Нет, его голос не смягчился. В нем по-прежнему слышался упрек, осуждение и… готовность защищаться.
Я снова сел в кресло. Лорд Уайт подошел к окну и, повернувшись ко мне спиной, долго стоял, погруженный в свои невеселые мысли, и смотрел в
сад на голые замерзшие кусты роз.
Не помню, сколько времени прошло. Окажись я
на месте лорда Уайта, мне тоже было бы над чем
поразмыслить. Когда он, не оборачиваясь, заговорил 1 вновь, голос его был спокоен и тверд.
Скажите, — спросил он, — сколько людей видели эти фотографии? Не знаю, кому показывал их Джордж Миллейс, ответил я. — Ну а я… их видел один мой приятель он был со мной, когда я обнаружил фотографии. Но он не знает ден Релганов. Он очень редко бывает на скачках. Так вы, стало быть, ни с кем не советовались, прежде чем прийти ко мне? ( Нет, сэр.
Он снова надолго замолчал. В доме было тихо. Казалось, замок, как и я, затаив дыхание, ждал, что будет дальше.
Вы, наверное, собираетесь рассказать эту забавную историю приятелям? — тихо спросил лорд Уайт. Что вы, сэр, — возразил я, ужаснувшись. — Ничего подобного. Ну и как прикажете благодарить вас? — Он вновь замолчал, но, сделав над собой усилие, продолжал:
Деньгами? Или чем-нибудь еще?.. Что вы хотите за свое молчание?
Он не обернулся. Нас разделяло расстояние в шесть шагов. Но я физически ощутил ожег пощечины.
Вы ошибаетесь, — сказал я. — Я не Джордж Миллейс. Я… пожалуй, пойду.
И быстро вышел — прочь из этой комнаты, прочь из этого дома, подальше от этого человека и его заросшего сорняками поместья. Давно уже никто не оскорблял меня так ужасно.
В среду ничего особенного не произошло. День оказался еще беднее событиями, чем ожидалось. С утра я собирался в Кемптон, но тут позвонил Гарольд и сообщил мне, что Коралловый Риф сегодня не сможет участвовать в скачках — он не в форме.
Эта проклятая тварь всю ночь металась в стойле, пожаловался Гарольд. — Представляешь, просыпаюсь, слышу, как он бьется, бросился туда, принялся успокаивать, но сколько он там прокуролесил — одному богу известно. Почти выдохся, чертов сын, когда я прибежал. Виктор будет недоволен.
Плакали мои денежки! Не стоило тратить бензин, чтобы просто поглазеть на скачки, так что я предпочел остаться дома и отпечатал фотографии для Ланса Киншипа.
В четверг я все же отправился в Кемптон. Мне предстояло сделать всего один заезд, и дорогой я не мог не сокрушаться о скудости заработка на этой неделе. Но не успел я шагнуть в ворота, как ко мне подскочил свирепого вида коротышка и закричал, брызгая слюной, что его хозяин ищет меня и чтоб я не зевал, если хочу скакать на свободных лошадях из их конюшни.
Я не стал зевать и поспел к тренеру как раз вовремя: он уже решил, что я задерживаюсь, и еще немного, договорился бы с другим жокеем.
Никому теперь верить не стану, — сказал он, шумно отдуваясь, словно только что пробежал стометровку, хотя наверняка минут пятнадцать с места не сходил, ждал, когда я подойду. — Звоню вчера жокею, спрашиваю, как себя чувствуешь после падения? Он говорит, нормально. А сегодня утром звонит и преспокойно сообщает, что у него, видите ли, грипп. Как вам это нравится?
По-моему, он не виноват, — ответил я, с трудом сдерживая смех. Преступное легкомыслие.
У лошадей легкие были получше, чем у тренера, но этим, к сожалению, их достоинства исчерпывались. На первой я пришел третьим из шести, вторая упала у предпоследней изгороди: неприятно, но ни лошадь, ни я не пострадали.
Третья лошадь, на которой я, собственно, и должен был скакать в тот день, тоже не выказала особой резвости — неуклюжий малолеток-недоучка, ни стати, ни умения. На скачках для новичков я осторожно провел его через все препятствия, но неблагодарный тренер заявил, что я полз, как черепаха, — лошадь и разогреться-то не успела. Вот так.
Мы опередили шестерых или семерых, спокойно сказал я.
А от шестерых или семерых отстали, — возразил тренер. Подождите, она еще себя покажет, — кивнул я. — Нужно время.
И терпение. И недели, месяцы беспрерывных тренировок. Возможно, лошадь не увидит ни того, ни другого, а мне, наверное, в другой раз не предложат на ней скакать. Тренеру плевать, он будет стараться выжать предельную скорость, пока лошадь, за недостатком выучки, не свернет себе шею у открытой канавы.
Бедная лошадь.
Я с облегчением отметил, что лорд Уайт не пришел на скачки. Зато, к моему удивлению, на скачки пришла Клэр. Она поджидала меня у весовой, и я сразу увидел ее, когда, переодевшись в цивильное платье, выходил из раздевалки.
Привет, — сказала она. 1 Клэр! Я решила, что должна увидеть скачки не по телевизору. — Глаза Клэр смеялись. — У вас тут всегда так?
Пасмурное небо, полупустые трибуны…
Почти всегда, — ответил я. — Как ты добиралась? Поездом. Очень познавательно. А тут у меня прямо глаза на лоб лезут, до того все необычно.
Ну, куда теперь? Может, хочешь выпить? Если не очень — поедем в Ламбурн. В Ламбурн, — решила Клэр после недолгого раздумья. — Оттуда я смогу добраться домой
поездом.
Я вез ее в Беркшир, и на душе было непривычно хорошо и спокойно оттого, что она сидит рядом. «Возможно, — подумал я, пытаясь осмыслить свои чувства, — это потому, что Клэр
— дочь Саманты».
В доме было темно и холодно. Я включил свет и отопление, поставил на огонь чайник. Зазвонил
телефон. Я поднял трубку, и прямо мне в ухо ворвался громкий пронзительный голос:
Я первая? Гмм, — поморщившись, я отвел трубку от уха, чтобы уберечь барабанные перепонки. — В чем, собственно, вы хотите быть первой? Первая! — торжествующе запищало в трубке. Очень юный голос. Ребенок. Девочка. — Я целый день звоню, честно, через каждые пять минут. Так я первая? Ну, пожалуйста, скажите, что я первая.
Я, кажется, начал понимать, в чем дело.
Да, дорогая, ты первая. Ты что, прочла журнал «Лошадь и Собака»? Но он поступит в продажу только завтра утром. У моей тети книжный магазин, по средам она получает журналы. — Девочке, видимо, казалось, что каждый уважающий себя человек должен об этом знать. — Я всегда захожу к тете по дороге из школы и забираю журналы для мамы. Мама увидела фотографию и велела мне вам позвонить. Так я, правда, получу десять фунтов? Честно? Если скажешь, где конюшня, конечно, получишь. Мама знает. Она вам сейчас все объяснит. Но вы не забудьте про десять фунтов, ладно? Ладно, — согласился я.
В трубке послышались приглушенные голоса, щелкнул рычаг — на дальнем конце провода взяли другую трубку — и женщина с приятным и гораздо более спокойным, чем у дочери, голосом спросила:
Вы Филип Нор, жокей? Да.
По-видимому, ответ вполне удовлетворил ее,
поскольку она, без дальнейших расспросов, перешла к делу.
Я знаю, где конюшня, которую вы ищете. Скорее всего, вы будете разочарованы — лошадей там больше не держат. Моя дочка Джейн боится, что раз так, вы не пошлете ей десять фунтов. Вы уж, пожалуйста, не обманите ее. Не обману, — подтвердил я, улыбнувшись. — Так где конюшня? Это в полумиле от нашего дома, в Хорли, графство Сюррей, неподалеку от аэропорта Гатвик. Гам была школа верховой езды, но она закрыта с незапамятных времен. А что сталось с владельцами? — спросил я, вздохнув. Понятия не имею. Думаю, они давно продали конюшню. Во всяком случае, сейчас помещение приспособлено под жилой дом, хотя по-прежнему называется Конюшня фермы Зефир. Сказать адрес? Пожалуйста. И ваш, если можно.
Она назвала адреса, я записал их, а потом спросил:
Вы, случайно, не знаете, кто живет там сейчас?
Она презрительно хмыкнула:
Еще бы! От них вся округа стонет. Уж не знаю, чего вы хотите от этих людей, только у вас, скорее всего, ничего не выйдет. Они превратили свое жилище в практически неприступную крепость, чтобы к ним не могли вломиться разгневанные родители. Кто-кто? — я был заинтригован.
Родители, которые пытаются убедить своих
блудных чад вернуться под отчий кров. У них там что-то вроде секты. Братство Высшей Благодати — так они себя называют. Бред сумасшедшего.
У меня перехватило дыхание.
Я пошлю Джейн деньги, — справившись с
волнением, сказал я. — Спасибо вам большое.
И медленно опустил трубку.
В чем дело? — спросила Клэр.
Кажется, нащупал ниточку, которая может
привести к Аманде.
Я рассказал ей про фотографию в журнале и про обитателей Сосновой Сторожки.
Ничего не выйдет, — покачала головой Клэр, — даже если сектанты знают, где Аманда, тебе они об
этом не скажут, будь уверен. Знаешь, что это за люди? Слышал? С виду-то они вежливые, улыбчивые, дружелюбные, все песенки поют — но хватка у них железная. Юноши и девушки моего возраста легко покупаются на их притворную доброту, им интересно, вот сектанты и обращают их в свою веру, а уж потом — захочешь, не уйдешь. Да они и не хотят. Жалкие тупицы. Влюблены в свою тюрьму. Так что у родителей почти нет надежды вырвать их оттуда.
