Все это Амариллис Лугоцвет увидела перед собой вполне отчетливо, она словно участвовала в событиях, вот только о том, что происходило с нею самой, имела такое же туманное представление, как и о своих снах во время Праздника Воспоминаний.
Проснувшись на другой день все еще в егерском платье (балахон барабанщицы, который на нее, видимо, надели во время посвящения, был брошен на спинку стула) она увидела, что лежит на постели из зеленого мха, в спальне, напоминающей грот, куда сквозь маленькие слюдяные оконца, расписанные ледяными узорами, проникает дневной свет.
Когда она стала вертеться на своем мягком ложе, пытаясь понять, куда попала, отворилась дверь, и вошел Альпинокс собственной персоной, неся поднос, уставленный чудеснейшими яствами и напитками, предназначенными как раз для того, чтобы поставить человека на ноги.
Вспыхнув от стыда и гнева, Амариллис Лугоцвет поднялась и собиралась было выложить Альпиноксу свое мнение об этой скверной шутке, как вдруг у ее постели расцвели огненные лилия, и оказалось, что она возлежит среди цветов.
— Почтеннейшая, вы так долго изволили почивать на этом ложе, что ваш гнев мог бы уже и развеяться, — произнес Альпинокс, ставя поднос у ее постели.
— Как вы только посмели… — начала Амариллис, но вдруг почувствовала, что больше не сердится. «Это колдовство, — подумала она. — Здесь, у него дома, я бессильна. Только на нейтральной почве я смогу с ним помериться силами». И она спокойно позволила Альпиноксу поцеловать ей руку.
— Ничего особенного не случилось, — заявил Альпинокс, — просто маленький егерь хватил через край, я мне пришлось спасать его от чужан.
— Вам спасать меня? — недоверчиво спросила Амариллис Лугоцвет. — Да ведь вы сами все это и затеяли, уж признайтесь.
Альпинокс усмехнулся.
— Затеял? Да, пожалуй, в то время, когда основал орден Барабанщиц. И еще немного раньше, когда обязал охотников платить мне ежегодную дань. Чего они с давних пор уже не делают. — Он бросил взгляд на ее егерский костюм.
— Эх вы, — вздохнула Амариллис Лугоцвет и обхватила голову руками. — Знаем друг друга веками, как сказали бы чужане, и вот тебе на…
Альпинокс с любезным видом налил водки в маленькую рюмочку.
— Выпейте-ка, — сказал он, — это пойдет вам на пользу.
— Снова пить, после всего, что случилось со мной вчера?
— Почтеннейшая, вы, должно быть, все еще не знаете, что это единственное спасение. Не давай печи остыть, коли не хочешь чувствовать себя несчастным. Даже чужанам известно это допотопное домашнее средство.
— Так вы думаете?.. — робким голосом спросила Амариллис Лугоцвет. Осталось совсем немного, чтобы она целиком и полностью осознала себя чужанкой.
— Да, я так думаю, — ответил Альпинокс, и Амариллис Лугоцвет покорно опрокинула в себя рюмку.
Когда вслед за тем они с Альпиноксом отменно позавтракали, Амариллис Лугоцвет почувствовала себя более или менее умиротворенной. И впервые поняла, какую большую склонность издавна питает к Альпийскому королю, в чем до сих пор никак не хотела себе сознаться.
— Как вы, почтеннейшая, намерены провести нынешний день? — спросил Альпинокс, когда они, чтобы размять ноги, немного потоптались на снегу перед домом.
— Ведь масленица еще не кончилась? — осторожно спросила Амариллис Лугоцвет, искоса бросив вопрошающий взгляд на Альпинокса; тот в ответ кивнул головой.
— Тогда надо достойно справить проводы масленицы, — заявила она.
— Вы облекаете в слова то, что я чувствую, почтеннейшая, — откликнулся Альпинокс и еще раз поцеловал ей руку.
— Но я не хотела бы оставаться в этом костюме и снова стать жертвой грубых местных обычаев, — сказала Амариллис Лугоцвет и засмеялась.
Альпинокс опять повел ее к себе в замок, где в гардеробной лежали наготове костюмы пестряков — мужской и женский. И вскоре оба пестряка уже расхаживали по поселку, швыряя ребятишкам полные пригоршни орехов.
Когда под вечер они зашли в большой трактир, чтобы принять участие в проводах масленицы, Амариллис Лугоцвет едва сдержала волнение, увидев за одним из столов знатного охотника и цыганскую принцессу, с тою лишь разницей, что теперь они обменялись костюмами.
Но ради Альпинокса она ничем себя не выдала. Впрочем, она могла считать свою миссию законченной.
* * *
Когда Софи вошла в зал ресторана, большинство гостей уже сидело на местах, и, продолжая искать глазами двух восточных дам, она очутилась вдруг возле столика, за которым еще было свободное место — между Розалией, фрейлейн фон Триссельберг, и задумчиво-грустным фон Вассерталем. Фрейлейн фон Триссельберг так радушно и непринужденно предложила Софи занять это место, что та охотно села, хотя ее не покидало чувство, будто здесь на самом деле должен сидеть кто-то другой. Но и господин фон Вассерталь любезно с ней заговорил, сразу взяв слегка игривый тон. Софи моментально его раскусила; он принадлежал к тому типу мужчин, которые не умеют разговаривать с женщиной иначе, даже если не питают на ее счет никаких особых намерений.
Отмечался либо чей-то день рождения, либо еще какое-нибудь торжество — во всяком случае, ужин был праздничный. Подали «голубых» гольцов в пряном соусе, со свежим картофелем и петрушкой, а на десерт ожидались зальцбургские клецки, однако необходимость приготовления такого количества клецок одновременно вызвала на кухне легкую панику, пока некоторые дамы, под предлогом, что они хотят подышать воздухом, не прокрались на кухню и своими волшебными ручками не ускорили дело, да так, что вскоре буквально перед каждым уже стояли клецки, переливаясь нежными оттенками — от золотисто-желтого до кофейно-коричневого.
Вначале Софи еще пыталась соблюдать умеренность, думала отказаться от картофеля и вообще отведать всего понемножку, однако ее здоровый аппетит и хороший гастрономический вкус одержали победу, и она каждый раз опустошала свою тарелку, молча давая себе зарок завтра по меньшей мере одну трапезу пропустить.
— Вам бояться нечего, — заметил господин фон Вассерталь. — Погода становится лучше, вы сможете часто купаться и плавать. Известно, что от купанья худеют.
— Вы полагаете? — спросила Софи и слегка покраснела. Она только что заметила, что фон Вассерталь и красивая персиянка обменялись страстными взглядами.
Охотнее всего она бы пересела. Но страстные взгляды, которыми он обменивался с персиянкой, как будто не мешали фон Вассерталю болтать с нею дальше. На нее он тоже бросал, если только глаза ее не обманывали, выразительные взгляды, пусть и не столь откровенные и рискованные. Он рассказывал ей о рыбах разных пород, которые водятся в озерах и реках Штирийского Зальцкаммергута, и она слушала его с удивлением, ибо о большинстве ничего не знала, хотя родилась и выросла в этих местах. Внове были для нее и разнообразные, все еще применявшиеся способы рыбной ловли. Для нее рыбаки были рыбаками, и когда вечерами они отплывали в своих челнах, ей было ясно, что они едут рыбачить, и других объяснений не требовалось.
— Так-то оно так, — сказал фон Вассерталь, — но на деле это всегда гораздо сложней, многогранней и разнообразней. Даже люди, живущие на самом берегу озера, способны спутать вершу с сачком, если рыбу они только едят.
— Зато уж если они начинают ее ловить, — вмешалась фрейлейн фон Триссельберг, — то становятся все изощреннее в выборе путей и средств… Будьте начеку, — со смехом прибавила она, обернувшись к Софи. — Этот водолей вливает вам по капле в уши сладкие слова, и не успеют они проникнуть в глубь вашей ушной раковины, как вы уже попались.
Софи, к собственному удивлению, расхохоталась, как школьница: приятная наружность и странно-сдержанная любезность этого господина фон Вассерталя уже навели ее на такие мысли.
— Дорогая Розалия, — сказал господин фон Вассерталь, — вы сильно преувеличиваете мое влияние. Да и женщина такого типа, как госпожа фон Вейтерслебен, к сожалению, никогда не попадется. Она, в лучшем случае, только подойдет близко к сети.
— Ах, ваши благозвучные речи почти что убедили меня, дражайший фон Вассерталь. — Фрейлейн фон Триссельберг пыталась имитировать его витиеватый слог. Но, тотчас вернувшись к своей обычной манере, сказала: — Против вас есть только одно средство — бежать.
— Каковое вы, бесценная Розалия, успешно применяете с незапамятных времен, — ответил фон Вассерталь с галантным поклоном. — Да будет вам известно, — пустившись в объяснения, он воспользовался случаем, чтобы легонько коснуться оголенной руки Софи, — что мы с Розалией в наших разговорах, к сожалению, не вправе пользоваться спокойно-интимным языком бывших любовников, хотя так давно знаем друг друга. Лично я безутешен по этому поводу, — наш роман за все эти годы так и не состоялся, сколько их ни минуло.
