Его страх усиливался оттого, что во время майских боев он попросил разрешения у командира батальона и сам расстрелял из маузера двух пленных – одного русского и одного монгола. Русские, конечно, не могли этого знать, но он знал это. Знал и боялся.
Но сидевший напротив него Кольцов не только не собирался расстреливать взятого в плен японского подпоручика, а вообще не думал о нем. Кольцов был человек действия и думал сейчас о том, что, пока не поздно, надо попроситься у командира роты в новую разведку, потому что японцы вполне свободно могут выйти на поиски своего подпоручика, и тут-то их и будет удобней всего взять.
Когда Саенко и остальные подошли к пленному, Кольцов вскочил, а японец остался сидеть на земле. Кольцов бросил руки по швам, впервые за все время забыв, что он без ремня. Красюк вытянул голову, посмотрел: не ошибся ли он в темноте? Нет, не ошибся, на Кольцове действительно нет ремня. Красюк ничего не сказал, он не допускал мысли, что боец его батальона может оказаться без ремня, не имея на то какой-то еще неизвестной, но уважительной причины.
– Встать! – сказал по-японски Артемьев.
Японец, сидевший подогнув под себя ноги, мягко качнулся и без помощи рук вскочил и стал в положение «смирно». Артемьев дотронулся до плеча японца и, даже не разглядывая, на ощупь, понял, что это подпоручик: на полупогончике была одна металлическая звездочка и шершавая полоска.
– Фамилия? Какого полка? – спросил он, опуская руку. Подпоручик молчал.
– Фамилия? Какого полка? Какой дивизии? – повторил Артемьев.
Японец молчал. Наверно, считал, что его все равно убьют, будет он отвечать или нет.
– Допросить все-таки следует, – сказал Артемьев, обращаясь к Саенко, – но мне надо возвращаться с донесением к командующему. Не взять ли его с собой?
Говоря так, он знал, что предлагает верное решение, а вопросительную форму избрал из чувства такта по отношению к людям, взявшим своею первого пленного.
– Берите, – сказал Саенко. – Сколько вам конвоиров?
– Достаточно одного, – сказал Артемьев. – Да больше в мой броневичок и не влезет.
– Кольцов, собирайтесь! – приказал Красюк. Кольцов застегнул на крючки шинель, но замялся, прежде чем вскинуть винтовку на плечо.
– Что, у вас в роте веревочного конца, что ли, не найдется? – наконец поняв причину замешательства Кольцова, сказал Красюк. – Берите свой ремень!
Веревочный конец нашли, Кольцов забрал свой ремень, а один из бойцов заново старательно связал руки японцу.
Тем временем Артемьев прошел шагов тридцать вправо, к реке. Хотя ему было уже ясно, что практически, с точки зрения ведения огня, окопы подходят к Халхин-Голу вплотную, он решил буквально выполнить то, о чем сказал командующий. Когда он начал спускаться к воде, луна скрылась за тучами и сразу наступила полная темнота. Он сделал еще шаг, ступил во что-то скользкое и очутился по пояс в воде.
– Что там такое? – крикнул Саенко, услышав всплеск.
– Ничего, искупался.
Чувствуя, как хлюпает набравшаяся в сапоги вода, Артемьев вылез на берег и подошел к Саенко.
– Глубоко, однако, сразу же у берега, – неуверенно начал он и, поняв, что попал в смешное положение, сам же первый расхохотался над собой.
– Спросили бы нас, мы вам и без этого сказали бы, что глубоко, – усмехнулся Красюк.
Простившись с Саенко и Красюком, Артемьев, спотыкаясь в темноте о кочки, пошел вместе с пленным и Кольцовым в ту сторону, где, по его расчетам, остался броневичок.
Кажется, пора было взять немного левее. Пленный оступился позади и ткнулся лбом в спину. Артемьев вздрогнул, абсолютная темнота действовала ему на нервы.
– А как вы его взяли, товарищ Кольцов? – громким голосом спросил он.
Кольцов неохотно в третий раз рассказал, как он забрал пленного. Он жалел, что теперь уже не удастся пойти в новую разведку. Когда капитан Красюк приказал ему идти конвоиром, он не осмелился возражать своему командиру батальона. Но капитан, с которым он шел теперь, хотя и был тоже капитан, но все-таки не из их полка. С ним Кольцов решил пойти на откровенность и с жаром объяснил свои план несостоявшейся новой разведки: как японцы наверняка пришли бы искать этого подпоручика и как все вообще толково бы получилось.
– Да, – сказал Артемьев, слушая и озабоченно стараясь не сбиться с направления, – задумано неплохо. Если бы знал, взял бы вместо вас другого конвоира.
– Хочу в разведке служить, – сказал Кольцов. – Как вы думаете, товарищ капитан, если рапорт подать, чтобы в полковую разведку взяли? Или не положено?
– Почему не положено? – рассеянно сказал Артемьев, нащупывая дорогу. Где-то здесь должен был начинаться мелкий овражек. – Не в кашевары ведь проситесь.
Он остановился. Овражка по-прежнему не было. Кажется, он все-таки сбился с пути. В душе ругая себя, он вытащил из кармана фонарик и несколько раз безнадежно нажал кнопку. Батарейка намокла, когда он попал в воду.
Не успев сунуть фонарь обратно в карман, он споткнулся, уронил фонарь, упал на вытянутые руки и, поднимаясь, увидел совсем близко вспышку выстрела и услышал, как свистнула пуля. Падая на землю и вытаскивая из кобуры пистолет, он увидел новую вспышку. Вторая пуля взвизгнула над его головой, и он раз за разом выстрелил сначала туда, где видел вспышки, потом ниже – на случай, если стрелявший тоже бросился на землю, – и еще по два раза правей и левей.
Отползая на несколько шагов в сторону, он услышал сзади топот бегущих людей и яростные крики Кольцова: «Стой! Стой, говорят!»
Воспользовавшись неожиданной перестрелкой, пленный побежал, и Кольцов гнался за ним. «Догонит», – почему-то с уверенностью подумал Артемьев.
Кольцов еще раз крикнул: «Стой!» – потом уже издалека донесся выстрел, и все стихло. Было тихо и здесь, так тихо, что казалось, не было и не могло быть ничего – ни выстрелов, ни вспышек, ни человека, который, живой или мертвый, лежит сейчас в двадцати шагах отсюда.
«И, может быть, не один, – подумал Артемьев. – Хотя, наверно, все-таки один. Но как бы там ни было, нельзя до бесконечности лежать тут и ждать».
Достав из кобуры запасную обойму, он вытащил старую и вставил новую, стараясь не щелкнуть ею. После этого он снова пополз, делая по траве полукруг и рассчитывая оказаться позади того места, откуда стреляли. Ему хотелось окликнуть Кольцова, но делать этого было нельзя, потому что тот, за кем Артемьев охотился, мог, если он жив, начать стрелять на голос.
«Убил я его или не убил?» – подползая все ближе, спрашивал себя Артемьев. Сейчас, задним числом, он понимал, что стрелял расчетливо, но все же была ночь, а не день, он мог и не попасть в японца.
«Откуда этот японец? – подумал он, в ту же секунду скорей почувствовав, чем увидев, что-то лежавшее в темноте в двух шагах от него. – А вдруг не японец, а наш? Не может быть! – с облегчением отверг он эту мысль. – Мы же громко говорили по-русски».
Согнув в локте руку с пистолетом и отведя ее назад, он как можно дальше вытянул другую и наткнулся на чье-то плечо. Оно не дрогнуло. На плече был погончик. Артемьев стал ощупывать дальше – воротник и голову с жесткой щетиной коротко остриженных волос. На темени волосы слиплись от крови. Японец, отстреляв, наверно, бросился на землю и был убит тем самым третьим выстрелом, который Артемьев дал на этот случай.
– Товарищ капитан! – донесся голос сзади.
– Ползите сюда, – приказал Артемьев.
Через минуту Кольцов был рядом.
– Как пленный?
– Не догнал, пришлось подранить, – извиняющимся тоном сказал Кольцов.
– А где он?
– Там и оставил. Он без сознания. Я ему ноги связал.
– А куда ранили?
– Я ему в ноги стрелял. Но он как раз упал… – с запинкой сказал Кольцов, и Артемьев понял, что, кажется, дело плохо.
– Снимите шинель, – сказал он Кольцову, – выясним, кого я тут застрелил. Накройте меня с ним шинелью, я зажгу под ней спичку и посмотрю.
Почувствовав над головой шинель, которую со всех сторон плотно обжимал Кольцов, Артемьев сразу ощутил духоту и запах крови. Сунув было руку в карман за спичками, он вспомнил, что они намокли, как и батарейка, и спросил Кольцова, есть ли у него спички.
Кольцов молча просунул их под шинель. Артемьев чиркнул спичкой. Убитый был старший унтер-офицер, артиллерист. Ощупав карманы его мундира и брюк, Артемьев взял бумажник с документами и сбросил с себя шинель.
