И Матреша кокетливо и вызывающе повела глаза на жильца «второй молодости».
Старик осоловел и шепнул:
— А ведь вы прехорошенькая, Матреша.
— Будто?..
— Право, очень хорошенькая… Где ваш муж?..
— В разлуке!.. Он матрос…
— У такой милой Матреши и матрос?.. Удивительно! И скучно по муже?
— Как по муже не скучать…
— А знаете ли что, Матреша?..
— Что, барин?..
— Только между нами…
— Я не болтушка, будьте спокойны…
— Вы мне очень нравитесь, Матреша… И вот вам позвольте подарить золотой…
С этими словами жилец подошел к Матреше и подал пять рублей.
— За что?
— А за вашу красоту… И постоянно рад вам давать по стольку, если… если… позволите вас поцеловать… В этом… ээ… ээ… право, Матреша, ничего дурного! — прибавил жилец.
Торопливо и почти что с серьезным деловитым видом Матрена сунула золотой в карман юбки и подставила свою белую, упругую щеку.
Не глядя на раскрасневшееся, млевшее лицо жильца второй молодости, который припал к шее носом, Матрена с брезгливым чувством ощущала слюнявые губы я поцелуи, которых столько продавала во время сезона с таким же деловитым равнодушием. И, прислушиваясь к двери, Матреша, привыкшая к курортным нравам, думала:
«Никакой тут мерзости нет. Здесь барыни еще хуже. Меня не убудет от этих поцелуев блудливого старика. А между тем лишние деньги пригодятся для дома: для меня и Антоши».
Через две-три минуты она уже решила, что за пять рублей уплата произведена, и, оттолкнув осоловелого старика, шепнула:
— Будет! Еще барыня войдет… Каково?
Старик испуганно отошел к столу и, присаживаясь, пролепетал сдавленным голосом:
— Милая… Обворожительная! Если б вы знали, как я вас… люблю!
— Знаю!.. — насмешливо промолвила Матреша.
— Так заходите вечером… на четверть часа… Придете?
— Может быть! — неопределенно засмеялась Матреша.
— Я снова подарю золотой…
— Но только помните уговор; кроме поцелуев, как сейчас, ничего!..
— И флирт с вами наслаждение, Матреша… О, какая вы милая, Матреша!..
«И какой ты противный!» — подумала Матреша, улыбаясь глазами.
В эту минуту в двери тихо постучали.
Матрена уже сметала книги с этажерки пуховкой, как ни в чем не бывало, а жилец хриплым голосом разрешил войти и успокоился, что в дверях стояла толстая, пожилая кухарка. Извинившись, что осмелилась побеспокоить генерала, она сказала, что зовут Матрешу.
— Мальчик какой-то ждет тебя в кухне! — шепнула в коридоре кухарка.
Обе спустились в кухню. Наумка торопливо доложил Матреше о своем поручении и что извозчик ждет. Пароход скоро уходит. Уж второй свисток.
Матреша обрадовалась, почему-то смутилась, бегом вернулась наверх и нетерпеливо постучала в комнату Ады Борисовны.
И, впущенная, возбужденно и почтительно проговорила:
— Позвольте на полчаса отлучиться, барышня!
— Это зачем? — с неудовольствием спросила хозяйка, подозрительно взглядывая на взволнованное лицо Матреши.
— Антон прислал за мной. «Баклан» уходит. И какая буря, барышня! — прибавила тревожно Матреша.
— Твой матрос мог бы сам забежать… И что матросам буря… А ты дома нужна.
— Антону, значит, нельзя.
— И тебе нельзя… Скажите, пожалуйста, что за проводы!
«Экая злюка и бессердечная!» — подумала Матреша.
Оскорбленная, возбужденно возвышая голос, Матреша проговорила:
— Кажется, без необходимости утром не прошусь, барышня. Ровно каторжная у вас работаю… Не зудите, барышня, и отпустите, а не то и без спросу уеду…
— Не будь дерзкая, Матреша!.. Номера третий и пятый убраны?
— Убраны.
— Уезжай и скорей возвращайся!.. И что у нас за прислуга! — вздохнула Ада Борисовна.
Но Матреша этих слов, верно, не слыхала. Она была уже в своей маленькой комнате в первом этаже, против комнаты Ады Борисовны, торопливо обвязала шею голубой лентой, надела теплое пальто с барашком на воротнике, новую шляпку, переложила из кармана золотой, только что полученный от жильца № 3, в портмоне, и выбежала на улицу.
Через минуту она с Наумкой ехала на мол.
Чем ближе подъезжала коляска к молу, тем ужаснее казалась буря.
И Матреша чувствовала себя виноватой перед Антоном, что он все еще матросом и должен идти в такую бурю.
«Могла бы уже с ним не разлучаться. Деньги-то прикоплены», — думала Матреша и взволнованно повторяла:
— Ради бога, поскорее, извозчик! Поскорей, голубчик!
VIII
Едва сдерживая безумную радость, охватившую Антона, когда он увидал коляску, в которой сидела Матреша, казалось, еще красивее и франтоватее, — он уж и не подумал больше о том, чтобы «показать себя» Матреше и искровянить ее «обманную рожу».
Но, словно бы стыдясь показать, как он обрадовался и как он ее любит, Антон встретил Матрешу, когда она взбежала на пароход, не особенно горячо и, напуская на себя беззаботный вид, пожал руку и проговорил:
— Однако и поздно, Матреша… Полагал, и не приедешь…
— Не знала, что пришел… Письмо бы послал…
— Послал…
— Не получила, Антоша, честное слово!..
Антон отдал рубль Наумке и повел Матрешу вниз, в матросскую каюту.
— Небось, торопилась?..
— Еще бы!
Матреша обвила шею Антона и крепко-крепко поцеловала его. Глаза ее блестели такой любовью, что Антон, счастливый и радостный, восторженно любовался Матрешей и, словно не находя слов, несколько секунд молчал.
И спросил наконец:
— А живешь как у своей уксусной?
— Подлая… Не хотела отпускать сегодня… Сказала, что и без спросу уеду…
— Молодца ты у меня, Матрешка.
Он крепко сжал ее руку и прибавил:
— Вернемся с рейца, к тебе забегу.
— Не ходи ты в рейц. Слышишь? Оставайся здесь. Едем! — возбужденно говорила Матреша.
И в голосе ее звучала мольба. И глаза ее так нежно ласкали.
— Никак нельзя.
— Сделай для меня… Шторм-то какой… О, господи!
— Служба. И нехорошо уйтить. И под суд уйдешь, если сбежишь… Понимаешь?
Матреша понимала не то, что уйти нехорошо, а то, что посадят в тюрьму. Но теперь она понимала, что виновата перед Антоном, когда уговаривала его не оставлять пока места рулевого на пароходе, благо жалованье хорошее, и сама не хотела бросать места горничной. Доходы соблазняли ее и после интимности с Антоном и выхода за него замуж.
Она скрывала это от него. Ведь доходы не мешали ее любви к Антону, но он бешеный, ревнивый… Вызнал бы все, живя в Ялте.
И, охваченная поздним раскаянием, она заплакала.
— Не реви, Матрешка… Чего реветь? — с необыкновенной нежностью проговорил матрос, тронутый страхом Матреши за него и сам отлично понимающий опасность шторма.
И, стараясь поцелуями вытереть слезы, он, чтоб подбодрить Матрешу, прибавил своим уверенным и бесшабашным тоном:
— И чего бояться? До Керчи дойдем, там и отстоимся… И телеграмм тебе пошлю!
Матреша улыбнулась сквозь слезы. И через минуту, хорошо знающая власть своего обаяния над Антоном, решительно и повелительно сказала:
— Как рейц кончишь, проси расчет. Слышишь? Не хочу я больше мужа матросом!
— Обязательно возьму расчет, коли ты хочешь быть при муже!..
— То-то хочу, и чтоб вместе жить, Антоша… на одной квартире… Надоело врозь… Брошу я свою Айканиху!
Обрадованный Антон сиял победоносно.
— То-то пришла в рассудок, Матрешка… Давно звал тебя вместе жить, как полагается форменно супругам… И я место приищу… в дворники поступлю, а то не здесь, так в Севастополе. Небось, тебе не нужно в людях жить.
— Придумаем, как лучше, Антоша… Деньжонки есть.
— Скопила?
— Так по малости на месте…
И, заметив, что Антон не обрадовался этим словам, прибавила, любуясь своим пригожим и ревнивым мужем:
— Не нравится, что живу в горничной?
— А ты как полагала, Матрешка? Лестная, что ли, твоя должность! Разве что только выгодная, ежели вертишься день-деньской да жильцам ублажай, чтобы были довольны… Хуже нет… И между ими есть прямо-таки подлецы! Думают — с деньгами и господа… Облестительная, мол, горничная… Так и без разговора ее упоцелует. Свиньи!
— Всякие есть… И отваживаешь! — лгала Матреша, чтоб не оскорбить Антона. — Недавно еще… в третьем номере, старый генерал приставал…
— А ты бы его в морду, Матрешка! Мол, в законе! — вспыльчиво воскликнул матрос.
— И так отстал… Не воображай… Будь покоен, обожаю своего Антошку… Милый! Вернешься только в Ялту — ну их с пансионом! — горячо говорила Матреша, охваченная страхом за мужа.
И прильнула к его губам. Потом вспомнила о золотом и сунула его Антону.
— А ты, Матрешка, знай, что, окроме тебя, ни на кого не взгляну. Завладела!..
В каюте сильно покачивало. В открытые двери донесся окрик:
