Что француз остроумно говорит прозою, то русский не менее остроумно, и еще милее, сказал в стихах. Все любовники оставляют красавицу. Народ приходит в ужас от небывалого чуда, и Венера грозит государству еще новыми бедствиями, если не принесут ей в жертву самой Душеньки…
Но царь и вся родняЛюбили Душеньку без меры;Без ней приятного не проводили дня:Могли ль предать ее на мщение Венеры?И все в единый глас,Богине на отказ,Ответствовали смело,Что то несбыточное дело.Иные подняли на смех ее олтарь;Другие стали горько плакать;Другие ж, не дослушав, такать,Когда лишь слово скажет царь;Иные Душеньке в утеху говорили,Что толь особая винаДля ней похвальна и славна,Когда, к стыду богинь, ее боготворили;И что Венеры к ней и ненависть и местьЕе умножат честь.Царевне ж те слова хотя и лестны были,Но были бы милей,Когда бы их сказал какой любовник ей.От гордости она скрывалаПечаль свою при всех глазах;Но втайне часто унывала,Себя несчастной называлаИ часто в горестных слезахК Амуру так взывала:«Амур, Амур, веселий бог!За что ко мне суров и строг?Давно ли все меня ласкали?В победах я вела часы;Могла пленять, любить по воле:За что ж теперь в несчастной доле?К чему полезны мне красы?Беднейшая в полях пастушкаСебе находит пастуха;А я одна – –,Не быв дурна, не быв лиха!»
Сия жалоба Душеньки отменно любезна своею простотою. Но в доказательство нашего беспристрастия согласимся, что темный ответ оракула лучше выражен во французских стихах. Отчаяние красавицы и то, что она говорит своему отцу, желая предаться в волю таинственной судьбы, также совершеннее и трогательнее в Лафонтене, Он рассказывает прозою: одно легче другого. Зато некоторые места лучше в стихах Богдановича. Лафонтенова Псиша говорит: «Qu'on me mette sur un chariot, sans cocher ni guide; et qu'on laisse aller les chevaux à leur fantaisie: le sort le guidera infailliblement au lieu ordonné»[98].
Стоит ли эта бездушная проза следующих стихов? Душенька
Сказала всей родне своей,Чтоб только в путь ее как должно снарядилиИ в колесницу посадили,Пустя на волю лошадей,Без кучера и без возжей.«Судьба, – сказала, – будет править;Судьба покажет верный следК жилищу радостей иль бед,Где должно вам меня оставить».
Вот славное преимущество языка поэзии! Если стихотворец умеет побеждать трудности и ставить каждое слово в своем месте, то самые простые выражения отменно нравятся и прозаист далеко назади остается.
Ужасы Душенькина путешествия изображены во французской сказке как действительные ужасы, а в русской – с приятною шутливостию:
Там все при каждом шагеВстречали новый страх:Ужасные пещеры,И к верху крутизныИ к бездне глубины.Иным являлись там мегеры;Иным летучи дромадеры,Иным драконы и церберы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Царевнина кроватьВ руках несущих сокрушилась,И многие от страха тутНемало шапок пороняли,Которы на подхват драконы пожирали.Иные по кустам одежды изодралиИ, наготы имея вид,Едва могли прикрыть от глаз сторонних стыд.Осталось наконец лишь несколько булавокИ несколько стихов Оракула для справок.
Надобно быть в весьма дурном расположении, чтобы не засмеяться от двух последних стихов. Мы не жалеем, что стихотворец наш предпочел здесь важному описанию карикатуру: она хороша.
Как ни складно, ни красно описывает Лафонтен Купидонов дворец, сады, услужливость нимф, но проза его не делает мне такого удовольствия, как следующие стихи Богдановича:
Явился перед нейПрекрасный вид аллейИ рощей и полей.Высокие балконыОткрыли царство там и Флоры и Помоны,Каскады и прудыИ чудные сады.Оттуда сорок нимф вели ее в чертоги,Какие созидать удобны только боги;И тамо Душеньку, к прохладе от дороги,В готовую для ней купальню привели.Амуры ей росы чистейшей принесли,Котору вместо вод повсюду собирали.Зефиры воздух там дыханьем согревали,Из разных аромат вздували пузыриИ составляли мыла,Какими моются восточные цариИ коих ведома живительная сила.Царевна со стыдом,Со спором и трудом,Как водится при том,Взирая на обновы,Какие были там на выбор ей готовы,Дозволила сложить с красот своих покровы.Полки различных слуг, пред тем отдав поклон,Без горя не могли оттуда выдти вонИ даже за дверьми, не будучи в услуге,Охотно след ее лобзали на досуге.Зефиры лишь одни, имея вход везде,Зефиры хищные, затем что ростом мелки,Нашли в дверях и окнах щелки,Прокрались между нимф и спрятались в воде,Где Душенька купалась.
Богданович, угощая и веселя музыкою героиню во дворце Купидоновом, составил оркестр свой лучше Лафонтена и велел даже, весьма кстати, невидимо управлять им самому Аполлону; но жаль, что хор певиц его, хваля любовь, не повторил на русском языке следующей строфы гимна французского:
Sans cet amour tant d'objets ravissants,Lambris dorés, bois, jardins et fontainsN'ont point d'appas qui ne soient languîssans,Et leurs plaisirs sont moins doux que ses peines.Des jeunes cœurs c'est le suprême bien:Aimez, aimez – tout le reste n'est rien[99].
В доказательство, что поэты, вопреки старинному злословию, умеют быть иногда скромными, и француз и русский не хотели описать первого свидания Душеньки с Амуром. Последний отделался от читателей приятною шуткою, говоря, что эта сцена осталась навеки тайною между супругами…
Но только поутру приметили амуры,Что нимфы меж собой смеялись подтишком,И гостья, будучи стыдлива от натуры,Казалась между их с завешенным ушком.
В изображении палат с их драгоценностями я люблю статую Душеньки…
Смотря на образ сей, она сама дивилась;Другая статуя казалась в ней тогда,Какой не видывал никто и никогда.
Черта прекрасная! Взята с французского («elle demeura longtemps immobile, et parut la plus belle statue de ces lieux»[100]); но, выраженная в стихах, более нравится… Люблю также разные живописные изображения Душеньки:
В одном она, с щитом престрашным на груди,Палладой нарядясь, грозит на лошади,И боле, чем копьем, своим прекрасным взором.В другом видим перед нею Сатурна, которыйСтарается забыть, что он давнишний дед,Прямит свой дряхлый стан, желает быть моложе,Кудрит оставшие волос своих клочкиИ, видеть Душеньку, вздевает он очки.А там она видна, подобней царице,С амурами вокруг, в воздушной колеснице,Прекрасной Душеньки за честь и красотуАмуры там сердца стреляют на лету;Летят великою толпою;Летят, поднявши лук, на целый свет войною;А там свирепый Марс, рушитель мирных прав,Увидев Душеньку, являет тихий нрав,Полей не обагряет кровьюИ наконец, забыв военный свой устав.Смягчен у ног ее, пылает к ней любовью.
На третьей картине Зефир списывает с нее портрет; но, боясь нескромности,
Скрывает в списке он большую часть красот;И многие из них, конечно, чудесами,Пред Душенькою вдруг тогда писались сами.Всего же более люблю обращение поэта к красавице:Во всех ты, Душенька, нарядах хороша:По образу ль какой царицы ты одета,Пастушкою ли где сидишь у шалаша,Во всех ты чудо света;Во всех являешься прекрасным божеством –И только ты одна прекраснее портрета.
Просто и так мило, что, может быть, никакое другое место в «Душеньке» не делает в читателе столь приятного впечатления. Всякому хочется сказать сии нежные, прекрасные стихи той женщине, которая ему всех других любезнее; а последний стих можно назвать золотым. – Мы не пеняем автору, что он не хочет далее описывать Купидонова дворца,
Где все пленяло взглядИ было бесподобно;Но всюду там умомЯ Душеньку встречаю,Прельщаюсь и потомПалаты забываю.
Но с палатами стихотворец забыл и хозяина; забыл, между портретами, упомянуть об его изображениях. Скрываясь от Душеньки, Амур должен был показаться ей хотя на картине. Лафонтен представил на обоях разные чудеса Купидоновы: например, ужасный хаос, приводимый его рукою в стройность…
