— Нет. Но ты это сделаешь рано или поздно.
— Почему?
Она услышала, как он глубоко вздохнул, потом, наконец, прошептал:
— Потому что ты слишком молода для меня. Значит, из нас двоих я точно проиграю.
Она с бьющимся сердцем обвила его руками и пробормотала:
— Я буду любить тебя всю жизнь!
— Остановись, это глупо.
Чтобы заставить ее отойти от него, он взял ее за плечи, но она отбивалась, пока они вместе не грохнулись на кровать.
— Займись со мной любовью, — сказала она тихо.
Его не надо было просить. Он уже умирал от желания.
Жан‑Реми скромно стоял спиной, как будто разглядывал картины, как простой посетитель, пока Магали говорила с клиентом. Услышав, что зазвенел колокольчик двери, он, наконец, обернулся.
— Ты была великолепна! — воскликнул он.
— Правда?
— Клянусь. Он вернется, поверь мне. Можешь считать, что продажа состоялась.
Магали ослепительно улыбнулась ему. Она была в брючном костюме, который ей поразительно шел, не очень мудреный, но прекрасно скроенный. Это он помогал выбирать ей одежду с тех пор, как открылась галерея, так же как он руководил оформлением магазина и выбирал художников, которые будут выставляться. Мысль о художественной галерее была не очень свежей в Сен‑Реми‑де‑Прованс, но имя Жана‑Реми Бержера, выгравированное золотыми буквами на стеклянной двери, привлекало настоящих любителей. С самого начала он предупредил Магали, что она должна предпринять большое усилие, чтобы понять, как работать в этом виде коммерции. Для нее, совершенно ничего не понимающей в живописи, это был спор, пари, заключенное между ними. Пари, которое она решила выиграть.
— Ну, у тебя получается, наконец, я был прав, — сделал он вывод.
Она подошла к нему с другого конца выставочного зала и поцеловала в шею.
— Ален и, ты, вы чертовски симпатичные парни!
Никогда она не могла их отблагодарить должным образом за то, что они для нее делали. Жан‑Реми вел себя всегда очень любезно по отношению к ней, даже когда она у него убиралась и не знала еще Винсена. Конечно, она полностью сознавала, что он никогда бы не открыл эту галерею, если бы Ален его не попросил. Но так как он был готов исполнить любое желание Алена, который редко просил о чем‑либо, то воспользовался ситуацией. Так как надо было заняться будущим Магали, он весело взял все в свои руки.
— А ты удивительная женщина, я никогда не верил, что…
— А, видишь, ты не верил!
— Да нет, но я думал, что тебе понадобится больше времени. Тут ты меня только что поразила. Неужели мы начнем зарабатывать деньги?
Он засмеялся и она вслед за ним, зная, что он шутит. Он абсолютно не нуждался в деньгах, его картины были на таком хорошем счету, что он мог даже прекратить писать и оставался бы богатым. В пятьдесят пять лет у него была еще фигура молодого человека. Взгляд его голубых глаз не потерял своей насыщенности, но белые пряди вперемешку с его светлыми волосами и несколько морщин выдавали его возраст. Магали, напротив, казалось, не тронуло время. Она блистала в полном расцвете, и большинство мужчин оборачивались на нее. С тех пор, как она стала работать в галерее, она обрела удивительную веру в себя. Зарплата, каждый месяц поступавшая на ее счет, была предметом ее гордости. Эта сумма была больше, чем алименты, которые переводил ей Винсен.
— Думаю, можно закрываться, уже поздно.
Она нажала на кнопку, закрывающую железные ставни, выключила лампочки, которые освещали картины. Они вышли на маленькую площадь, где возвышался один из многочисленных фонтанов Сен‑Реми. К вечеру жара немного спала, и группы прогуливающихся еще толкались на тротуарах или задерживались на террасах кафе.
— Став твоим начальником, я, по крайней мере, могу видеть твоего сына, — пошутил Жан‑Реми. — Не будь галереи, Ален ни за что не согласился бы его мне представить!
Несмотря на легкость тона, она почувствовала всю горечь. Она слишком хорошо понимала его проблему, пережив ее сама, и могла только пожаловаться.
— Мне надоело постоянно держаться в стороне от этой проклятой семьи Морванов! — добавил он.
— Успокойся. Ты не много теряешь. Кого ты хотел бы узнать? Мать Алена? Да храни тебя Бог! Это идиотка, и она злая.
— Да, я знаю… Но иногда у меня создается впечатление… что я ничего не значу для него.
Со временем эта претензия переросла в идею фикс. Его чувства к Алену, не ослабевающие, стали более глубокими, более напряженными, и делали его очень уязвимым.
— Ты не прав, Жан‑Реми. Он тебя любит, и ты это прекрасно знаешь.
— Нет, я этого не знаю! Если бы я был в этом уверен, я спал бы по ночам и мог писать!
Смущенная, она повернулась к нему и увидела, что он уже жалел о своей откровенности.
— Ты не можешь писать? — спросила она тем не менее.
— Нет. Но я предпочитаю об этом не говорить.
Они подошли к черному кабриолету Жана‑Реми, откидной верх которого был опущен.
— Поедем со мной, — предложил он. — Ален довезет тебя после ужина. В любом случае он не будет спать на мельнице, он вернется в Валлонг, чтобы опекать твоего сына!
— Виржиль совершеннолетний, он отлично может жить там один или переехать ко мне.
Жан‑Реми слегка улыбнулся, извинившись, прежде чем открыть ей дверь.
— А пока, красавица, — сказал он любезно, — я приготовлю вам хороший ужин и не буду возражать, если ты мне поможешь. Знай, что я не имею ничего против приезда твоего сына, наоборот, я рад за тебя. Он на тебя похож?
— Глазами, и только. В остальном он пошел, скорее, в Винсена.
— Он должно быть очень симпатичный, — мечтательно заметил Жан‑Реми. — И у нас есть право его очаровать?
— Не рискуй, думаю, что он безумно влюблен в одну девушку, это первое, о чем он мне рассказал…
— Жаль!
Она рассмеялась, откинув голову, пока он садился за руль. Он поехал в Бо и вел, как обычно, слишком быстро.
— Ты когда‑нибудь разобьешься! — воспротивилась она.
Чтобы доставить ей удовольствие, Жан‑Реми был вынужден замедлить ход, но он не боялся ни несчастных случаев, ни смерти. Жизнь ему порой казалась абсурдной и бесцельной, особенно с тех пор, как он стоял без движения часами перед белым холстом. Вдохновение покинуло его, Ален продолжал его избегать, и ничто другое не имело смысла. Особенно молодые люди, с которыми он пробовал забыться во время поездок, но которые лишь возвращали его к мысли о собственной старости. Ничтожные юнцы, безнадежно молодые, часто корыстные.
— Ты думаешь, это правда? — спросил он, повышая голос, чтобы перекрыть шум ветра.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
