— Ты место свое знаешь? Ты кто? Ты двухстолбовый домовой! У тебя дела в двух подъездах!
— Я место свое знаю! — сказал Шеврикука чуть ли не воинственно. — И другие знают, каково мое место. Любохват и Продольный вызывают у меня сомнения, возможно несправедливые. Если вы эти сомнения не развеете, я могу натворить дел, какие не понравятся ни вам, ни Продольному с Любохватом. Если вы не уполномочены дать разъяснения, я схожу в Китай-город, в Обиталище Чинов.
— Ты, Шеврикука, я вижу, возомнил о себе, — покачал головой Артем Лукич. — А зря.
— Ладно. Может, и возомнил. И зря, согласен. — Шеврикука встал. — Но у меня свои понятия о чести. И если кто-то за что-то должен платить по счетам, я постараюсь посодействовать тому, чтобы так оно и вышло.
— Постой, Шеврикука! — заторопился Артем Лукич. — Успокойся. Сядь. Поговорим здесь. Куда ты, право?
— Я же сказал: пойду в Китай-город. В Гостиный двор. В Обиталище Чинов.
— А может быть, в этом нет нужды? — прозвучало за его спиной.
Шеврикука обернулся. В присутственное место Артема Лукича входил знакомый Шеврикуке со дня июльского собеседования Увещеватель.
— Садитесь, Шеврикука. В Гостином дворе, как вы знаете, нынче стройка, — сказал Увещеватель. — И вы, Артем Лукич, присаживайтесь.
Пожелание Увещевателя было исполнено.
При кабинетном свете Увещеватель выглядел иначе, нежели в лучинной полутьме Китайгородского Обиталища Чинов. Здесь он казался менее древним и менее заросшим, а глаза его были ярко-живые. Неожиданные и совершенно необъяснимые прежние его посмеивания, никак не соответствующие смыслу произносимых слов, нынче отсутствовали. Но опять нечто знакомое угадывалось Шеврикукой в частностях Увещевателя и его интонациях.
— Суть ваших сомнений, Шеврикука, — сказал Увещеватель, — нам известна. Но всего открыть вам в интересах дела мы не можем. И у нас нет ясности. Разговор с Любохватом и Продольным для вас пока преждевременен. И очень просим вас вести себя тихо, ни во что не вмешиваться и не предпринимать никаких самостоятельных действий. Дабы не повредить и самому себе.
— Всего не можете, — сказал Шеврикука. — Но хоть что-то откройте.
— Спрашивайте.
— Исчезновение Петра Арсеньевича.
— Да, — после очевидных колебаний сказал Увещеватель, — Любохват и Продольный желали использовать возможности Петра Арсеньевича. Пытались его уговорить или даже обмануть. Не вышло. Он стал им опасен. И они пособили кое-кому убрать Петра Арсеньевича.
— Кому же?
— Для вас сейчас неважно кому…
— Предположим… Далее. Марьинорощинский раскоп. Они проводили его по чьему-либо указанию? На пользу сословия?
— Нет, никаких указаний им не было дано. Действовали самостоятельно.
— Они сотрудничали с Отродьями Башни?
— Тут нет ясности. И есть серьезные вопросы.
— А с Бушмелевым? Особенно в пору его черной силы?
— И тут нет пока ясности. Что еще?
— Пожалуй, мне достаточно.
— Когда вы их видели?
— Вчера. Как только отлетел Пузырь.
— А сегодня?
— Нет. — Шеврикуку отчасти насторожил вопрос Увещевателя. — Сегодня не видел.
— Не видели… Ну ладно… Шеврикука, это не указание и не приказ. Это, почитайте, просьба. Не вмешивайтесь в то, во что вам не следует вмешиваться. Воздержитесь.
— Не вмешивайтесь — это, стало быть, не мешайте?
— Я сказал: не вмешивайтесь! — Увещеватель произнес это уже сердито. — Помимо всего прочего, ваши самостоятельные действия приведут к неожиданным для вас опасностям, а толку не дадут.
— Ваши слова принял к сведению, — сказал Шеврикука. — Спасибо за внимание к моей личности. Разрешите откланяться.
— Шеврикука, не дури! — выкрикнул ему в спину Артем Лукич. Попробовал выкрикнуть.
Так. Значит, и Увещевателю неведомо, где нынче Любохват с Продольным. Следовало безотлагательно заглянуть в подъезды — владения Продольного. То, что Продольного в подъездах нет, он выяснил сразу. В трех его квартирах жильцы были в отъезде, в них Продольный мог отдыхать или кутить с приятелями, там наверняка остались от него следы или даже улики. И верно, на восьмом этаже Шеврикука обнаружил комнату, оклеенную ликами и черно-белыми телами мадам Кабарес и ее соратника по искусству, то ли Карацюпы, то ли еще как, артистическую кличку его Шеврикука точно не помнил. Но зато знал доподлинно, что Продольный шутников обожает, а в мадам, похоже, и просто влюблен. В комнате было грязно, натоптано, Продольный на диван укладывался, видимо, в сапогах. И пахло дурно. У дивана же стоял сбитый из досок ящик, заваленный пулеметными лентами. Похоже, Продольного куда-то спешно вызвали, и ему было не до уборок. Впрочем, уважением к чистоте домовой Продольный не страдал. Не исключалось, что спешить Продольному пришлось на Звездный бульвар, где они с Любохватом на глазах Шеврикуки приблизились к Дуняше и вынудили ее следовать с ними.
А ведь Дуняша махала рукой Шеврикуке, возможно, просила помочь.
Ну, махала. Ну, просила. Пусть и дальше просит.
Он посетил и другие квартиры. Обыскал и места, где, по его предположениям, Продольный мог устраивать тайники. Кое-что нашел. Нельзя сказать, чтобы находки его особенно удивили. Или тем более поразили. Это он и ожидал обнаружить. Сомнения подтверждались. И в его действиях возникала сословная необходимость. Сидеть в Землескребе и ждать Шеврикука не имел уже ни сил, ни благоразумия. А не соединились ли теперь в деле Любохват и Продольный со злодеем Бушмелевым?
Но где он, Бушмелев? «Сейчас же надо отыскать Епифана-Герасима!» — приказал себе Шеврикука. Он снова был в состоянии, требующем верить в предощущения. И он нисколько не удивился, чуть ли не столкнувшись на улице Королева с Приватным привидением заводчика Бушмелева. Епифан-Герасим торопился, но при этом и нервничал, оглядывался в соображениях: нет ли за ним хвоста. Воротник его тулупа был поднят, а собачья шапка напялена на лоб. Герасим привел Шеврикуку к станции метрополитена. Потом они долго ездили в соседствующих вагонах, на иные перроны с пересадками Герасим выходил из вагона, смотрел в черноту туннелей, прислушивался и принюхивался. На «Боровицкой» Шеврикука не выдержал и подошел к громиле.
— Ну что, Герасим? — сказал Шеврикука. — Здорово! Как поживаешь?
— А, это ты за мной шастаешь… — сказал Герасим, но без раздражения и угроз в голосе.
— И где же он? — спросил Шеврикука.
— Тебе-то что? Впрочем, ты все равно не отстанешь… Там… Где-то там… в недрах… Все притягивает и притягивает меня, а притянуть никак не может… Мне же самому лезть к нему сейчас не резон… И охоты нет… Но ведь притянет…
— И что он там делает?
— Кто его знает? Может, отлеживается. Может, набирается сил. Может, ждет пособников… Известно только, что по вредности своей в первом часу ночи он морочит башку людям, особенно уставшим или поддатым, гоняет их не по тем переходам, они и до дома добраться не могут…
— Коли так, разыскивать его сегодня нет нужды, — вслух подумал Шеврикука.
— Ты лучше Дуняшу навести, — сказал Герасим, — а то что-то Петюля наш в печали. Ты сходи к ней… На всякий случай…
— Придется сходить, — вздохнул Шеврикука.
— Вот-вот. И я бы тебе советовал не откладывать…
— Сейчас и направлюсь…
«А ведь и на самом деле придется направиться, хотя это и противно. Но вдруг хоть какая ниточка потянется от нее к Любохвату с Продольным, даже если и она, и Гликерия с ними сейчас в деле…»
Нетерпение подталкивало его к действиям скорым. Убедив себя в том, что и нынче создалась сословная необходимость, Шеврикука решил напрячь приданные ему силы. На поиски Дуняши тратить время он не захотел. Выяснил, что Дуняша пребывает в Оранжерее. (Выяснил также, между прочим, что Гликерии там нет, как нет и Любохвата с Продольным.) Встречаться нынче с Горей Бойсом и бабкой Старохановой у Шеврикуки не было желания, и он вызвал Дуняшу в Ботанический сад под маньчжурский орех.
— Так, — сказал Шеврикука, — никаких слов. Никаких слез. Только по делу. Буду спрашивать. Что за похищение? Что за выкуп? И без всякого вранья.
— Тяжко нам, Шеврикука…
— Я вас понял. И не ной. Отвечай быстро.
— Кто похитил — не знаю. Мне лишь доставили кассету с голосом Гликерии. Она умоляет заплатить выкуп.
— Почему — тебе? Служанке. А не какому-нибудь… высокому нынешнему покровителю Гликерии?
— Лишь мне известно, где укрыты вещи и драгоценности…
— Какие вещи?
— Те, за которыми ты ходил с наволочками. То есть те, что остались от твоей добычи. И старые ценности Гликерии.
— И ты так верна Гликерии, что не перепрячешь ее безделушки, а сможешь отдать их похитителям?
— Да, я так верна ей! — сказала Дуняша с вызовом. — Оскорбления же твои я смогу выдержать. Я их заслужила.
