где лучше отступить.
Едва ноги коснулись земли, я выдохнул, почуяв себя в безопасности. Автомобиль, в котором я еще до недавнего времени имел честь ехать вместе с главой инквизаториев уже успели обступить Белые Свистки. Мобиль скорой помощи прикатил только для того, чтобы уехать: забирать тело из машины не по их части.
Я же зашагал на улицу Фонвизина. В Петербурге, который я знал, улица пряталась где-то на окраинах. В этом же она едва ли была не центральной.
Ноги попросили пощады, и я пошел у них на поводу, заскочив в ближайший подошедший трамвай. Деньги, что нашел на конспиративной квартире, почти жгли карман, желая поскорее растратиться на всякую ерунду. Я справедливо решил, что возможность посидеть минут пять-десять после дичайшей погони — не такая уж и ерунда, купил билет.
Когда Кондратьич увидал меня, я не знал, что случится наперво: у него вылезут глаза из орбит или отвалится челюсть. Сидящие рядом со мной в трамвае люди помалкивали, признавая во мне ученика офицерского корпуса, а значит, благородного. Их смущали кровавые брызги на моем кителе и лице. Словно извиняясь перед ними, я разводил руками — мол, так вот получилось, ничего не мог поделать.
Пару раз на улице, когда я выскочил, ко мне подходили Белые Свистки. Они грубовато и без обиняков спрашивали документы ,и проверив мой пропуск в офицерский корпус, меняли хамство на учтивость. Спрашивали, не нужна ли какая помощь, но я отказывался.
Ибрагим встретил меня скупо и по-мужски.
— День прошел, барин, а ты как будто ничуть и не изменился, — цокнул он языком, подкладывая мне очередной кусок мяса к гречневой каше.
Мне-то казалось, что после того, как на моих глазах взорвался кровавыми ошметками живой человек, я есть не захочу как минимум неделю. Так оно и было до того самого момента, как старик, стащив с меня замызганные одежды, усадил за стол. Желудок, не ведавший еды вот уже который день, урчал от удовольствия и приговаривал, что готов проглотить если не целого слона, то как минимум его добрую часть.
— В смысле? — переспросил я. Мастер-слуга лишь махнул рукой.
— На сутки тебя в офицерский корпус отпустил, а ты? Уже успел вляпаться. И, судя по всему, не первый раз. Ты ешь-ешь, я твои вещички хозяйке отдам. Тут чистка есть — как новенькие через-час другой будут! Лучше скажи, что там за история случилась сразу же, что тебя в инквизаторий потащили?
— В газетах не писали?
— Так я хотел бы лично от тебя услыхать, а не из газет. В бумажонках там такого понапишут — потом разбирай, где правда, а где вымысел.
Я кивнул в ответ, соглашаясь с правотой его слов. Что ни говори, а все как сказал, так и есть. Старик задумчиво потеребил затылок.
— Дак ведь и это, барин, оно ж я как только узнал — мне бабы донесли, что у корпуса самого этот самый, таракт, мать его в душу! — так сразу к тебе. Думал, все! Нет барина! Уж на шею камень хотел, да только рано мне, солдату, труса-то праздновать. Схожу, погляжу, авось тобой там и рядом не пахло.
— О-о-о, Кондратьич, мной там не просто пахло. Мной там самым нещадным образом наванивало! — Вспомнились слова Егоровны, что я обречен самим мирозданием из раза в раз прыгать в жуткие, готовящие скорую гибель события. Улыбка старухи не хотела выходить из головы.
Люди ведь не куклы, но ломаются. Верно?
— А потом мне рассказали, что ты там аки хват плясал с одного бока на другой. Я даже диву дался — эк тебе, барин, на каждом углу засада-то! Не везет! А ты хоть черту в зубы, хошь в пеклу адову, а отовсюду живым выберешься.
В старике играла самая настоящая гордость. Будто он самолично растил меня не просто с младых ногтей, но и привил те самые навыки, благодаря которым я все еще копчу это чужое небо. Эх. Знал бы ты, Кондратьич, как бестолково и постыдно умер твой настоящий названый сын…
Я же лишь просто кивнул, соглашаясь с его словами.
— Там была Никса, — проговорил я.
— Поди ж ты.
Он хлопнул себя по коленям. Про Никсу он наверняка уже не просто знал, а успел сгонять к самой Егоровне и вычитать про этих бестий каждую крупицу информации. Удивлялся сейчас только ради того, чтобы показать мне восхищение — получалось у него на ура.
— Знаешь, Ибрагим, мне бы не хотелось об этом вспоминать. Хотя бы за столом.
Старик виновато кивнул.
— Понимаю, барин, как есть, а понимаю. Прав ты, прости старого дурака…
— У меня к тебе разговор, Ибрагим.
Он вдруг напрягся, будто я собирался вытащить из него все нутро. А может, предчувствовал, что я снова оказался в проблемах, из которых просто так не выбраться.
— Ну говори, барин, коли так-то. А там уж мы с тобой на две головы чего придумаем.
— Мне нужно отыскать кровнорожденного прислужника.
Повисло тяжкое, густое молчание. Ибрагим склонил голову, потеребил затылок — явно было, что мне удалось задать задачку даже для старика. Он крякнул, протер глаза, качнул головой. Где-то внутри его седой головы велась самая настоящая борьба незнамо чего неведомо с чем. Наверное, с желанием помочь и удивиться — как же я оказался в таком непростом положении?
— Ну ведаешь ли, барин… — Он начинал издалека, утирая лоб. Ему не хватало Бискиных рогов, чтобы он мог их задумчиво почесать.
— Не ходи вокруг да около, Кондратьич. Дело серьезное.
— А то я будто не знаю, барин! Ясно дело, что раз Николаевич такую каверзу под нос засунул, то не приглянулся ты ему с самых портков. Я-то думал, что он хоть снизойдет, ан нет…
— Ты знаешь, как эта образина выглядит и с чем ее едят?
Старик поднял на меня опущенный взгляд, будто не раскусив моей шутки, но все же ответил.
— А что тут знать-то, барин? Найти такую — что в нужнике алтын обнаружить. Всяк мечтает, да мало у кого получилось. Это такой воин, который связан с тобой будто бы одной душой. Ну как будто когда Царь Небесный нас всех лепил, то одну душу на несколько частей и разодрал.
— Я так чую, душу Николаевича он драл и в хвост и в гриву, — вспомнил самый настоящий радужный «рукав» отметин на руке старика. Кондратьевич кивнул мне в ответ.
—
