— Жалеет? — переспросил Войтех.
— Слушай, даже мне тебя жалко, бестолкового, что уж говорить о впечатлительной барышне. Ты бы ловил момент, раз она тебе самому так нравится.
— По-твоему, жалость — это хорошее основание уйти от любящего и любимого благополучного мужа? — фыркнул Войтех.
— Жалость, наряду с восхищением и благодарностью, прекрасная основа для любви, — авторитетно заявил Карел.
— С каких пор ты стал специалистом по любви? — поддел его Войтех и с удивлением увидел, как тот отвел взгляд в сторону и промолчал в ответ. — Да ладно?
— Не обольщайся, — отмахнулся Карел, выбрасывая в пепельницу недокуренную сигарету и совершенно неожиданно уходя с балкона.
— Кто она? Я ее знаю? — Войтех не пожелал сдаваться и последовал за ним.
— Нет, — отрезал Карел, не оборачиваясь и сбегая от него в гостиную.
Сам Войтех, удивленный признанием — или почти признанием — брата, замер посреди родительской спальни. Его внимание привлек шкаф, в котором, если ему не изменяла память, мама хранила альбомы с фотографиями.
В прошлом году, когда они все были в Санкт-Петербурге и расследовали загадочные сообщения в Скайпе от мертвой девушки, обстоятельства сложились так, что он и Саша оказались вынуждены переночевать в квартире ее родителей. Он тогда увидел на стеллаже несколько ее фотографий, а она заявила, что он теперь должен показать ей пять своих детских снимков. Он пообещал, что возьмет для нее фотографии, если снова окажется в Праге. В тот вечер Войтех считал, что этого никогда не произойдет, но раз уж он все-таки приехал сюда и даже пришел в квартиру родителей, ему стоило выполнить свое обещание.
Мама застала его в тот момент, когда он просматривал свои детские фотографии и выбирал из них наименее компрометирующие.
— Вот ты где, — тихо констатировала она, улыбаясь. Манеру говорить и смеяться тихо Войтех унаследовал именно от нее. — Там кофе остывает. Что ты делаешь?
— Смотрю фотографии.
— Это я вижу, — мама села рядом с ним на кровать и взяла в руки уже отложенные снимки. — Для чего они тебе?
— Обещал показать кое-кому, — признался Войтех.
— Свои детские снимки? — переспросила мама. — Это особенный «кое-кто», я полагаю?
— Нет, просто подруга, — как можно равнодушнее отмахнулся Войтех.
Впрочем, даже если бы он действительно воспринимал Сашу как «просто подругу», мама бы ему не поверила. Ее улыбка стала многозначительной, она перевернула несколько страниц в альбоме и указала ему на одну из фотографий.
— Возьми эту, — предложила она. — Тебе здесь два года, и ты похож на хомяка.
Войтех нахмурился, глядя на фотографию. На его вкус здесь он выглядел нелепо. Впрочем, на всех детских снимках он казался себе нелепым, а эта была точно не хуже других.
— Хорошо, так и сделаю, — вздохнул он.
Войтех почувствовал, как мамина рука коснулась его коротко стриженных волос. Хотя он давно уволился из армии, он продолжал носить стрижку «по уставу». Почему-то именно сейчас это показалось ему нелепым.
— Я рада, что ты вернулся, Теша.
Войтех посмотрел на маму и широко улыбнулся.
— Я тоже рад.
1 мая 2013 года, 22.30
Osadní, Holešovice Praha 7
Прага, Чешская Республика
Домой Войтех вернулся в состоянии полного умиротворения. Чувство казалось ему даже немного неправильным, так он отвык от него за последние три года. Даже разговор с отцом под занавес вечера не портил общего впечатления.
Тот подловил его уже перед самым уходом. Войтех так и не понял, как они оказались наедине, и подозревал, что мама подстроила это специально.
— Ты собираешься вернуться в Прагу? — без хождений вокруг да около спросил отец. Он не любил задавать наводящие вопросы и намекать.
Войтех знал, какого ответа от него ждут, и понимал, что его честный ответ отец слышать не захочет и не примет, поэтому выдал компромиссную ложь:
— Я пока не знаю.
— Зачем тебе оставаться в Москве? Тебя ведь там ничего не держит.
— Зачем мне возвращаться сюда? Здесь меня тоже ничто не ждет.
Это прозвучало почти дерзко. Гораздо более дерзко, чем Войтех когда-либо себе позволял, не считая своего последнего разговора с отцом, после которого и началась его добровольная самоизоляция от родных.
— Здесь твоя семья, — важно напомнил Ладислав. — Твоя родина, в конце концов.
— А там последние восемь лет моей жизни, — не сдавался Войтех. — Дом, к которому я привык. Друзья. Работа. — Последние заявления были откровенным преувеличением, но он напомнил себе, что отец никак не может этого знать. — Едва ли Прага может предложить мне больше.
— Здесь у тебя тоже есть друзья, ты просто забыл о них в последнее время. — Ладислава тоже было трудно свернуть с выбранного пути. — И ты мог бы найти здесь нормальное занятие.
— Например?
— Ты мог бы восстановиться в ВВС.
От такого предложения Войтех даже вздрогнул. Он удивленно посмотрел на отца, не понимая, как тот может думать, что после всего случившегося он захочет вернуться. Даже если бы мог.
— На кой черт мне это нужно?
— Это достойное дело, — без тени сомнений заявил Ладислав, глядя на сына с легким раздражением, как будто тот вынуждал его озвучивать прописные истины. — Головокружительной карьеры тебе, конечно, уже не сделать, учитывая все обстоятельства, но ты еще успеешь получить звание хотя бы майора или даже подполковника.
— Класс, это, конечно, сделает мою жизнь более осмысленной, — неожиданно для самого себя огрызнулся Войтех. — С чего ты взял, что мне это нужно? — он продолжал с удивлением разглядывать отца, пытаясь заметить хотя бы тень сомнения. Хотя бы крошечный намек на то, что Ладислав Дворжак допускает мысль о том, что его сын не жаждет военной карьеры. — Я никогда не хотел быть военным, папа, — тихо заметил он, так и не отыскав ничего подобного. Отчасти он боялся, что отец выйдет из себя от такого заявления, а портить прекрасный вечер новой ссорой ему не хотелось, но и промолчать он сейчас не мог. — Никогда. Ты этого хотел. Я только хотел… полететь в космос, — он нервно рассмеялся. Сейчас собственная детская мечта казалась ему глупой. — Или я думал, что хочу этого, не знаю теперь уже. Это ты сказал мне, что проще всего сделать это, став военным летчиком.
— Но тебе же нравилось, — неожиданно спокойно напомнил Ладислав. — Тебе нравилось летать.
— Нравилось, — не стал отпираться Войтех. — Только ты прекрасно понимаешь, что после всего, что тот врач написал в своем отчете, я уже никогда не смогу быть пилотом. Ни военным, ни гражданским. — Он покачал головой. — Психов ведь не пускают за штурвал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
