вышло, — пожал он плечами. — С детства запах рыбы на дух не принимаю.
Вроде серьезно сказал, а в глазах смешинки. Вот и думай — правда или нет?
— И решили пойти в полицию?
— Будьте добросердечны, Софья Алексеевна. Служба ничем не хуже других.
— Даже не спорю, — улыбнулась я. — Ваша служба и опасна, и трудна, Гордей Назарович. Я уверена, ваши родные вами гордятся.
— Дай бог встретимся, непременно уточню, — в его зеленых глазах как будто бы промелькнула мрачная тень.
— Давно не виделись?
— Почитай уж год, как отбыл в Китеж.
— Что же натолкнуло вас на переезд из самой столицы?
Похоже горячий чай, вкусная колбаса и непринужденная обстановка заставили меня расслабиться, забыться и ступить на скользкую дорожку неприятных вопросов. Это стало понятно сразу по резко изменившемуся взгляду и глубокой морщинке между черных мужских бровей.
Наклонившись вперед, пристав облокотился о стол, сложил ладони домиком и смерил меня своим фирменным прищуром.
— Софья Алексеевна, а ведь я до сей поры не ведаю, чему обязан радости видеть вас?
Ну что ж, скрывать не было смысла.
— Я приехала пораньше, чтобы поприсутствовать на допросе господина Ломпасова. Надеюсь, вы еще не начинали?
— Не пришлось, — устало вздохнул Гордей.
Энтузиазма его голосу явно не хватало, но ничего, я добавила его в свой.
— Ну так чего же мы ждем? — вскочив со стула, я вручила Ермакову заштопанный китель. — Идемте скорее.
Даже не стараясь выглядеть гостеприимным, Ермаков проводил меня в арестантское отделение, где ввиду небольшого размера участка, располагалось всего три камеры. Большая, на семь-восемь человек. Малая — на три-четыре. И одиночная, что в миру звалась «сибиркой».
Разделяли их глухие простенки. Стальные прутья возвышались от пола до потолка. А входом служили запираемые на амбарные замки низенькие дверцы, войти и выйти из которых можно было лишь согнувшись в три погибели.
Непыльные обязанности надзирателя исполнял тщедушный старичок с морщинистым, как у шарпея, лицом. Он же и ткнул пальцем в сидевшего на протертой деревянной скамеечке парня, в котором с большим трудом можно было признать вчерашнего щеголя Авдея Тихомировича Ломпасова.
Поверх халата накинуто потрепанное шерстяное одеяло. Угрюмое выражение лица. Взгляд устремлен в одну точку. Волосы за ночь превратились в птичье гнездо.
Не успел пристав вытащить из кармана внушительный ключ, как за нашими спинами раздался визгливый женский крик. За ним последовал мужской, зычный. По ступеням застучали каблучки. И в арестантскую, крепко вцепившись в элегантную шапочку, ворвалась молодая девица — пышная, румяная, коса до пояса, зимняя одежда осталась где-то наверху — а за ней запыхавшийся Стрыкин.
— Авдеюшка, миленький, да что же это за произвол? Да как такое только возможно? — найдя взглядом ненаглядного, взвыла она.
Одеяло полетело на пол. Резко подскочивший на ноги Ломпасов, выпучил глаза и рванул к решетке. Вцепился в прутья и попытался просунуть сквозь них свое узкое лицо.
— Аннушка, голубушка, как ты здесь?
— Спасибо Господу, мир не без добрых людей, — запричитала девица, вцепившись в ладони Авдея. Да так крепко, что я испугалась, как бы решетка не треснула под давлением их необузданной страсти. — Соседушка твой, Гаврила Владимирович заприметил, как тебя в полицейский экипаж усаживали. Я как услыхала, думала, сердце остановится. Три участка оббежала, покуда нашла.
— Барышня… — недовольно скрипнул зубами Гордей. — Извольте отойти от подозреваемого…
— Подозреваемого? — возмущенно воскликнула она. — Да как вы смеете? Мой Авдеюшка за всю жизнь и мухи не обидел. Выпустите его немедля, он ни в чем не виноват!
— Тут уж суд разберется, — все больше хмурясь, заявил пристав. — А вас, барышня, сызнова прошу покинуть арестантскую, покуда я самолично не вынес на руках.
— Я это так не оставлю! — замахала шапкой разъяренная девица. — Попрошу папеньку написать жалобу на имя градоначальника. От вашего участка ни кирпичика не останется.
— Ежели б мне по полушке [2] вручали за каждую этакую пригрозу, я б нынче миллионщиком был, — процедил Ермаков, отворачиваясь от парочки, что не могла влюбленных глаз друг от друга оторвать.
Чем больше я наблюдала за несчастным Авдеем, тем сильнее убеждалась, что моя интуиция меня не обманывает. Не мог этот парень хладнокровно убить ножом ни в чем неповинную женщину. И дело даже не в хлипкости натуры. Тот в чьем взгляде отражается чистая любовь, попросту не способен на столь тяжкое преступление.
Жаль, что интуицию к делу не пришить. А вот отсутствие алиби и царапины на плече и запястьях — еще как.
Впрочем, учитывая его вчерашние словесные виляния, и сегодняшнее появление невесты — невесты ли? — ситуация еще может проясниться.
— Анна… простите, не знаю как вас по батюшке.
— Анна Федоровна, — даже не оборачиваясь, представилась девица.
— Анна Федоровна, не подскажете, где вы находились вечером третьего дня? — выйдя вперед, уточнила я.
Девушка шумно выдохнула. Пухлые щеки обожгло ярким румянцем. Глазки забегали, пока не остановились на резко побледневшем Авдее.
— Я… я… — разволновалась она, еще больше уверяя меня в правильности внезапных предположений.
Надо только немного подтолкнуть…
— Прежде чем вы продолжите, прошу учесть, что от вашего ответа зависит свобода, а возможно и жизнь господина Ломпасова.
Громко охнув, Анна уронила шапочку. Но не обратив внимания, прижала ладони к губам.
— Умоляю, только папеньке не рассказывайте. Он меня убьет!
Прежде чем Анна продолжила рассказ, потребовалось еще несколько минут. Я выступала в роли хорошего полицейского, всячески успокаивая и поддерживая испуганную девицу. А Гордей в роли плохого — молча сверлил несчастную подозрительным взглядом. Ломпасов предпочел не вмешиваться. Стоял, опустив глаза в пол, но руки возлюбленной не отпускал.
— Я…. Я была с Авдеюшкой, — хорошенько проревевшись, заявила она. — Весь вечер и… ночь.
А ведь ответ был на поверхности. Простой и вполне заурядный.
Выражаясь поэтически — стрелы пылкой любви пронзили сердца двух молодых людей так глубоко, что они позволили себе наплевать на родительский гнев и предались запретной страсти.
Как банально, даже пристав поморщился.
— Господин Ломпасов, это правда? — уточнила я у подозреваемого. Парень нехотя кивнул. Я перевела взгляд на руки девушки. Задержалась на ногтях. Аккуратные, но длинноваты. — И царапины у вас на теле…
Парень снова кивнул. Смутился, аж уши покраснели. Кажется, у меня тоже. Гордей, нахмурившись, затрудненно сглотнул. Анна шумно выдохнула.
— Возможно, у вас имеется предположение, как ваше имя оказалось в записной книжке работницы публичного дома Алевтины Максимовны Немировской?
Испуганно всхлипнув, Анна вырвала свою ладонь из хватки Ломпасова и отступила на несколько шагов. Ее взгляд выражал недоверие. Нижняя губа дрожала. Дыхание неровно вырывалось из легких.
— Да я знать ее не ведаю! Аннушка, голубушка, клянусь честью! — пылко заверещал резко вскинувшийся парень. — День рождения мой был. Приятели из карточного
