Большое шествие должно было состояться в понедельник, и Амариллис Лугоцвет надеялась, что среди массы народа, которая в нем участвует, Сидония будет не так выделяться и сможет сама лучше приглядеться к отдельным людям. Ей скорее представится случай завязать с кем-то знакомство, если она не будет центром внимания, каким она неизменно оказывалась в маленьких группах.
Была середина февраля, и, хотя незадолго до того бушевали вьюги и снегопады, зима, проявив большую суровость и растратив себя, казалось, немного сдала. В полдень с покатых крыш домов сходили маленькие лавины и капала вода, еще недавно твердевшая ледяными сосульками. На открытых солнцу горных склонах показались первые, пусть небольшие, проталины, а по ночам с ревом носился ветер, взламывая ледяной покров озера. Все же нельзя сказать, что началась уже настоящая оттепель, — это было скорее предвестие того, что должно было развернуться только через две-три недели. Но и этого оказалось довольно, чтобы вдохнуть в людей ожидание весны, с каждым днем делавшееся все сильнее. Словно они уже переступили порог зимы и неуклонно приближаются к весне.
Центром карнавала в Штирийском Зальцкаммергуте был соседний торговый городок — там веселье достигало своей высшей точки. В первый из трех «святых дней» еще бесчинствовали и дрались с ребятишками снеговики — духи зимы в лохмотьях, с нахлобученными на голову ведрами, на второй день к зиме подступались барабанщицы с водкой, без устали колотя в свои барабаны, а в последний, третий день появлялись пестряки, одетые на венецианский манер в костюмы с пестрой суконной аппликацией, расшитые серебряными блестками, и одаривали детвору орехами. После нескольких лет войны карнавал разгулялся с небывалой силой, толпы ряженых из двух соседних городков слились и смешались, как будто бы чужане, а в известном смысле и долговечные существа, никак не могли вдосталь надурачиться и навеселиться. И только в семьях, где были новорожденные или больные, люди поневоле сидели дома.
Все же остальные с неутомимостью потока устремлялись по улицам и переулкам, от трактира к трактиру, и даже трактирщики время от времени покидали свою стойку, оставив ее на попечение какого-нибудь надежного человека, чтобы, нацепив маску, затесаться в приливающую и отливающую толпу.
Чтобы служить Сидонии фон Вейтерслебен достойным спутником, Амариллис Лугоцвет преобразилась в застенчивого молодого егеря-выжлятника, поэтому ее такса Макс-Фердинанд, которую она взяла с собой, никому не бросалась в глаза.
Цыганскую принцессу Сидония заметила впервые в тот момент, когда зачитывали вслух один из «карнавальных листков» — их очень любили за злоязычие, это называлось «резать правду-матку». Сквозь шум и гомон она расслышала нежное звяканье серебряных браслетов, и если сначала эти волшебные звуки привлекли только ее слух то вскоре и взгляд ее отыскал большеглазое смуглое лицо, полное изумления и восторга перед незнакомыми обычаями и потому какое-то отрешенное.
Амариллис Лугоцвет, выносившая свой план до малейших деталей, сразу заметила, что Сидония то и дело оборачивается в одну сторону и кого-то ищет глазами. Стремясь хорошенько раздуть только загоревшееся пламя, она ухитрялась каждый раз стать возле Сидонии таким образом, чтобы совершенно заслонить от нее принцессу.
Цыганская принцесса, видимо, и не подозревала о существовании Сидонии, а потому вскоре исчезла из поля ее зрения. Когда представление подошло к концу, вызвав оглушительные рукоплескания и взрывы смеха, и исполнители стали проталкиваться к выходу, чтобы вновь повторить свое действо в другом трактире, Сидония и Амариллис Лугоцвет присоединились к потоку, который устремился за ними следом.
Почти у самых дверей Амариллис Лугоцвет вдруг споткнулась о ногу снеговика, изгнанного из соседнего местечка, и, чтобы не упасть, ухватилась за его руку, при этом она невольно дала возможность Сидонии еще раз бросить взгляд на цыганскую принцессу, которая тоже протискивалась к выходу, отчего Сидония даже не заметила падения своей спутницы, а рванулась мимо нее на улицу, меж тем как Амариллис Лугоцвет схватила услужливо протянутую ей руку, пожатие которой показалось ей странно знакомым.
Радостный испуг пронзил ее: «Клянусь всеми вещами я образами, это же Альпинокс». Но руку тотчас же отняли, а перед нею очутился человек угрюмого вида в одежде рудокопа, с полумаской на лице, в котором она узнала Драконита. Она услышала, как он шепчет про себя: «До чего же чужемерзко может стать нашему брату среди чужан». Однако незаметно было, чтобы он ее узнал.
И на улице не было никаких следов Альпинокса, зато там, на снегу, переминаясь с ноги на ногу, стояла Сидония, явно разочарованная тем, что цыганская принцесса лишь мелькнула у нее перед глазами и исчезла.
Освободив Макса-Фердинанда, которого она привязала и дереву, перед тем как войти в трактир, Амариллис Лугоцвет подошла к Сидонии.
— Надо бы нам с тобой подкрепиться, — сказала она, — пойдем-ка в «Оленя», там сейчас, наверное не так уж людно.
Сидония безмолвно последовала за ней. Она была задумчива и даже казалась подавленной.
— А чужой человек догадается, что я женщина? — спросила она, когда они уселись за один из маленьких столиков, пока еще свободных, в то время как за большими столами уже опять собрались компании ряженых и кое-кто из местных стариков.
— Может и не догадаться, — ответила Амариллис Лугоцвет, пряча улыбку.
От ее слов лицо Сидонии прояснилось, и, услыхав насмешливый оклик с соседнего стола, где ее явно знали и узнали, она не упустила случая и тотчас отплатила за насмешку весьма едким словцом. Немного погодя зал гостиницы наполнился алчущими и жаждущими людьми в масках, и Максу-Фердинанду пришлось забраться под стол, чтобы на него не наступили. Вскоре на столе перед Амариллис и Сидонией очутились еще шипящие ливерные колбаски с кислой капустой и жареной картошкой, а стаканы с пивом были увенчаны большими шапками пены, которая тонкими струнками стекала через край по запотевшим снаружи стенкам.
В зал вошел высокий широкоплечий мужчина в матросском костюме, но без маски. Он стал оглядывать присутствующих, и на какое-то время его взгляд задержался на Сидонии, которая спокойно его встретила, но потом человек опять стал озираться, как будто кого-то искал.
— Скажи-ка, — спросила Амариллис Лугоцвет, прикрыв рот рукой, — такой мужчина тебе нравится?
— Матрос? — Сидония еще раз посмотрела на него словно хотела получше разглядеть. — Сложен хорошо, — прошептала она, — ничего не скажешь. Ярко выраженный тип спортсмена.
В этот миг матрос, по-видимому, нашел, что искал, он обернулся к открытой входной двери, в которую была видна часть лестницы, ведущей на второй этаж, и как только по ней вихрем взнеслись наверх пышные пестрые юбки, пустился за ними следом.
— Ты видела ее? — спросила Сидония, наблюдавшая за матросом.
По ее тревожному тону можно было судить, как сильно ее занимает цыганка.
— Кого? — протяжно переспросила Амариллис Лугоцвет.
— Цыганку. Я еще раньше обратила на нее внимание.
— Цыганку, говоришь? Не видела никаких цыганок, разве что вот эту.
Как раз в ту минуту в зал вошла цыганка с рыжими волосами цвета молоденьких листочков красного бука, несмотря на зимний холод — в платье с глубоким вырезом. И у нее тоже на запястьях и в ушах позвякивали кольца, но, в полном противоречии с ее знойным видом, от нее как будто веяло прохладой.
Амариллис Лугоцвет только успела незаметно поправить маску, которую сдвинула набок на время еды, как взгляд обворожительной цыганки остановился на обоих охотниках. Зал огласился возгласами восторга, и кое-кто из мужчин задвигался на скамьях, словно они очень хотели, чтобы цыганка подсела к ним. Однако она уже сделала выбор и, еще немного покружив по залу своей приплясывающей походкой, как бы ненароком приблизилась к их столу.
— Два таких нарядных охотника, — начала она подкупающе-льстивым тоном, — невольно привлекают к себе. Нас с вами объединяет лес. — С этими словам и она уселась на последний свободный стул, словно ей настоятельно предлагали занять это место.
Сидония, ошеломленная тем, что есть, оказывается, еще одна цыганка, сперва онемела, потом, вспомнив, к чему ее обязывает исполняемая роль, слегка поклонилась и заявила:
— Прелестное дитя, вы нам желанны, как весна, которую мы все с нетерпением ждем.
Польщенная таким велеречивым приветствием, цыганка разразилась звонким смехом, даже ее груди прыгали от смеха, и, все еще смеясь, сказала:
— Ах, если б я могла воцариться в сердце вашей милости подобно весне и превратить тревожные зимние бури в мягкий ласкающий бриз!
Теперь пришел черед Сидонии рассмеяться, она схватила тонкую, чуть шершавую руку прекрасной цыганки, чтобы заученным движением поднести ее к губам. Но чего не выдал голос, выдало прикосновение. Женщина почуяла женщину в мужском обличье, — цыганка поспешно отняла руку у сиятельного охотника.
