Насколько мне довелось наблюдать, саморегулирующийся ребенок не нуждается в наказаниях и не проходит через этот ненавистнический цикл. Его никогда не наказывают, и у него нет нужды вести себя скверно. Ему не нужны ложь и разрушение вещей. Его тело никогда не называли развратным или грязным, у него не было необходимости восставать против власти родителей или бояться их. Вспышки раздражения у него, безусловно, бывают, но они кратковременны и не ведут к неврозам.
Конечно, решить, что является наказанием, а что — нет, вовсе не так легко. Однажды один ученик позаимствовал мою лучшую пилу. На следующее утро я нашел ее — она валялась под дождем. Я сказал мальчику, что больше никогда не дам ему свою пилу. Это не было наказанием, потому что наказание всегда предполагает вовлечение нравственного аспекта. Оставить пилу под дождем означает причинить ущерб пиле, но это не безнравственный поступок. Для ребенка важно узнать, что нельзя одолжить у кого-нибудь инструменты и испортить их и вообще наносить ущерб чужой собственности или личности. Потому что позволить ребенку делать то, что он хочет, и так, как он хочет, за счет другого — очень скверно для ребенка, это портит его. А испорченный ребенок и есть плохой гражданин.
Некоторое время тому назад к нам пришел маленький мальчик из школы, где он всех измучил, швыряя вещи и угрожая убить. Он попробовал ту же игру и со мной. Я быстро догадался, что он нарочно впадал в ярость, чтобы всех пугать и таким образом обращать на себя внимание.
Однажды, зайдя в игровую комнату, я обнаружил, что все дети сбились в кучу в одном углу. В другом конце комнаты стоял маленький террорист с молотком в руке. Он грозился ударить всякого, кто подойдет к нему.
— Кончай это, малыш, — сказал я резко, — мы тебя не боимся.
Он уронил молоток и бросился на меня. Он укусил меня и ударил.
— Каждый раз, когда ты ударишь или укусишь меня, — произнес я спокойно, — я ударю тебя в ответ.
Я его не наказывал. Он очень быстро прекратил схватку и бросился вон из комнаты.
Это не было наказанием. Это был необходимый урок: он узнал, что человек не может бесконечно приносить вред другим ради собственного удовольствия.
В большинстве семей наказывают за непослушание. В школах тоже непослушание и дерзость рассматриваются как тяжкие преступления. Когда я был молодым учителем и имел привычку бить детей, как это позволено учителям в Великобритании, я всегда больше всего сердился на тех мальчиков, которые меня не слушались. Мое маленькое достоинство чувствовало себя оскорбленным. Я ведь был оловянным божком класса, так же как папа — оловянный божок в семье. Наказывать за непослушание значит идентифицировать себя со Всемогущим: ты не должен иметь других богов!
Позднее, когда я преподавал в Германии и Австрии, мне всегда бывало стыдно, когда учителя спрашивали меня, применяются ли телесные наказания в Британии. В Германии учителя, ударившего ученика, судят и обычно наказывают. Битье и порка детей в британских школах — наш величайший позор.
Однажды врач из одного большого города сказал мне: «Директор одной из наших школ — настоящий зверь, он жестоко избивает детей. Ко мне часто приводят детей, доведенных им до нервного срыва, но я ничего не могу сделать, на его стороне закон и общественное мнение».
Не так давно газеты рассказывали о судебном деле, в котором судья сказал двум грешным братьям, что, если бы их почаще пороли, они бы никогда не появились в суде. Как показали свидетели, отец избивал мальчиков почти каждый вечер.
Вред Соломоновой теории розог перевешивает добро всех его притч. Ни один человек, сколько-нибудь способный заглянуть себе в душу, не стал бы бить ребенка, он не мог бы даже захотеть ударить его.
Повторюсь: удар порождает в ребенке страх только в том случае, если удар связан с моральной идеей, с идеей зла. Если бы мальчишка на улице сбил с меня шляпу комком глины, а я поймал бы его и дал затрещину, мальчик посчитал бы мою реакцию совершенно естественной, его душе не было нанесено никакого вреда. Но если бы я отправился к директору его школы и потребовал наказать преступника, страх, связанный с этим наказанием, очень повредил бы ребенку. Дело сразу превратилось бы в вопрос нравственности и наказания. Ребенок чувствовал бы, вероятно, что совершил преступление.
Легко представить себе эту сцену! Я топчусь там со своей заляпанной шляпой. Директор сидит и сверлит мальчика зловещим взглядом. Мальчик стоит с опущенной головой. Он сокрушен достоинством обвинителей. Погнавшись за ним на улице, я был бы ему ровней. После того как с меня сбили шляпу, у меня уже нет достоинства, я просто еще какой-то мужик, а мальчишка получил бы необходимый жизненный урок: если ты ударишь кого-то, он разозлится и даст тебе сдачи.
Наказание не имеет ничего общего с горячим нравом, оно холодно и беспристрастно. Наказание высоконравственно. Наказание объявляет, что оно совершается ради самого преступника. (В случае смертной казни оно совершается для блага общества.) Наказание — акт, в котором человек отождествляет себя с богом и вершит нравственный суд.
Многие родители живут в соответствии с представлением, что раз бог награждает и наказывает, то и они должны награждать и наказывать своих детей. Эти родители честно пытаются быть справедливыми, и часто им удается убедить себя, что они наказывают ребенка для его же блага. Мне это больнее, чем тебе, — это не столько ложь, сколько благочестивый самообман.
Следует помнить, что религия и мораль делают наказание в каком-то смысле привлекательным институтом, потому что оно облегчает совесть. «Я расплатился», — говорит грешник.
Когда после моих лекций наступает время задавать вопросы, часто встает какой-нибудь приверженец старых порядков и говорит: «Мой отец все время колотил меня туфлей, и я об этом не жалею, сэр. Я бы никогда не стал тем, что я есть сегодня, если бы меня не били». Мне всегда не хватает смелости спросить: «Ну, и чем же вы стали?»
Говорить, что наказание не всегда вызывает психические травмы, значит уходить от вопроса, потому что мы не знаем, какую реакцию вызовет наказание у человека в его более поздние годы. Многие эксгибиционисты, задержанные за бесстыдный самопоказ, — жертвы раннего наказания за детские сексуальные привычки.
Если бы наказание хоть когда-нибудь приводило к успеху, тогда имели бы право на существование хоть какие-то аргументы в его пользу. А вот то, что оно способно раздавить человека страхом, — правда, об этом вам расскажет любой служивший в армии. Если родителя радует, что дух ребенка полностью сломлен страхом, для такого родителя, конечно, наказание приводит к успеху.
Никто не знает, сколько детей, подвергавшихся телесным наказаниям, остаются сломленными духом и кастрированными для жизни, а сколько восстают и становятся еще более антиобщественными. За 50 лет моего преподавания в школах я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из родителей сказал: «Я побил моего ребенка, и теперь это хороший мальчик». Наоборот, сотни раз приходилось мне выслушивать одну и ту же печальную историю: «Я и бил его, и разговаривал с ним, и во всем ему помогал, а он становится все хуже и хуже».
Ребенок, которого наказывают, действительно становится хуже и хуже. Но, что еще хуже, из него вырастает отец или мать, которые наказывают своих детей, и цикл ненависти снова растягивается на долгие годы.
Я часто спрашиваю себя: «Как это может быть, чтобы родители, которые сами — добрые люди, мирились с жестокими школами для своих детей?» Эти родители, вероятно, озабочены в первую очередь хорошим образованием для своих детей. Но они не понимают, что хотя наказывающий учитель и может вызвать у ребенка интерес, но интерес, возникающий в результате принуждения, — интерес к наказанию, а не к арифметическим примерам на доске. Дело в том, что большинство лучших учащихся в наших школах и колледжах позднее превратятся в посредственности. Интерес к успешной учебе был по большей части вызван давлением родителей, а существо дела их мало интересовало.
Страх перед учителями и перед наказаниями не может не сказаться на отношениях между родителями и ребенком, потому что символически всякий взрослый для ребенка — это отец или мать, и каждый раз, когда учитель наказывает ребенка, он усиливает его страх и ненависть к тем взрослым, которых символизирует, т. е. к отцу или матери. Ужасно, если вдуматься. Дети, как правило, не осознают это чувство, но я однажды слышал, как тринадцатилетний мальчик говорил: «Директор в моей последней школе часто бил меня, и я не могу понять, почему папа и мама держали меня там. Они знали, что он — жестокая скотина, но ничего не делали».
Наказание в форме нотации еще более опаснее, чем порка. Как ужасны бывают такие нотации! «Неужели ты не знал, что поступаешь неправильно?!» Всхлипывающий кивок. «Скажи, что ты сожалеешь о содеянном». Эта форма наказаний не имеет себе равных в качестве тренировки для ханжей и лицемеров. Хуже может быть только вознесение молитв за заблудшую душу ребенка в его присутствии. Последнее вообще непростительно, потому что призвано возбудить в ребенке глубокое чувство вины.
