— Заходите в магазин, — пригласил Бесо, — зачем на холоде стоять.
Нодар отказался.
— Можно чаю выпить, — предложил Ислам, — еще есть десять минут.
— Не надо, — ответил Нодар, — лучше свежим воздухом подышать.
Он был раздражен. Исламу даже показалось, что Нодар на стрелку поехал с явной неохотой.
— Это они? — спросил Нодар, указывая на подкатившую «Волгу».
— Нет, это тоже пострадавший, — сказал Ислам, увидев выходящего из машины Гарика.
В четверть девятого чеченцев еще не было. Еще через несколько минут Нодар предложил разойтись, заявив, что ему западло ждать всякую шушеру.
— Может, еще немного подождем? — спросил Ислам.
— Да нет, не стоит, тем более, у меня еще дела.
— Хорошо, — согласился Ислам, — спасибо, что пришел.
— Давай, звони, если что.
Нодар сел в машину, махнул рукой, уехал. Гарик безучастно наблюдал за этой сценой. Бесо вышел из магазина, сокрушенно покачав головой, и с сожалением произнес:
— Нодар уже не тот — стареет мужик.
— Похоже, что эти шакалы не придут сегодня, — обронил Гарик.
Ислам ничего не ответил.
— Я слышал, вы тоже из Баку?
— Не совсем, — помедлив, ответил Ислам, — я из Ленкорани.
Как порядочный и совестливый человек, он не мог не разделять ответственности за пролитую в бакинских событиях кровь безвинных людей. Он счел необходимым сказать:
— Я сожалею о том, что произошло в Баку.
После долгой паузы Гарик ответил:
— Я легко отделался. Нас вывез сосед, посадил на паром. Приплыли в Красноводск, потом сюда. Все остались живы и здоровы, слава Богу.
— Кто был сосед?
— Азербайджанец, сосед, таксист. Баку громили беженцы из Армении, еразы. Все это понимали.
— Мой старший брат женат на армянке, — заговорил Ислам, — а средний на полукровке. Отец у нее перс, в смысле иранец — из тех коммунистов, которые поверили Советской власти и приехали в Совдепию, — а мать русская. Они как раз-таки жили в Баку, в то время как старший жил с армянкой в Ленкорани, где было относительно спокойно. Во время погромов вся армянская родня старшего брата скрывалась в квартире среднего брата. Для них все обошлось благополучно, если не считать того, что им также пришлось в спешном порядке покидать Баку. Но для моего брата все кончилось хуже. Его жена вскоре после этого заболела — у нее отнялись ноги. Дальше — больше. Испуг, который она пережила, через несколько лет свел ее в могилу.
Ислам замолчал, взглянул на часы. Было половина девятого.
— Встреча сегодня не состоится, это очевидно, — сказал он, — можно расходиться.
Гарик поднял руку, прощаясь, сел в машину и уехал.
— Ты сейчас уедешь — и они появятся, — с мрачным видом заявил Бесо.
— Дверь не открывай, — сказал Ислам, — пусть новую встречу назначат, я приеду, я не гордый. А еще «Мальборо» отдашь им — из зарплаты высчитаю.
Недуг
Двери лифта раскрылись, Караев вышел на лестничную площадку. Рассеянно пошарив по карманам, он достал связку ключей, отыскал необходимый и принялся ковырять замочную скважину. Когда щелкнул язычок замка, он вдруг замер, почувствовав опасность, и резко обернулся. В дверном проеме, ведущем на пожарную лестницу, стояла Воронина и с улыбкой смотрела на него.
— Черт бы тебя побрал, — в сердцах выругался он, — что за манера подкрадываться!
— Добрый вечер, — сказала Воронина, — извини, если я тебя напугала — я не хотела. Я просто стояла здесь — выглянула, чтобы посмотреть, кто пришел. Я не подкрадывалась, у меня нет такой привычки — манеры, как ты изволил выразиться.
— Зачем ты приехала?
— Тебя увидеть.
— Я разве тебя приглашал?
— Нет.
— Я просил не приезжать без звонка?
— Да.
— Тогда не обессудь.
Караев вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.
Чувствовал он себя скверно. Озноб и боль в горле. Ислам разыскал градусник, сунул под мышку, включил чайник, бросил таблетку шипучего аспирина в стакан с водой и подошел к окну. Оскорбленная Воронина должна была уже выйти из подъезда, но ее все не было. Страдальчески морщась от боли в горле, он выпил бурлящую воду, тяжело вздохнул и пошел на лестничную клетку.
На этот раз она не выглянула на звук и не обернулась, когда он подошел к дверному проему.
— Заходи, — сказал Ислам. Видя, что Воронина не реагирует, добавил. — Уговаривать не буду.
Она повернулась и, не говоря ни слова, прошла в квартиру. Ислам последовал за ней.
— Делай что хочешь, — сказал он, — все сама: ешь, пей, только меня не трогай — я неважно себя чувствую.
— Ты заболел? — участливо спросила Елена.
— Наверное, — Ислам вытянул градусник. — Да, тридцать девять — то-то я смотрю, мне как-то не по себе. Мне только этого не хватало для полного счастья!
— Иди, ложись немедленно! — воскликнула Лена. — Я сделаю тебе чай.
Казалось, что такой поворот дела обрадовал Воронину. Караев злобно взглянул на нее и закрылся в ванной.
— Вот это зря, — крикнула ему через дверь Лена, — при высокой температуре водные процедуры вредны.
Караев что-то ответил, но сквозь шум падающей воды было не разобрать — что-то вроде: «Иди к черту» или:
«Не твое дело». Елена пожала плечами и прошла на кухню, включила чайник. Облаченный в толстый халат, Ислам вышел из ванной, прошествовал в спальню, ВКЛЮЧИЛ ночник и залез под одеяло прямо в халате, его знобило. Появилась Воронина, неся поднос, на котором высилась большая кружка с чаем и розетка, полная желтой массы.
— Спасибо, — сказал Ислам, — а это откуда?
— Это мед.
— Я вижу. Ты что, с собой принесла?
— Нет, это твой.
— Странно, а я искал — не нашел.
— Плохо искал — на кухне мужикам вообще делать нечего, там женские руки нужны.
Ислам закрыл глаза.
— Ты пей, пока горячий, еще хочешь что-нибудь?
— Танец живота, — сказал Ислам.
— Танец живота? — переспросила Воронина. — Я не умею, но попробую — я видела в Египте.
Она стала расстегивать пуговицы на кофте.
— Не надо, — остановил ее Караев, — я пошутил.
— Ты не шути так со мной. Ислам сделал глоток и поморщился.
— Не нравится? Горячий?
— Глотать больно, — пожаловался, — у меня ангина, наверное.
— Надо пополоскать горло коньяком, пойдем, — она взяла его за руку.
— Еще чего — коньяком горло полоскать! Я не извращенец, не хочу, — Ислам высвободил руку, — и вообще, держись от меня подальше — я могу заразить тебя гриппом.
— Я готова заразиться от тебя не только гриппом, но чем угодно, хоть желтой лихорадкой.
Ислам поднял на нее глаза, Воронина была прекрасна в этот момент самоотверженности.
— Хорошо сказано, — улыбнулся Караев, — но давай о чем-нибудь хорошем, не надо про лихорадку.
— Я не шучу, — сказала Елена, — я действительно готова сделать для тебя все. Почему же ты отталкиваешь меня?
— Потому что я не люблю крайностей.
— Не поняла?
— Ты человек крайностей — ты готова заразиться, чтобы что-то доказать мне, но при этом ты — тот самый человек, который меня когда-то легко предал.
— Ты всю жизнь мне будешь об этом напоминать?
— Ты вынуждаешь меня говорить об этом.
Воронина ничего не сказала — на этот раз промолчала, что было нехарактерно: обычно последнее слово оставалось за ней. Видимо, решила не усугублять состояние больного. В наступившей тишине было слышно тиканье будильника, стоявшего на прикроватной тумбочке.
— У тебя есть шерстяные носки? — вдруг встрепенулась Елена.
— Уже надел, — еле слышно отозвался Ислам — он лежал с закрытыми глазами, пытаясь сохранить равновесие на кровати, которая почему-то норовила взлететь вместе с ним.
— Точно надел?
Ислам выпростал ногу из-под одеяла и продемонстрировал. Воронина одобрительно кивнула.
— Тебе принести еще чаю?
Караев покачал головой.
— Знаешь, — улыбнулась Лена, — это, конечно, ужасно глупо и, может быть, кощунственно, но я даже рада, что ты заболел. Ты такой спокойный — не ругаешься, не гонишь меня.
— Тебе пора уже домой, — сказал Ислам.
— Я, пожалуй, молча посижу, — заявила Елена. Ислам вытащил из-под одеяла руку с градусником, который все это время он держал под мышкой.
— Дай я посмотрю, — попросила Елена.
Ислам протянул ей градусник, откинулся на подушку.
— Сорок градусов! — воскликнула Воронина. — Надо вызвать «скорую».
— Может, обойдется?
— При сорока двух люди умирают, а ты мне еще нужен. Где телефон?
— Сзади тебя, — сказал Ислам.
У него не было ни сил, ни желания спорить с этой женщиной. Он закрыл глаза и тут же забылся. В обморочном жарком сне он увидел свою мать. Она сидела на скамейке во дворе их дома, под зонтообразным деревом, опустив голову, и в задумчивости водила прутиком по земле. Ислам окликнул ее и завел с ней разговор, и все это время его неотвязно преследовала мысль: как это возможно, если она умерла несколько лет назад? Не удержавшись, он спросил как можно деликатней.
