Но с палатами стихотворец забыл и хозяина; забыл, между портретами, упомянуть об его изображениях. Скрываясь от Душеньки, Амур должен был показаться ей хотя на картине. Лафонтен представил на обоях разные чудеса Купидоновы: например, ужасный хаос, приводимый его рукою в стройность…
Que fait l'Amour? Volant de bout en bout,Ce jeune enfant, sans beaucoup de mystère.En badinant vous débrouille le tout,Mille fois mieux qu'un sage.[101]
Как бы хорошо мог Богданович сказать это в русских стихах! Как бы хорошо мог, следуя Лафонтену, описать приступы любопытной Душеньки к невидимому Амуру и его отговорки, столь остроумные! «Nécessairement je suis Dieu ou je suis Démon. Si vous trouvez que je suis Démon, vous cesserez de m'aimer ou du moins vous ne m'aimerez plus avec tant d'ardeur: car il s'en faut bien qu'on aime les Dieux aussi violemment que les hommes»[102]. Но поэт наш, как поэт, не любил закона и принуждения; хотел брать не все хорошее в образце своем, а что слегка и само собою попадалось ему в глаза –
Любя свободу я мою,Как вздумается мне, пою.
Довольно, что Богданович, проходя иногда мимо красот Лафонтеновых, щедро заменял их собственными и разнообразными. Умея быть нежным, забавным, он умел и колоть – даже кровных своих, то есть стихотворцев. Вводя Душеньку в Амурову библиотеку, он говорит:
Царевна там взяла читать стихи;Но их читаючи как будто за грехи,Узнала в первый раз мучительную скукуИ, бросив их под стол, при том зашибла руку.Носился после слух, что будто наконецНесчастных сих стихов творецУказом АполлонаНавеки согнан с Геликона;И будто Душенька, боясь подобных скук[103],Иль ради сохраненья рук,Стихов с неделю не читала,Хотя любила их и некогда слагала.
Сей несчастный, согнанный с Геликона, был, конечно, не похож на Богдановича, которого Душенька с удовольствием могла бы читать даже и тогда, как он с пиитическою искренностию описывает лукавство ее в гибельную ночь любопытства. Злые сестры уговорили ее засветить лампаду во время сна Купидонова…
Прекрасна Душенька употребила тутИ хитрость и проворство.Какие свойственны женам,Когда они, дела имея по ночам,Скорее как-нибудь покой дают мужьям.Но хитрости ль ее в то время успевалиИль сам клонился к сну от действия печали:Он мало говорил, вздохнул,Зевнул,Заснул.
Это напоминает один из славнейших стихов в Lutrin5 и стоит десяти прозаических страниц Лафонтена.
В описании Душенькиных бедствий некоторые черты также гораздо счастливее у Богдановича; например, трогательное обращение его к жалкой изгнаннице:
Умри, красавица, умри! Твой сладкий векС минувшим днем уже протек;И если смерть тебя от бедствий не избавит,Сей свет, где ты досель равнялась с божеством,Отныне в скорбь тебе наполнен будет злом,И всюду горести за горестьми представит.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .К несчастию, тебя оставил Купидон.Твой рай, твои утехи,Забавы, игры, смехиПрошли, как будто сон.Вкусивши сладости, кто в мире их лишился,Любя с любимым разлучилсяИ радости себе уже не чает впредь,Легко почувствует, без дальнейшего слова,Что лучше Душеньке в сей доле умереть.
Стихотворец наш, описывая с Лафонтеном все образы смерти, избираемые Душенькою, прибавляет от себя еще один, не весьма пиитический, но игриво и забавно им представленный:
Избрав крепчайший сук, последний шаг ступилаИ к ветви свой платок как должно прицепила,И в петлю Душенька головушку вложила.О чудо из чудес!Потрясся дол и лес;Дубовый, грубый сук, на чем она повисла,С почтением к ее прекрасной головеПригнулся так, как прут – – –И здраву Душеньку поставил на траве;И ветви все тогда, на низ влекомы ею,Иль сами волею своею,Шумели радостно над неюИ, съединяючи концы,Свивали разны ей венцы.Один лишь наглый сук за платье зацепился,И Душенькин покров вверху остановился;Тогда увидел дол и лесДругое чудо из чудес – –
Вольность бывает маленькою слабостию поэтов; строгие люди давно осуждают их, но снисходительные многое извиняют, если воображение неразлучно с остроумием и не забывает правил вкуса. Когда горы и леса, видя чудо, восклицали, что Душенька всех на свете прекраснее,
Амур, смотря из облаков,Прилежным взором то оправдывал без слов!
Поэту хотелось сказать, что Душенька прошла сквозь огнь и воду, и для того он заставляет ее броситься в пламя, когда наяды не дали ей утонуть в реке…
Лишь только бросилась во пламя на дрова,Как вдруг невидимая силаПод нею пламень погасила;Мгновенно дым исчез, огонь и жар потух;Остался только лишь потребный теплый дух,Затем чтоб ножки там царевна осушила,Которые в воде недавно замочила.
Это смешно, и рассказ имеет всю точность хорошей прозы. – Лафонтен, для разнообразия своей повести, вводит историю философа-рыболова: в «Душеньке» она могла бы только остановить быстроту главного действия. Сказки в стихах не требуют множества вымыслов, нужных для живости прозаических сказок. Богданович упоминает о старом рыбаке единственно для того, чтобы Душеньке было кому пожаловаться на ее несчастие…
Ты помнишь бытность всех временИ всяких в мире перемен:Скажи, как свет стоит с начала,Встречалось ли когда комуНесчастье равно моему?Я резалась и в петлю клалась,Топилась и в огонь бросалась;Но в горькой участи моей,Прошед сквозь огнь, прошед сквозь водуИ всеми видами смертейПриведши в ужас всю природу,Против желания живуИ тщетно смерть к себе зову.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .«Но кто ты?» – старец вопросил.«Я Душенька – люблю Амура».
Последний стих прекрасен и трогателен, несмотря на шутливый тон автора. – Объявление Венеры, прибитое на всех перекрестках, взято с французского, но гораздо смешнее на русском:
Понеже Душенька прогневала ВенеруИ Душеньку Амур Венере в стыд хвалил;Она же, Душенька, румяна унижает,Мрачит перед собой достоинство белил;. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Она же, Душенька, имея стройный стан,Прелестные глаза, приятную усмешку;. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Она же взорами сердцам творя изъян;. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Того или иного ради,Венера каждому и всемО гневе на нее своемПо должной форме объявляет.
В обращении Душеньки к богиням всего забавнее представлена важность Минервы, которая, занимаясь астрономическими наблюдениями и хвостами комет, с презрением говорит бедной красавице,
Что мир без Душеньки стоял из века в век;Что в обществе она неважный человек;А паче как хвостом комета всех пугает,О Душеньке тогда никто не помышляет.
Богданович хотел осмеять астрономов, которые около 1775 году, если не ошибаюсь, пугали людей опасностию кометы. Но должно признаться, что о ревнивой Юноне Лафонтен говорит еще забавнее русского стихотворца. Вот его слова: «Пастушке нашей не трудно было найти Юнону. Ревнивая жена Юпитерова часто сходит на землю, чтобы осведомляться о супруге. Псиша встретила ее гимном, но воспела одно могущество сей богини и тем испортила дело свое. Надобно было хвалить ее красоту, и как можно усерднее. Царям говори об их величии, а царицам – совсем о другом, если хочешь угодить им. Юнона отвечала, что должно наказать смертных прелестниц, в которых влюбляются боги. Зачем они таскаются на землю? Разве на Олимпе еще мало для них красавиц?» Богданович шутит только насчет Юпитеровых метаморфоз: здесь Лафонтен тонее. Но скоро наш поэт берет верх, описывая ошибку людей, которые, видя в Венерином храме Душеньку в крестьянском платье, считают ее богинею и шепчут друг другу на ухо:
Венера здесь тайком!Венера за столбом!Венера под платком!Венера в сарафане!Пришла сюда пешком!Конечно, с пастушком!
Здесь короткие стихи на одну рифму прекрасно выражают быстроту народных слов. И с каким любезным простосердечием говорит Душенька раздраженной Венере,
