— Нет, я больше не буду терпеть! У тебя пальто куплено месяц назад и уже разорвано! А ты — весь в известке! Нет, я не позволю заколачивать гвоздь за гвоздем в крышку моего гроба… За что? За что такое наказание? Украли палку у больного, старого человека! — Наталья Яковлевна плакала. Митя плакал тоже и все рвался к дверям. Петя не плакал — ему было уже одиннадцать лет.
— Пусти нас, мама, — сказал он твердо. — Мы должны быть там, где сейчас все наши. Это не просто драка, мама. Это справедливая война…
— Не смей болтать глупости, паршивый мальчишка! — уже истерично крикнула Наталья Яковлевна.
— Хорошо, — сказал Петя и стал медленно снимать пальто. — Ты делаешь нас предателями, и вся ответственность за это падает на твою голову. Вот. Ты будешь мать предателей.
Теперь его голос дрожал от горечи, но он все равно не плакал.
Кто знает, может быть, в сердце Натальи Яковлевны что-нибудь и дрогнуло после этих Петиных слов, но она еще строже заявила, что они не будут гулять одни, не будут гулять во дворе. Она сама будет ходить гулять с ними. И вообще — хватит! Она считает разговор оконченным и уходит.
Леонид Львович лежал на спине, вытянув поверх одеяла сухие руки с давно не стриженными ногтями, и болезненно морщился. Шум и крики раздражали его. Потом он услышал щелчок задвижки — братьев заперли, и за Натальей Яковлевной хлопнула дверь на лестницу. После этого все смолкло. Квартиру затопила тишина — густая и плотная, как осенняя вода. Леониду Львовичу почему-то пришло в голову, что в такой тишине, наверное, лежат утонувшие пароходы…
— Петь, давай дверь выломаем, а?
— Дурак ты. Вот что.
— А если в форточку?
— Малявка ты. Четвертый этаж!
Наступила пауза.
— Теперь здесь нас все презирать будут, — задумчиво сказал за стеной Петя.
— И колотить будут, — еле слышно отозвался Митя.
Леонид Львович понял, что встает, когда его костлявые большие ступни коснулись пола. Левую руку он крепко прижал к сердцу, будто хотел его удержать. Правой рукой неловко накинул на плечи одеяло. Потом немного постоял, закрыв глаза, перевел дыхание и двинулся из комнаты.
Хаямина вылезла из-под кровати и, стуча хвостом по всему, что попадалось на пути, пошла за ним.
Первым услышал шорох у двери Митя. Он тыльной стороной ладони вытер слезы, дернул за руку Петю и уставился на дверь.
Задвижка щелкнула, и дверь приоткрылась. Волосы у братьев встали дыбом — таким белым было лицо Леонида Львовича.
— Идите, — прохрипел он. — Идите. И будьте… всегда…
— Спасибо, деда Леня! — заорал Петька, не слушая дальше.
— Спасибо, деда Леня! — донеслось еще раз, уже с площадки лестницы.
Хаямина сделала несколько быстрых шагов за мальчишками, но остановилась, обернулась на Леонида Львовича и виновато вильнула хвостом.
Квартиру опять заполнила тишина, но братья, конечно, не закрыли двери, и морозный сквозняк доносил с улицы приглушенные гудки машин и дальний перезвон трамваев.
1957
Петька, Джек и мальчишки
Петька приехал в этот маленький азиатский городок из блокадного Ленинграда и жил вместе с матерью в глиняном домишке-сарайчике, стоявшем среди корявых, развесистых карагачей. За этими карагачами виднелись желтые поля выжженной солнцем кукурузы. Поля переходили в холмы, а над холмами поднимались высокие горы со снежными вершинами.
Горы были красивы. Особенно по утрам, на восходе. Тогда они делались розовыми, золотыми, алыми. Но Петька не замечал красоты солнечных восходов и горных вершин. Он был слаб, худ и всегда хотел есть. И по утрам угрюмо, с тоской и даже страхом думал о том, что за сегодняшним днем придет второй, третий…
Петьке надоело жить, хотя ему было всего одиннадцать лет. Глядя на восход или закат солнца, он вспоминал раскаленные докрасна железные балки того дома, в котором они с матерью раньше жили в Ленинграде. Дом сгорел от зажигательных бомб. Он долго не мог потухнуть. Недалеко от пожарища лежала на снегу мертвая дворничиха — тетя Маша…
Петька все не мог забыть войны, искрошенного минами льда на Ладожском озере, скрежета проносящихся над самой головой самолетов, беспрерывного холода и неуютности. Он часто поеживался, даже сидя на самом солнцепеке. Солнце сжигало его бледную кожу, но не могло согреть нутра.
А Джек — рыжий, с белой грудью и черной полосой вдоль всей спины пес — был очень силен и здоров. Ему нравилась злая безухая сука, которая жила недалеко от Петькиного домика. Сука выла по вечерам, и люди всегда сердились на нее, им становилось от этого воя плохо, тоскливо. Но Джек был собакой, и ему доставляло удовольствие слышать голос своей подруги. Он сидел где-нибудь в зарослях полыни и касторки, улыбался и ждал, когда люди спустят безухую суку с цепи. Никто не знал, откуда Джек появился. И наверное, он скоро ушел бы из городка куда-то к себе домой, если б не встретил Петьку.
Они столкнулись нос к носу возле кухни пехотного училища. Петька нашел там банку из-под свиной тушенки с кусочком мяса на дне. Джек тоже учуял эту банку и стал смотреть на Петьку внимательно и настороженно.
Было очень жарко. Жужжали мухи. Петьке хотелось выковырять мясо. Но он медлил. Он обещал матери никогда не есть отбросов.
Петька любил свою мать и не хотел обманывать ее. Мать еще недавно была молода и красива. А сейчас лежала в глиняном сарайчике старая и седая.
Петька проглотил слюну, шагнул к большому желто-белому псине и протянул ему банку из-под свиной тушенки.
В самой глубине Джека родилось ворчание, черные влажные губы растянулись, обнажив клыки. Каждая собака кое-что знает про хитрые повадки мальчишек. Особенно, если эти мальчишки одеты в рваные трусы. Джек не верил Петьке, не верил людям. Он присел на задние лапы, ворчание перешло в угрюмое рычание.
Петька испугался, бросил банку и сказал:
— Я ведь тебе давал. У тебя длинный язык, ты достанешь до самого дна.
Джек обнюхал банку, придавил ее лапой и неторопливо улегся. Он все делал неторопливо — даже ел.
— Не обрежься, — уже равнодушно посоветовал ему Петька и сел на пыльную траву в тени акаций: у него вдруг закружилась голова и мир вокруг онемел. И эта большая собака, и качающиеся ветки акаций, и часовой у ограды пехотного училища, и маленькая соседская девчонка Катюха, которая горько плакала, расцарапав руку, — все это стало для Петьки совсем беззвучным и точно поплыло куда-то в горячем воздухе полдня. Но он не волновался. Такое с ним случалось часто. Он упер язык в щеку и старался дышать как можно глубже. И потихоньку опять стал слышать. Сперва плач Катюхи, потом кудахтанье курицы, потом далекий крик ишаков на базаре.
Когда из зарослей акации вылезла взъерошенная черная курица, Петька уже совсем пришел в себя. Он даже прошептал Джеку:
— Возьми ее! Взы! Взы!
Джек перестал вылизывать банку и пошевелил затвердевшими ушами.
Петька ждал, затаив дыхание.
— Взы! Взы! — повторил он. — Укуси ее!
Пес сделал скучающую, равнодушную морду, поднялся и, лениво волоча мягкие лапы, пошел к черной курице.
Катюха перестала плакать и большущими, уже радостными глазами смотрела вслед Джеку. Он не лаял и не рычал. Просто взял и прыгнул. Ударили тяжелые клыки, полетели перья и медленно опустились на пыльную, горячую траву. Когда они опустились, Джека уже не было. Он исчез. Он, видно, знал, что нельзя трогать этих крикливых, суетных птиц.
Поздним вечером Петька нашел его в развалинах старой фруктовой сушильни. Безухая сука испугалась и убежала, а Джек ждал приближения Петьки, чуть слышно ворча. Когда на землю перед ним упали куриные кости, хвост пса вздрогнул и заработал из стороны в сторону.
Петька слушал, как трещат на зубах Джека кости.
Вокруг стояли тяжелые, темные карагачи. На небе, как вспышки неслышных выстрелов, сверкали звезды. Ночь, наполненная шелестом теплой листвы, была спокойна.
Джек съел кости и лег на бок, вытянув ноги. Петька нагнулся и осторожно погладил его загривок.
Подошла мать.
— Вот он. Я назвал его Джеком, — сказал Петька.
— Иди спать. Еще малярию подхватишь, — тихо сказала мать.
— Видишь, какой он большой и сильный? — спросил Петька.
Джек облизывался и слабо вилял хвостом.
— Если он будет убивать кур, его убьют самого, — сказала мать.
Она не знала правды. Петька сочинил для нее целый рассказ. Он сказал, что это была дикая, совсем сошедшая с ума птица, которая прибежала бог знает откуда, и Джек придушил ее, потому что она была совсем уж бешеная. Мать не стала уличать сына во лжи и ругать его. Она сварила из черной курицы суп. Мать была очень слаба. Она все удивлялась, что живет сама, и жив ее сын, и что они действительно выбрались из страшного, холодного города. Ей хотелось только одного — чтобы Петька жил и дальше и чтобы он поправился.
Ночью Петьке приснился ужасный сон. Будто черная курица принадлежала Сашке — мальчишке с соседней улицы. И вот этот Сашка, а с ним его дружки — толстый Васька Малышев, Косой с Заречной стороны и киргизенок Анас — окружили Петьку и подходят к нему ближе и ближе. Все они смеются медленным смехом и в руках держат куриные лапы с длинными когтями. Петька хочет бежать, прятаться, но не может, потому что в животе очень больно и холодно…
