, сказала:
— Я очень благодарна тебе. Так странно, но этой ночью я почувствовала себя счастливой. Так странно, — повторила она, — я спала на диване в соседней комнате, как собачонка, которую даже не пускают на порог. И все-таки мне было хорошо. Твоя болезнь, твоя беспомощность наполнили меня новым чувством, я даже не могу сказать, каким именно. Не могу. Я охраняла твой сон. Я вставала ночью, подходила к двери и слушала, как ты дышишь. Я не смогу выразить словами то, что чувствую, говорю какую-то бессмыслицу. Никогда не верила в дружбу между мужчиной и женщиной, а сейчас засомневалась. Может, так оно лучше?
— Конечно, лучше: чем меньше обязательств, тем ровнее отношения. А лучше дружбы вообще ничего нет, особенно подкрепленной предательством.
— Злой ты все-таки, никогда не упустишь случая напомнить о моей ошибке.
— Извини, вырвалось.
Маркетинг
Сенин появился — минута в минуту. Он всегда был пунктуален, этот бывший профсоюзный босс. Караев посмотрел на часы и одобрительно кивнул, протягивая руку.
— Привычка, — сказал Сенин, — тридцать пять лет трудового стажа. Если мне куда-то надо — десять раз за ночь проснусь, чтобы взглянуть на часы. Слушай, откуда в тебе столько силы, с виду такой субтильный?
Сенин поморщился, выдернув руку.
— Извини. Ну что, едем?
— На чем?
— А вот, — Караев указал на серебристый автомобильчик, стоявший у подъезда.
— Это что за таратайка такая, — удивился Сенин, — а где благородный «мазерати»?
— В гараже.
— Может, лучше на нем поедем? — предложил Сенин. — Встречают-то по одежке.
— Мы, товарищ, не в то место едем, где по одежке встречают, вернее, мы едем туда, где хорошо выглядеть — значит раздражать людей и вызывать нездоровые эмоции.
— Спорить не стану, — заявил Сенин, — мое дело прокукарекать, а там хоть не рассветай.
— А чем тебе не нравится этот благородный экипаж?
Автомобиль, о котором шла речь, назывался «тальбо».
Это была старая смешная автомашина, купленная Караевым во время тотального дефицита. Содержание ее обходилось Исламу довольно дорого, так как поиск любой запчасти превращался в проблему, а ломалась она довольно часто. Буквально сразу же после покупки мотор ее потребовал капитального ремонта. Ислам загнал ее в опытную мастерскую одного НИИ, где умельцы пообещали перебрать двигатель за две недели. И действительно, мотор сняли и разобрали за два дня, но после этого, автомобиль простоял там полтора года.
К тому времени Ислам уже ездил на другой машине. Отремонтированный автомобиль Ислам продал знакомому. Тот сразу же запорол двигатель и попросил у Ислама помощи в ремонте. Но совестливый Ислам вернул ему деньги. После этого «тальбо» простоял еще пару лет на приколе, пока Ислам в приступе ностальгии вновь не взялся его восстанавливать. Поскольку авто к этому времени успел подгнить, пришлось основательно проварить всю жестянку, покрасить. На все это ушла сумма, сопоставимая с ценой хороших «жигулей». Кроме того, Ислам нашел человека, который подвизался на том, что привозил из Европы запчасти для машин, снятых с производства. Детали эти он изыскивал на автомобильных свалках.
Для «тальбо» этот человек привез целый мотор. Понятно, что с автомобилем, потребовавшим таких вложений, было жаль расставаться. К тому же поездки на старом авто вырабатывали столько адреналина в крови. Почти как в «Трех товарищах» Ремарка. Любой водитель, даже самый последний «чайник» считал своим долгом обогнать, подрезать, посигналить, требуя уступить дорогу. И это невзирая на то, что «тальбо» двигался с такой же скоростью, как и все остальные автомобили. Иногда дело доходило до разборок. Поэтому Ислам продолжал ездить на нем, приводя в качестве примера английскую королеву, которую возили на автомобиле сорок шестого года выпуска. По сравнению с ним, «тальбо» Ислама был просто юнцом, ему было всего тринадцать лет. О том, что королева ездила на «роллс-ройсе», Ислам обычно не договаривал.
— Подтолкнуть не надо? — участливо поинтересовался Сенин, наблюдая, как Ислам садится в авто.
— Нет, она сама ездит, — заверил Ислам, — но если тебя что-то смущает, ты можешь поехать на метро, встретимся на месте.
— Да нет, ничего, это я так в порядке обмена мнений, — сказал Сенин и быстро сел в машину.
День выдался теплый. Прозрачный воздух был пронизан солнечными лучами, и если бы не голые деревья и облетевшая листва под ногами, можно было подумать, что дело идет к весне. Чтобы не терять времени в центре с его автомобильными пробками, решили ехать по МКАД, а затем вновь завернуть в Москву. Однако быстро все же не получилось, Ислам упустил из виду, что на окружной дороге как раз началась реконструкция, из-за этого во многих местах проезжая часть была сужена, так что пробок избежать не удалось. Ехали медленно, порой просто стояли, в ожидании, когда какой-нибудь грейдер не уберется с дороги.
Между тем Сенин продолжал убеждать Ислама в целесообразности предлагаемого им проекта.
— Ты пойми, — говорил он, — будущее за владельцами торговых площадей; когда Запад убедится в том, что в Россию можно без опаски вкладывать деньги, сюда придут акулы капитализма и тогда вся наша торговля накроется медным тазом. Потому что они с их колоссальными объемами дадут такие низкие цены, что наши разорятся, они задавят демпингом. Пойми, Страну Советов не ждет ничего хорошего, в области технологий мы давно и безнадежно отстали, я не имею в виду космос и войну — это другая песня. Все, кто сейчас производит отечественные товары, обречены на вымирание, как мамонты, и ничего с этим не поделаешь — эволюция. Они еще держатся за счет высоких таможенных барьеров и страха иностранных компаний перед непредсказуемой Россией. Единственная область, в которой мы еще можем составить конкуренцию, не считая природных ресурсов, — это отечественные продукты питания — не любит наш народ ихнюю химическую колбасу, телевизоры любит, а колбасу нет. Поэтому, друг мой, в недалеком будущем уверенность в завтрашнем дне будут чувствовать только владельцы торговых площадей. Потому что Москва не резиновая.
— Александр, ты не хочешь пойти ко мне менеджером работать, — спросил шутливо Ислам, — больно убедительно ты впариваешь свой товар.
— Я никогда не позволю себе что-то впарить, — обиделся Сенин, — это данность, в которую вы, бизнесмены, не хотите верить.
— Извини, — сказал Ислам, — я неудачно пошутил.
— Пустое, — ответил Сенин, — у меня такой характер. Я редко на что-то обижаюсь. Тем более в бизнесе.
— Это правильно, — согласился Ислам, — мы сворачивать скоро будем?
— Следующая эстакада наша, — сказал Сенин.
В указанном месте Караев взял вправо, в сторону области, затем по мосту проехал над магистралью, перпендикулярно уходившей от кольцевой автодороги, и, развернувшись, направился в Москву. Окрест лежали поля, на которых зеленела молодая поросль.
— Так странно в конце ноября видеть зеленое поле, — заметил Ислам.
— Это озимые, — подумав, сообщил Сенин.
Проехали пост ГАИ, инспектор, что-то втолковывающий нерадивому водителю, проводил их удивленным взглядом.
— Удивительное дело, — заметил Сенин, — хоть я и не за рулем, а все равно, внутренне подбираюсь при виде гаишника.
— Это генетический страх перед человеком в форме, — пояснил Ислам, — он присущ людям, живущим в тоталитарном обществе. Марек Хласко говорил, что если ему встречался полицейский, он даже сходил с тротуара на мостовую, причем происходило это уже в эмиграции, в Америке, где, как известно, общество самое что ни на есть демократическое.
— Марек Хласко — это кто? — поинтересовался Сенин.
— Польский писатель, полудиссидент, вроде нашего Довлатова.
— Здесь, сейчас будет направо, — сказал Сенин, — через лесопарк проедем.
Ислам повернул в указанном месте, и через сотню метров они оказались в натуральном лесу, дорога описала кривую и вывела к озеру, с островом посередине.
— Жалко, что сейчас не лето, — произнес Сенин.
— А то что, искупался бы?
— Да нет, я вообще не охоч до купания в московских водоемах, просто здесь девки часто загорают с голыми сиськами.
— Ты что же, вуайерист?
— Нет, конечно, но на голых девок смотреть люблю, я тебе больше скажу, ради этого я даже зимой в проруби купаюсь, голый.
— На русалок смотришь?
— Нет, я просто знаю людей, сектантов, вернее — это приверженцы языческих верований дохристианского периода Руси. У них есть такой обряд: и мужики, и девки нагишом купаются в проруби. Так я из-за этого тоже с ними в прорубь сигаю.
