А может быть, и отменили бы. Игорь перевёл взгляд с лафетной пяты на саму телескопическую опору-амортизатор: тонкую, шаткую на вид трубку, уверенно держащую четверть всего веса дисколёта. Ещё несколько мгновений — и опоры дрогнут, оторвутся от дна, оставив круглые отпечатки, а потом.
Игорь снова, до боли напрягая глаза, вгляделся в кораллы.
Знают ли, догадываются ли они, что будет потом? Или они настолько низко организованы, что для них нет смерти, есть лишь очередной этап развития, освобождающаяся от жильцов известковая ячейка, на которой можно поселиться и построить новую клетушку? Может быть, всё может быть.
— Внимание, ребята. Включаю вертолётный режим, — сообщил Роберт.
По тому, как бросились врассыпную рыбёшки, как нырнул под обломки рак-отшельник, Игорь определил, что винты начали проворачиваться. Над дном вспучилось облако мути и стало расти по мере того, как винты набирали обороты. Вот в облаке скрылись кораллы, вот муть застила смотровой сегмент. Дисколёт качнулся и стал медленно приподниматься. И почти сразу Игорь почувствовал вибрацию. Она застучала медными молоточками в корпус, заставляя дисколёт вздрагивать короткими, судорожными рывками.
— Плохо дело? — спросил Игорь.
— Терпимо, — обнадеживающе крикнул Чекерс. — Мы поднимаемся. Лишь бы вибрация не усиливалась.
Не успел он договорить, как молоточки превратились в глухо звенящий будильник, а рывки слились в неровную, лихорадочную дрожь.
Облако мути росло, расползалось, проглатывая колонию, но дисколёт уже оторвался от него, водная толща между ним и прозрачным брюхом дисколёта, к которому прильнул Игорь, постепенно увеличивалась.
— На сколько поднялись? — раздался голос Нади.
— Прошли двадцать, — отозвался пилот. — Вибрация нарастает.
— А если сбросить обороты? — предложил Краснов.
— Нельзя. И так идём на самых малых. Чуть сбавить — опустимся обратно.
Словно стакан разбился где-то в динамиках.
— Лопнуло стекло в анализаторе, — пояснила Надя. — Ну да ничего, за приборами всё равно уследить невозможно, цифры на дисплеях пляшут как сумасшедшие.
— Ты их лучше выключи, — посоветовал Чекерс, — а то они все могут испортиться.
Чтобы о прыгающий пол не разбить лицо, Игорь подложил под подбородок ладони.
— Игорь! Голова… Болит голова! — вскрикнула Надя. Удивиться, как в такой момент можно говорить о головной боли, Игорь не успел. Будто разъярённый шмель ворвался к нему в мозг.
— М-м-м… — сдавленно замычал он, сжимая виски.
— Терпите, ребята, это от вибрации, — сказал Чекерс. По голосу чувствовалось, что и ему несладко.
— Высота? — спросил Игорь.
— Минус тридцать.
Тридцать метров до поверхности. Пройдена только половина. Поднимутся ли они, продержатся ли ещё полпути? Стараясь не замечать головной боли, Игорь посмотрел вниз. Мути уже не было видно, всё дно казалось сплошным темным пятном. Пятном, в котором скрылись, растаяли мириады примитивных, не ведающих о своей судьбе коралловых полипов. Или один большой, сложный, гадающий сейчас о поведении пришельцев коралловый Разум?
— Всё, — сказал пилот, — вибрация подходит к критической. Пускаю реактор на холостой.
Нет! Только не сейчас, хотя бы ещё десяток метров.
— Боб! — закричал Игорь. — Прошу тебя, подожди. Если ты дашь газ на этой высоте, у них нет шансов.
— Если я промедлю ещё минуту, — тяжело дыша, откликнулся пилот, — может разладиться реактор. И тогда шансов не будет у нас…
Всё, подумал Игорь, ничего не вышло. Сейчас Роберт остановит винты, нажмёт красную клавишу — и под дисколётом вспыхнут четыре огненных столба. Корабль прорвёт одеяло оставшейся над ними воды, пронесётся сквозь атмосферу и, как кенгурёнок в сумке матери, скроется в безопасном чреве прицепа. А внизу, на дне, будут корчиться в агонии умирающие обваренные кораллы. Сможет ли он после этого смотреть людям в глаза? Называть себя экологом? Да просто останется ли он человеком? Как жить потом, если выяснится, что кораллы всё-таки. Игорь в отчаянии стукнул кулаком по гладкому прозрачному полу.
— Боб! Держись, держись до последнего. Пусть они обычные кораллы. Но мы же люди! Держись до последнего!
— Не могу! — прохрипел Чекерс. — Больше не могу, ребята. Сейчас буду давать газ.
Игорь закрыл глаза, вжался в пол. Всё его существо будто слилось с дрожащим корпусом дисколёта, как в себе он почувствовал беспредельную боль корабельных мышц, рвущиеся нервы приборов, хрустящие кости переборок. Дисколёт, построенный для космических путешествий, из последних сил сопротивлялся разрушительной, всепроникающей силе вибрации, и всё же Игорь, стиснув зубы, мысленно уговаривал его не сдаваться, приподняться ещё, ну хоть на метр ещё.
Чекерс выключил пропеллеры, и тут же навалилась какая-то странная, гудящая, хуже инфразвука сверлящая мозг тишина. Сделавшийся с кораблём единым целым, Краснов вздрогнул, ощутив нажатие пусковой клавиши, услышал лёгкое ворчание набирающего мощь реактора. И, уже ни на что не надеясь, тем не менее, продолжал подталкивать дисколёт вверх, чтобы отвоевать ещё хоть немного глубины, хоть немного ещё увеличить шансы кораллов на выживание. Шансы, которых практически нет. Да и какие могут быть шансы, осознавал Игорь, когда от кораллов до дна всего тридцать шесть метров, подъем прекращён, а раскалённая струя ударит ровно через три секунды.
…Атолл совершенно отчётливо помнил каждый миг своего детства. И юности. И зрелости, которой, он не без самоуверенности считал, уже достиг. Именно поэтому, наверное, — из-за того, что любой момент его жизни был всегда с ним, стоило лишь захотеть вспомнить, — он не был склонен к сентиментальности. Но время от времени он всё же любил оглянуться назад.
Вначале было Младенчество.
Оно началось, когда завершилось седьмое Великое обледенение. Собственно, обледенение не кончилось тогда, а достигло своей высшей точки, апогея: лёд покрывал половину планеты, но уже не наступал. Как узурпатор, не рассчитавший своих возможностей и отхвативший слишком большой кусок чужого пирога, обледенение выбилось из сил, вцепилось в завоёванную территорию и тщилось удержать.
Почему он родился именно в то обледенение, а не раньше?
Скорее всего потому, что седьмое обледенение было самым мощным. Оно забрало бесчисленные массы воды, и подводное плоскогорье, которому было суждено стать его родиной, всегда находившееся на безжизненной глубине, очутилось вдруг в каких-то полутора десятках метров от поверхности. Это был один из немногих свободных ото льда участков океана, и прежде всего там начало сказываться действие солнца и вулканов: температура воды над плато стала подниматься. Она повышалась медленно, почти неощутимо, на доли градуса в столетие, но этого оказалось достаточно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
