клуба гуляния затеяли. Про сюрприз некий разговор держали.
— Что за сюрприз? — подал голос Ермаков.
— Да ежели б я знал, неужто б смолчал, когда жизнь на кону? — махнул рукой Авдей. — Те еще дурни. Сослался на нездоровье, они и отвязались.
— Намекаете, что сюрпризом был оплаченный поход в салон мадам Жужу? — я вопросительно вскинула правую бровь и лишь потом поняла, что нагло копирую излюбленную гримасу пристава. Благо он в это время не отрывал взгляда от Ломпасова.
— Жужу-шушу, бог его знает. Посещать гнусные притоны — ниже моего достоинства. А вот приятель мой, Павлуша Сотников, до женщин больно охоч. К Аннушке моей клинья подбивал, да был нещадно бит. Мною.
— Авдеюшка не врет. Он человек честности исключительной, — тут же расцвела вновь уверовавшая в невиновность своего ухажера девица. — Любим мы друг друга, господин пристав. Уж и поженились бы давно, да батюшка мой… Сказал, ежели сбегу — поймает и убьет. А он у меня слово держит.
— Дай бог выберусь — увезу тебя, Аннушка, — пытаясь дотянуться до любимой, Ломпасов просунул сквозь решетку худую руку. — Отправимся в столицу. Я тетке в ноги упаду. Она у меня жалостливая — укроет, не даст в обиду. Только дождись…
Устав от разыгрывающейся на наших глазах мелодрамы, Ермаков взъерошил пятерней волосы, подошел к дверце и, одним поворотом ключа, открыл замок.
— Можете быть свободны, господин Ломпасов, — парень недоверчиво отступил, но быстро сообразил, что это не шутка и бросился к выходу, где его уже ждала взволнованная невеста. — И думайте наперед, прежде чем пускать следствие по ложному пути.
— Нижайше прошу простить меня, господин пристав, — пристыженно повинился парень и, взяв любимую за руку, повел к лестнице.
Пока Гордей приказывал Стрыкину усадить этих двоих в полицейский экипаж и домчать до дома, я стояла у стены и внимательно следила за каждым его движением.
Четкая, командирская речь. Нечитаемое выражение лица. Каким бы солдафоном он мне изначально не казался — упрямцем, что не переспоришь — но дело свое Ермаков знал. И ошибки признавать умел. Даже такие очевидные.
— Вы благородный человек, Гордей Назарович, — сообщила я ему, как только в арестантской мы остались одни.
— Не стану спорить, но с чего такая лесть? — удивился он.
— Другой на вашем месте помурыжил бы паренька. Все же алиби шаткое. На словах любовницы держится. А тут такой шанс дело сложное закрыть.
— Ах, вот вы об чем, Софья Алексеевна, — усмехнулся он. — Неблагодарное это дело — благородным уродиться. Все чаще боком выходит.
— Еще и следствие зашло в тупик? — вздохнула я.
— Есть такая старая полицейская поговорка — чем заковыристее дело, тем проще ответ. А что до тупика… Неужто про купца Тичикова позабыли? Тип, без сомнений, редкой скользкости. К тому же на короткой ноге с обер-полицмейстером…
— Не станет разговаривать?
— К бабке не ходи.
— А арестовать?
— Без весомых доказательств, полномочий таких у меня не имеется, — развел он руками.
— И что же делать?
Гордей сцепил ладони за спиной и уставился в потолок, делая вид, будто обдумывает мой вопрос.
— Софья Алексеевна, вы, случаем, не любите маскарад?
* * *
— Гордей Назарович, когда вы завели речь о маскараде, я представляла маски и перья, а не это пестрое платье, смешную шляпу и казенные полотенца под тесным корсажем, — возмущенно процедила я, разглядывая в позолоченном зеркале свою прилично подобревшую фигуру. — Еще и косу заплести заставили. Она мне не к лицу.
— Угодничать не привык, однако вам, Софья Алексеевна, во что не нарядись — все к лицу, — с густым деревенским акцентом прошептал пристав, уставившись почему-то не на косу, и даже не на лицо, а туда, где благодаря полотенцам появились довольно внушительные формы. — Эдак вас ни один знакомец не признает. Чем не купеческая жинка?
Приземлил, так приземлил. Я-то думала, меня привлекают к важному делу, потому что поверили в мои знания и умения, но нет. Как оказалось, в «гениальной» затее пристава не хватало актрисы для женской партии. А я так удачно подвернулась под руку. Обидно, черт возьми!
— А вам… а вам очень идет эта жидкая борода. Настоятельно советую отрастить такую же.
Зря старалась, шпилька не пробила каменную броню Ермакова. Он даже, кажется, воспринял мои слова всерьез. Повернулся к зеркалу и принялся вертеть подбородком. Разглядывая нелепый парик, клочковатую бороденку и свой не менее пестрый костюм.
— Отчаянная вы барышня, Софья Алексеевна. Кремень! В другой раз, когда я предложу нечто столь же авантюрное — приведите меня в чувство склянкой с нюхательной солью.
— Скажете тоже, Гордей Назарович. Меня больше беспокоит, вежливо ли это, заявляться в гости так поздно?
Пристав пожал плечами.
— Как говорится, кто ходит в гости по утрам, тот поступает…
— …мудро?
— Опрометчиво. Подозреваемого надобно застать врасплох. Когда он расслаблен и не ждет подвоха.
Не знаю, сколько бы мы простояли на пороге, предоставленные сами себе, но тут в прихожую вернулась угрюмая молодая горничная в белом чепчике.
— Хозяин изволит принять.
Кивнув на дверь, она пошла вперед. Мы двинулись следом. Но стоило девице исчезнуть в проеме, Гордей придержал меня за руку.
— Повторюсь, дабы без сюрпризов. Внимайте каждому моему слову и рта не раскрывайте, покуда я вас сам об чем не спрошу.
И для острастки погрозил пальцем. Но так как это было уже десятое подобное наставление за последний час — и как ему только не надоедает? — мой ответ не изменился.
— Да поняла я, не глупая.
Гостиная, куда нас проводили, отличалась полным отсутствием вкуса и такой яркостью, что заслезились глаза. Стены покрывали атласные аляпистые обои. Куча золотых зеркал и подсвечников. Алый диван. На стене висел огромный портрет хозяина дома, позирующего художнику в тяжелой зимней шубе.
Сам же хозяин, уже без шубы, которую заменил домашний халат из темного бархата, что гляделся на внушительных плечах почти мантией, восседал в кресле, своей массивностью напоминавшем королевский трон. Сетка на седой голове придавливала папильотки. А унизанные перстнями волосатые пальцы, сцепились в замок и лежали на самой верхушке необъятного пуза.
Толстое лицо Тичикова покрывали паутинки лопнувших сосудов, красноречиво свидетельствующих о переедании, и отталкивающего вида струпья, похожие на последствия какой-то болезни. Мужчина, несомненно, любил выпить, питался отнюдь не полезной пищей, о спорте даже не слышал и запросто мог умереть во сне.
— Вечер добрый, гости нежданные! — причмокнул он толстыми губами. Голос его скрипел, как песок на зубах, а мелкие глазки перебегали с Гордея на меня и обратно. — Чем обязан визиту?
— Низкий поклон вам, милостивейший Евлампий Евсеич, — согнулся в три погибели пристав, еще и ладошкой вид сделал, будто пол метет. — Позвольте
