– Афанасий Петрович-то? Зам Абаканова он был в конце сороковых – начале пятидесятых, в его ведении как раз дела следствия были. А во всем остальном неразлучны они были в те годы, как Труляля и Траляля. – Кравченко свернул на Тверской бульвар (Катя понятия не имела, куда он везет ее с таким загадочным видом). – В пятьдесят четвертом его арестовали, дали большой срок за перегибы, нарушения закона, фальсификацию уголовных дел. Фактически он один отвечал за то, что делали они вместе с Абакановым. Попал он в свою же собственную систему исполнения наказаний, эти жернова его и раздавили. Он умер в заключении. Кто там в этом твоем Волгограде убит был – его дочь-старуха, внук и его семейство? Ну да, дочь у него была. Ничего конкретного я про нее не знаю, но, кажется, ей в жизни повезло меньше, чем абакановскому сынку, деда-министра у нее не было. Из столицы их, конечно, после ареста отца выслали. Но, как видишь, сына своего она вырастить сумела: кто он там был, банкир?
– Кажется, банкир.
– Вот Афанасий Петрович Мужайло поразился бы, если б узнал. Он людей во враги трудового народа записывал за курицу лишнюю, за веялку, за молотилку – все, мол, кулаки или подкулачники, эксплуататоры. И внучка бы к стенке поставил, шлепнул бы всенепременно. Рука несгибаемого борца не дрогнула бы.
– А что тебе еще про него известно?
– Да больше, кажется, ничего… Нет, вспомнил. Это вроде и в его обвинении потом на суде фигурировало. Он в сорок девятом году вместе с Абакановым держал на личном контроле дело одного летчика, героя войны, орденоносца. Он свою молодую жену к Берии приревновал, якобы тот ее открыто домогался. Летчик – человек отважный, пробовал бороться, но в результате оказался арестован, его делом занимались лично Абаканов и Мужайло, пришили ему обвинение в шпионаже и измене родине, отправили в лагерь. Грязная история, вполне в духе тех времен.
– Как ты все это помнишь? – удивилась Катя.
– А это и тебе надо помнить, – назидательно сказал Кравченко. – Помнить, чтобы не забывать, какая предыстория у той системы, которой ты служишь.
– Я служу в милиции, – ответила Катя, – и пока об этом еще ни разу не жалела. – Она помолчала (они еле ползли по забитой машинами Тверской, смеркалось). – Новость об убийстве семьи этого Мужайло отчего-то вдруг сейчас вышла на первый план. Я не понимаю… И Нинка какие-то странные вещи выдает. Говорила с одним из Абакановых, точнее, с их двоюродным братом Павлом Судаковым, так тот что-то плетет о вырождении их семьи.
– Да уж куда им вырождаться дальше, – хмыкнул Кравченко. – Или для него их дед Ираклий – идеал во всем?
– Понятия не имею. Я их и в глаза-то никого не видела, только потерпевшую Евдокию на оперативном фото. Я хотела тебе сказать, ты не возражаешь: я завтра собиралась поехать туда.
– Куда? – спросил Кравченко.
– В Калмыково, к ним на дачу. Ненадолго. Нина все устроила. Это будет с моей стороны маленькая оперативная разведка боем.
– Тебе что, просто любопытно на них посмотреть?
– Нет, то есть, конечно, да. – Катя не хотела лгать Драгоценному. – Конечно же, да, ты же меня знаешь. Но и для дела это будет полезно: я должна помочь Нине, приободрить ее, а то, судя по ее посланиям, она там все время как на иголках.
– Это твой опер додумался заслать туда Нинушу в качестве агента? – Кравченко сделал ударение на первом слоге. – В этот замок людоеда?
– Нет, это предложил твой бывший коллега – Ануфриев.
– Набрали в органы бог знает кого, – подытожил Кравченко и остановил машину.
Огни рекламы. Ярко освещенная витрина – меховой салон.
– Выметайтесь. – Кравченко галантно обошел машину, открыл дверь и предложил Кате руку.
Катя поплыла за ним по тротуару – она все еще не верила. Но нет, он распахнул перед ней стеклянную дверь салона.
– Что это значит? – спросила она. – Ты что, собрался купить мне шубу?
– Ага. – Драгоценный простецки кивнул. – Вот поднакопил деньжат, умом пораскинул и пришел к выводу, что в новой шубке ты еще больше будешь соответствовать…
– Чему, господи? – Катин взор уже неотрывно влекли к себе ряды модных меховых изделий, особенно жакеты и восхитительные парки из чернобурки и норки.
– Тому портрету, что я нарисовал себе вот здесь. – Драгоценный хлопнул себя по левой стороне груди.
– А без шубы я не соответствую?
– Пожалуйста, помогите мне уговорить мою жену, – лукавый Драгоценный, как всегда, уклонился от лобовой атаки, жестом подозвал манерную продавщицу. – Вот ехали мимо и решили заглянуть, купить, что ей понравится, а ей тут у вас в отличие от меня ничего не нравится!
– У нас итальянские и шведские модели нового зимнего сезона, – запела продавщица. – Позвольте, я вам покажу. Что скажете об этой модели? А вот этой – прямой под пояс?
Генерал Мужайло – погубитель летчика-героя, генерал Абаканов, их потомки, грядущая поездка на бывшую госдачу, золотой византийский солид времен каких-то неведомых императоров-соправителей – все это вихрем в темпе вальса пронеслось в Катином мозгу и мгновенно выветрилось. Женская натура, убийственное всепобеждающее легкомыслие торжествовали победу!
«Я, наверное, жуткая дура, – счастливо думала Катя. – И выгляжу во всем этом как кукла, но… господи боже мой, до чего же хорошо, до чего же приятно! Нет, мне все-таки здорово повезло с мужем».
На миг перед ее взором всплыло хмурое лицо Колосова. И тут же пропало, словно человек с такой фамилией, по имени Никита просто и на свете-то не существовал.
Глава 23
В БОЛЬНИЦЕ
Версия, в которую не поверила Катя, заставила Колосова сделать срочный запрос в УВД Волгограда, чтобы получить информацию о групповом убийстве непосредственно от тех, кто на него выезжал и кто занимался розыском преступника. Вместе с шефом из его генеральского кабинета они звонили в Волгоград начальнику УВД и прокурору. Данные обещали переслать, но, как известно, обещанного три года ждут – ведь официально пока никто и не заикался о какой-то связи между тем, что произошло летом там, на Волге, и осенью здесь, в Москве и Подмосковье.
Колосов запросил министерский банк данных по огнестрельному оружию, посадил одного из своих сотрудников работать с файлами пулегильзотеки «Таис». В убийствах семьи Мужайло и Федора Абаканова-Судакова было использовано разное оружие – пистолет «ТТ» и снайперская винтовка, но и там и здесь применялся глушитель, и в этом Никите Колосову после долгого и очень неоднозначного разговора с Ануфриевым там, в баре в Варсонофьевском, уже мерещилась некая общая объединяющая и весьма красноречивая деталь.
Мерещилась… Каково сказано, а? Это в отношении вещественных доказательств по делу об убийствах! Но это было чистой правдой. Сам себе Никита Колосов в этом врать не желал.
Чтобы хоть немного прояснить для себя то, что ему «мерещилось», он решил… В уме он прикинул, с кем бы из абакановского семейства поговорить на тему, очень еще смутную, не проясненную тему страхов и подозрений, связанных с Волгоградом. Он перебрал всех членов семьи, и никто его на этот раз не устроил – все эти пай-мальчики, пай-девочки, все эти генеральские внуки и внучки были, по его мнению, слишком молоды и глупы, чтобы их соображения по этому вопросу как-то подкрепили пока еще шаткий каркас этой новой и совершенно неожиданной версии.
Он вспомнил про Варвару Петровну. Да, конечно, она была сейчас в больнице. Мать, у которой убили сына. Мать, у которой от этого известия не выдержало сердце… Допрашивать ее в таком состоянии было жестоко, но…
«Она там одна, – рассуждал Колосов, спускаясь во двор главка, к машине. – Посещения там, в Склифосовского, кажется, во второй половине дня. Значит, встретимся мы без свидетелей из числа ее домашних. Я только спрошу ее, известно ли ей что-нибудь по интересующему нас вопросу. Если она будет не в состоянии говорить или просто откажется – ладно, пусть мне не повезет. Но вдруг мы все-таки поговорим? Вдруг ей известно что-то конкретное? Она столько лет провела в семье, сожительствовала с их отцом, имела от него двоих детей. Ее сын теперь убит, она должна, просто обязана желать, чтобы мы как можно скорее нашли его убийцу».
Так думал он по дороге в Институт Склифосовского, но все его расчеты и надежды в мгновение ока рухнули, когда в больничном коридоре кардиологического отделения у дверей одноместной коммерческой палаты, которую занимала Варвара Петровна после перевода из реанимации, он увидел целую семейную делегацию в составе Марка Гольдера, двух сестер – это были Ирина и Зоя – и долговязого подростка с соломенными волосами, в котором ясно узнавался вчерашний свидетель по делу – соученик Федора по колледжу. Фамилия подростка была Стулов, имя, кажется, Денис – вчера в ходе осмотра места убийства его допрашивали и следователь прокуратуры, и опера с Петровки, а сегодня – поди ж ты – он оказался здесь, вместе с Абакановыми в больнице.
