— Я пойду; поставил чайник, может выкипеть. — Кряхтя, вышел в коридор. Если хочешь, Алибала, я оставлю эти книги, посмотришь. Или унести?
— Унесите, Асадулла-муаллим, откуда у меня терпение прочесть их? В другое время посмотрю. — Алибала стоял с трубкой в руке, ожидая вызова абонента; старика пошел проводить Агадаи.
Наконец послышался голос Дадаша:
— Алибала, это я. Еще раз здравствуй. После нашего разговора я решил на всякий случай послать тебе рублей четыреста, держи их у себя — вдруг попросят, а у тебя не окажется, не побежишь ведь брать взаймы. Мне не верится, что это дело уладится без ничего, с тебя непременно сдерут, иначе не видать чемодана. Клянусь здоровьем, я не столько за товары беспокоюсь, сколько за тебя. Из-за меня ты попал в такую историю… С того дня я словно на иголках сижу.
Алибала смягчился, когда Дадаш высказал свое сочувствие и проявил заботу. Но, помолчав, ответил:
— Денег не присылай, Дадаш. Ни завтра, ни послезавтра. Я никому ни копейки давать не собираюсь. Раз чемодан мой, я его возьму. Слышишь, денег присылать не надо.
Агадаи, стоявший в коридоре и внимательно слушавший разговор Алибалы, подошел ближе и жестами дал понять, что он зря отказывается от этих денег, но Алибала не обратил на эти жесты никакого внимания. Агадаи подумал, что он не понял его, и шепнул на ухо:
— Слушай, почему отказываешься? Пусть присылает! Не ты просишь — он сам предлагает.
Алибала зажал рукой трубку, чтоб Дадаш его не слышал, сказал приятелю:
— Что ты привязался к деньгам Дадаша? Сказал тебе: не возьму, и точка. — И он продолжал разговор с Дадашем: — Алло, ты слышишь меня, Дадаш? Не присылай ничего. Заранее предупреждаю: если пришлешь — верну обратно. Сиди спокойно и жди. Как только получу из милиции твой чемодан, позвоню, твой племянник приедет и заберет. Еще раз повторяю: сам не приезжай, пришли Явуза.
Предупреждая Дадаша, чтобы он не приезжал сам, а прислал за чемоданом Явуза, Алибала давал понять, что не хочет больше встречаться и разговаривать с ним.
XVIII
Прошло семнадцать дней со дня смерти Хырдаханум. Понемногу Алибала стал свыкаться со своим горем. На старинный дедовский комод, на видное место, поставил увеличенную фотографию Хырдаханум. Из всех фотографий жены эта больше всего ему нравилась. И теперь, входя в комнату, он смотрел на фотографию, и на сердце становилось немного легче, как будто Хырдаханум была рядом, только что не могла ничего сказать.
С утра Алибала вместе с Агадаи сходил в железнодорожную милицию и получил чемодан. Принеся его домой, Алибала тут же позвонил в Кубу. К счастью, самого Дадаша не было дома, он разговаривал с его женой. Попросил прислать Явуза за чемоданом. Не прошло и часа после разговора, как снова позвонили из Кубы. Узнав по голосу Дадаша, Алибала прикинулся, будто не слышит его. Он старательно дул в трубку, кричал: «Алло, алло! Кто это? Отвечайте же! Ничего не слышу. Черт, опять этот телефон испортился…» А Дадаш с того конца провода кричал: «Алло, алло, Алибала, ай Алибала, это я, Дадаш, я слышу тебя хорошо…» Но Алибала больше не откликнулся и повесил трубку. Потом, сколько ни вызывала междугородная, он к телефону не подошел.
Агадаи, как только доставили на квартиру чемодан, сказал, что должен ехать в Маштаги — сегодня вечером свадьба у родственников, они приглашены, что поделаешь, такова жизнь, добро и зло, печаль и радость — родные сестры, надо привыкать, — извинился и ушел.
И то сказать, эти семнадцать дней, минувших со дня смерти Хырдаханум, Агадаи ни на час не оставлял его одного. Отвлекал делом или разговором от тяжелых дум; время проходило незаметно.
Но вот он остался один, совсем один, и боль и тоска сразу накинулись на него, словно торопились наверстать упущенное, показать свою силу.
Прошло несколько часов после звонка Дадаша, а голос его все еще звучал в ушах Алибалы. Он упрекал себя в том, что зря не ответил Дадашу, не сказал прямо и честно, что не желает с ним разговаривать, что между ними все кончено. Бывают ведь такие минуты, когда надо говорить открыто, называть вещи своими именами: белое — белым, черное — черным. Но, вспоминая свою поездку в Кубу, Алибала находил некоторое утешение в том, что по крайней мере там, в гостинице, он высказал Дадашу все, что думает о нем. Если бы он не сделал этого тогда, сейчас, в эти траурные дни, он не смог бы высказать ничего… И еще Алибалу одно утешало: не будь откровенного разговора в гостинице, он никогда как следует не узнал бы Дадаша, не разглядел бы его подлинного лица…
Позвонили. Алибала, задумчиво перебирая четки, медленно поднялся и пошел открывать.
— Кто там?
— Я, Алибала-ами. Явуз.
Улыбаясь, Явуз поздоровался. Вошел в коридор без приглашения, как свой человек.
Алибала не ожидал, что Дадаш так быстро пришлет человека за чемоданом. Он считал, что Явуз прибудет в Баку только завтра утром. Что за спешка, ведь еще не конец света, столько ждали своего чемодана, могли бы подождать еще день. «Да он только и ждал звонка — не успел я получить чемодан, как племянник уже тут как тут. И что удивляться: ведь интерес Дадаша — в этих вот чемоданах». Хорошо хоть, что на этот раз Явуз явился без подарков, без его, Алибалы, «доли» или «пая», как он говорил, а то пришлось бы прогнать и его.
— Явуз, сынок, ты что, был в Баку? Дядя позвонил тебе?
— Нет, прямым ходом из Кубы.
— Из Кубы? Так быстро?!
— Машин на дороге не было, гнал со скоростью сто. — Словно поздравляя Алибалу с окончанием какого-то важного дела, Явуз сказал: — Хоть и долго пришлось ждать, а все-таки кончилось так, как мы и предполагали. Мой дядя мудрый человек, знает, к кому обращаться в трудную минуту.
Алибала пропустил эти слова мимо ушей. Чемодан стоял в коридоре. Получая его в милиции, Алибала бегло заглянул в него. Он наизусть помнил, что лежит в этом чемодане, и на всякий случай проверил его: все оказалось на месте…
— Если не спешишь, сынок, проходи, отдохни, такую дорогу отмахал… А если спешишь, вот чемодан, можешь забирать.
— Зайду на минутку, мне надо кое-что вам передать.
Они вошли в комнату. Внимание Явуза привлекла большая фотография на комоде. Он вспомнил, что в прошлый раз, когда он был в этой комнате, этой фотографии не было. Похоже, Алибала был дома один… Судя по тому, что рядом с фотографией женщины стояла ваза с цветами, он стал догадываться, что это с чем-то связано, но о том, что у Алибалы умерла жена, он все же не подумал, это не пришло ему в голову, а Алибала ничего не сказал ему о случившемся.
Явуз достал из кармана несколько новеньких пятидесятирублевок и положил их на стол перед Алиба-лой:
— Здесь четыреста рублей. Дядя Дадаш послал.
— Так вот что ты должен был мне передать? — спросил Алибала.
Яйуз не понял, почему Алибала с таким удивлением спрашивает.
— Да, Алибала-ами. Дядя просил передать вам.
— Но я не просил у него денег. Несколько дней назад я говорил с ним по телефону, чтобы не посылал. И сегодня, разговаривая с его женой, я не упоминал о деньгах. Не понимаю, для чего он прислал их?
— Я не знаю, о чем был разговор. Но он дал эти деньги, и я привез.
Алибала придвинул деньги Явузу:
— Забери. Как привез, так и отвези, отдай своему дяде.
— Алибала-ами…
Алибала не захотел слушать Явуза, словно заранее знал, что он скажет.
— Возьми, возьми, положи в карман! Явуз опешил. Он не представлял себе, что товарищ его дяди может так рассердиться из-за денег. Наоборот, его беспокоило другое: он подумал, что, наверное, Алибала потратил много больше, чтобы выручить чемодан. Но к этим четыремстам, которые дал Дадаш, он мог добавить только сотню, больше при нем денег не было.
— Алибала-ами, прошу вас, не сердитесь. Прошлый раз, когда дядя узнал, что вы хотели вернуть свой пай, он очень огорчился. Теперь, если я отвезу ему эти деньги, он будет ругать меня на чем свет стоит.
Алибала исподлобья смотрел па Явуза. Парень изменился в лице, щеки залило румянцем. «Хоть и гласит пословица, что герой — в своего дядю, Явуз вовсе не похож на Дадаша, и это очень хорошо. Не потерял еще ни стыда, ни совести… А вот дядя…» Даже когда Алибала сказал Дадашу, что нехорошими делами он занимается, Дадаш, против ожидания, не устыдился, не взмок от волнения наоборот. Алибала не мог забыть посеревшего от злости лица и трясущихся в гневе губ Дадаша. Да, надо растерять всю совесть, чтобы, занимаясь нечестным промыслом, оправдывать свое поведение да еще обвинять других…
Явуз еще стыдился… Деньги лежали на столе. Он не хотел брать их, хотя ему стало ясно, что, если даже он упадет на колени перед Алибалой, тот денег не примет, что его слово — твердое и окончательное, говорить с ним о деньгах бесполезно, — наоборот, если он заговорит о них, старик совсем рассердится и вытолкает его в шею. Лучше всего подобру-поздорову самому убраться отсюда.
