– Речи-то были, как не быть, – странно усмехнулся Всеволод, – но от трескотни сороки толку больше, чем от тех речей. Старуха ведь ушлая ведьма – дала мне принять какую-то зеленую массу. Что-то вроде ядреного коктейля из коки, пейотля и кактуса Сан-Педро, только раз в десять покрепче. И пропорция забористая, ничего не скажешь. Ну, ты эскулап опытный, понимаешь, для чего такая штука нужна: вызывает и галлюцинации, и черта лысого вместе с ними. Мне-то что слону дробина – на мое большое сердце такие штуки не особенно действуют, а старуху сразу с головой и накрыло. Когда она серпом мне карту на руке выцарапывала, видать, еще в сознании была, а потом ее унесло с концами в потусторонние миры. Так что пользы нам от ее наркотических откровений ни на грош.
– Ну а все же, что она говорила? – допытывался младший Родин.
– Она сразу нырнула в прошлое и принялась рассказывать о какой-то дурацкой свадьбе, которая предшествовала тому, что талисман перестал приносить счастье людям и покинул племя карихона. Ну да бред полный, – отрезал здоровяк. – Ей минимум сто лет в обед, а то и под двести, а под кокой выдашь и не такие сказки.
– Ну, ты припомни, братец. А вдруг среди бреда отыщутся крупицы истины, которые так нужны нам? – не унимался Георгий.
– Изволь, – смягчился Всеволод, – вот тебе поток ее сознания, выбирай, которая небылица краше. Там все непонятно с самого начала, все дружно напали друг на друга: инки, амазонки, каннибалы… Инки отобрали талисман и взяли главного колдуна в плен, но воины племени кайманов, увидев такое непотребство, вызвали своих тотемических животных на подмогу, и когда инки возвращались домой с сокровищем, эти животные напали и перегрызли всех завоевателей вместе с доброй половиной рабов. – Тут Всеволод сплюнул: – Знал бы ты, братишка, как она хохотала, когда это рассказывала, и какие бесовские тряски-пляски при этом совершала… Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного, – осенил себя крестным знамением вздрогнувший от инфернальных воспоминаний здоровяк.
– Блажен тот, кто положит душу за други своя, – ободряюще хлопнул по плечу брата Георгий.
– Если бы душу, – вновь брезгливо сплюнул Всеволод, – а то тело. Понимать надо разницу, господин коновал. – Он отвернулся и закрыл лицо руками.
– Ну не расклеивайся ты, как гимназистка. Что было дальше? – гнул свою линию Георгий.
Всеволод бросил на младшего брата укоряющий взгляд и, вздохнув, со странной улыбкой монотонно продолжил извлекать из памяти словно заученный текст: – Великого колдуна карихона удалось отбить. Какое-то время он жил у племени кайманов и пытался отучить их от служения хтоническому культу. Ничего хорошего из этого не вышло: назрела небольшая революция, и ушлый колдун, чтобы не множить кровопролития, отправился на север. Там жил он среди воинственного племени карликов. Тут уж семи пядей во лбу не надо, чтобы понять: скорее всего, их потомки – это те самые маленькие ублюдки куальчи, которых нам удалось вырвать из лап твоего дружка Серхио. Дальше сознание старухи совсем ей изменило, и мне даже пересказывать это не по душе. Ничего, кроме обрывочных фраз, ее замутненное матушкой-природой сознание уже выдать не могло.
– Попробую я продолжить, – неожиданно предложил Георгий. – Наверняка у этих карликов была война с подземными тварями – слепыми и белыми, как мел. Жили они в подземных галереях, которые построили их древние предки. Что, говорила тебе про это ведьма или нет?
– Да, именно так она и говорила, – растянул рот в глупой полуулыбке обескураженный Всеволод. – В экзальтации своей она еще и не такое выдала. Так, она говорила, что многие луны назад на островке племени карликов стоял огромный прекрасный город с величественными храмами и роскошными зданиями, она его называла Мброчакли. Там жили без печалей и забот красивые белые люди, подобные статуям из белого камня. Сказочная и безмятежная жизнь их закончилась с приходом темных времен: болото и джунгли стали наступать на этот город, а злые духи и демоны болот начали раздирать, убивать и преследовать белых людей. И вскоре прекрасным гигантам не оставалось ничего лучшего, как вырыть огромные подземные галереи, тянущиеся на тысячи верст и ведущие к самому океану, спуститься в них и остаться там навеки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Здесь Всеволод умолк, и так как патетическая минута тишины затянулась, Георгий хотел было подвигнуть братца на продолжение рассказа, но, мельком взглянув на него, осекся на полуслове. У продолжающего по-дурацки улыбаться Всеволода вовсю работали челюсти: они перемалывали что-то странное, из-за чего по бороде богатыря стекала струйка зеленой тягучей слюны, а в глазах застыли слезы то ли неизведанной радости, то ли неизбывной печали.
– Эти люди подобны великим творцам. Только настоящие гении могли покрыть стены этих пещер мозаикой такой красоты, при виде которых Рафаэль стыдливо прикрыл бы свой мольберт и отправился в школу учиться рисованию. Я видел эти картины, брат, видел! Я плавал по этим галереям, как великий черный кайман, и взмывал вверх летучей мышью. Перед моими глазами мгновения тянулись как вечность, а вечность пролетала как мгновение. Я видел, как огромные стосаженные храмы с искусными барельефами и прекрасными ступеньками зарастали лианами, по которым лазали обезьяны, а время, ветер и болота разрушали вечный камень куда быстрее, чем водка разрушает наши души. – Всеволод перевел дух, сплюнул зеленой слюной и глухим, низким голосом забытого пророка продолжил: – Я видел, как храмы развалились на куски, как время смело их за пять ударов сердца. Я видел срез Земли, а в нем я видел, как прекрасные белые люди, потомки благородных атлантов, стали рождать слепых ублюдков, а слепые ублюдки, в свою очередь, рождали безруких и безногих монстров. Прошли тысячи лун, и прекрасные и благородные люди выродились в то белое, зубастое нечто, о котором я не могу говорить. Эти великие люди таяли как воск, а самое страшное, что разум их не покидал, и они понимали, во что превращаются. Свое прошлое и свое будущее они рисовали на стенах подземелья. Об этом знал колдун – отец племени Любви. Он спускался в это зловонное подземелье смерти и чудом остался жив. Он и стал жабьим колдуном, потомка которого мы застали мертвым. Так вот именно колдун племени любви и научил жабьего колдуна прорицательству, посвятил его в самые страшные тайны племен и короновал его как главного колдуна всей этой туземщины. А потом он сошел на нет и канул в небытие, завещав это великое дело многочисленным ученикам жабьего колдуна. Бессмысленная история, правда?
Георгий пожал плечами:
– Уж извини, мой возлюбленный опьяненный братец, но истории я пока никакой не вижу. Пришел, родился, умер. Ну, допустим, а суть-то в чем? Мы можем найти это племя? Можем спасти Ирину? Дело же не только в карте. А почему ты начал с этой свадьбы? Зачем старуха о ней рассказала?
– Не знаю, – задумчиво протянул трезвеющий на глазах старший Родин. – Это их старинная древняя песня, которая передается из уст в уста, от колдуна к колдуну в течение веков. А поется там: «Отчего в мире так много боли и так мало любви?»
– Так и отчего же? – насмешливо фыркнул Георгий, подобно незадачливому школьнику.
Всеволода задел тон брата, и он недовольно пробурчал:
– Я же сказал, что они переругались на этой свадьбе и друг друга перемолотили. А в подземельях было написано пророчество, которое может помирить все эти чертовы племена, названия которых я уже позабыл. Но названия мы оставим. Суть в том, что, когда они помирятся, все станет хорошо: вернется мир, любовь, и все будут счастливы. В том числе я, ты и Ирина твоя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Тут все еще хмельной Всеволод совсем некстати гомерически захохотал раскатами северного грома.
– А я был в этих пещерах, – огорошил брата невозмутимый Георгий, – и видел эти рисунки. Действительно, сперва это была божественная мозаика, похожая на византийскую или древнеримскую. Но чем дальше я углублялся в проклятый лабиринт, тем меньше становились черепа, разбросанные по поверхности, и тем отвратительнее и причудливей становились видны на них признаки вырождения, а роскошная мозаика превращалась в примитивные рисунки на стенах. В конце же пути это были уже никакие не рисунки, а просто разводы, сделанные из сгнившей голубой крови.
