— Каргопольские мы, — и будто бы у него перед глазами открылась брошюрка туристическая, — Каргополь получил официальный статус города в тысяча шестьсот тринадцатом году, хотя впервые назван таковым в документах четырнадцатого века. К семнадцатому веку в Каргополе насчитывалось более двадцати храмов, из них лишь один каменный — Христорождественский. В тысяча шестьсот двенадцатом — четырнадцатом годах Каргополь трижды осаждался польскими войсками. Нападавшие не достигли в этом деле никакого успеха, а жителям города за заслуги перед Отечеством была дарована царская «Похвальная Грамота». В ней говорилось, что горожане «литовских людей побивали и многие городы и волости от воров очистили и преславные победы везде показали».
— Стоп! — Приказал Пес. — Ты откуда все эти даты помнишь?
— Пес его знает. Припомнились. А вот про Болотникова особо…
Только в этом месте разговор отцу наскучил и он, поблагодарив паломников за труд, попросил их отправляться на отдых. Дело шло к вечере и трапезе.
— Ты что же, как экскурсовод себя ведешь? Ты же к людям допущен. Ты с ними по-человечески говори. Просто. Ты откуда это знаешь?
— Дело было так. Требовался в туристическую фирму гид, — отвечал Саша.
— Ну?
— Я историйку подучил. В голове ничего, кроме рыбы, не лежало. Знания крепко сели на болты.
— Ну и?
— Не взяли.
— Почему?
— Знания языков не было.
— А много ли туристов из-за бугра?
— Вообще никаких.
— И что?
— А потом они сами закрылись. Разорились и закрылись. Директора искали долго. Кассу спер. Нал, безнал, как там у них?
— А экскурсоводы-то есть в городе?
— Да как же без них? Бабы. Грамотные. Симпатичные. Родственники, знакомые.
— А у тебя что, знакомых нет в городе?
— Да я как-то сам по себе…
Они снова приняли душ, переоделись в чистое, прилегли. И тут било. Вечеря…
Нужно идти в храм, а как-то и не хочется. Лень наплывает. Мышцы сладостно потягивает, клонит в сон. Пес медленно вплывает в сон, уже обозначилась та самая, гнусная и реальная рожа, и ящик «Электрона» львовского, а именно из того реликтового аппарата входит в комнату паскудная голограмма, но незнамо как все прекращается. Это Саша будит его.
Пес встает. Полумрак от керосиновой лампы, тонкое движение теней за окошком. Это братия пришла в движение. Он выходит в коридор. Прямо, налево, прямо, направо. Холодная вода так кстати. Он долго держит голову под струями. Потом вытирается белым толстым полотенцем и идет назад. Саша сидит на коечке, маленький какой-то, тихий.
— Выше голову, сталинский сокол.
— Почему?
— Ну, ты же за народ? Против реформ?
— Че ты дуркуешь, Песка?
— Не обижайся. Готов?
— Да.
— Пошли.
По двору, слушая море, а оно нынче неспокойное, потом наверх, по лестнице, ощущая ступени сквозь подошвы. Камень, по которому шли веками то ли люди, то ли ангелы. Худому человеку долго ходить по этим ступеням не дадено. А, может, и дозволят, чтобы других испытать. А потом — не обессудь…
В храме полумрак. Они идут к своим стасидиям, но там уже пришлые. Паломники свежего заезда. Они не в обиде. Места всем хватит. Пес уходит влево, в глубину, становится, опершись на подлокотники, голову наклоняет, закрывает глаза. Саша, сзади, вглядывается в глубину храма, в отблески свечей на окладах, в теплые пятна лампадок, ловит голос чтеца. Монахи поют первый ирмос… Он еще и слова-то такого не разумеет. Но дрожь по телу ощущает. Еще одна заблудшая душа, кажется, вернулась домой неизъяснимым образом. Сердце приходит в умиление и хочет улететь куда-то вверх. А ему кажется, с устатку улетает. День выдался непростой. А за стенами ротонды — море. Ветер бьется в стекла цветной мозаики. «Помилуй мя, Боже, помилуй мя…»
Но на трапезе опять появился Викеша. Сидел он за столом раскованно, как-то непринужденно. Словно тамада на застолье. Вот-вот встанет и произнесет грузинский тост. Пес видел это, ел плохо, супу похлебал и какао выпил с хлебом. Хлеб нынче особенно удался. Пшеничный, еще теплый.
После трапезы Пес отправился просить послушание.
Вначале выпало с албанцами на лесоповале. Отвели приятелей в архандарик, посадили за скамьи. Монашек, по акценту серб, готовил им в дорогу литр кваса и маслинок банку. Хлеба не пожалел. Того самого, что утром отведали. Потом они долго сидели у складов, на бревнышке, ждали, когда что-то там с машиной решится. Наконец из «штаба» пришла коррекция планов. Албанцы — народ дикий, невоспитанный. Звену Пса дали другую работу. Туесок с паечкой отобрали и отвели на склад. Кирпича, кубов так двадцать, битого отсортировать и растащить. Те, что поцелей — налево, на поддон, а хлам ближе к двери, на вывоз. Третьим оказался мужик из Тюмени. Назвал себя инженером-геологом, рта не закрывал, тачку катать не хотел, балагурил и отлынивал. Оказалось, что хозяин склада, отец, лет так в полтинник, ситуацию контролирует, и вскоре они остались вдвоем. Саша тачку катал мастерски, Пес жил не рвал, накладывал не спеша, сердце слушал. Но дело продвигалось.
Потом они ехали с отцом на джипе в отдельно стоящее строение, коробки с электроарматурой таскали, розетки, выключатели, лампы, кабель и прочую нужную дурь.
— А кто парень этот? Что побыл да ушел? — спросил Саша.
— Паломник. Давно здесь.
— И что делает?
— Их целый выводок. Сиделые.
— И давно здесь?
— С месяц. Работать не любят.
— Молятся?
— Через раз. Спят. По окрестностям шастают.
— И терпите?
— А они нам худого не делают. Насчет денег не спрашивайте. Не знаю.
— Сказал — инженер из Тюмени.
— Значит, про Тюмень знает. От кого-нибудь. Или бывал там.
— А инженер он?
— Откуда мне это ведомо? — посмотрел отец на Сашу ясно.
Ведомо ему было все.
— А можно спросить про дерево? — озадачил Саша отца прямым вопросом.
— Про древо жизни? — заподозрил неладное отец.
— Про оливу.
— Какую оливу?
— Пантелеймонову.
— А, про это, пожалуйста. Видели, где была?
— Да. Вчера показали.
— А историю?
— Нет.
— Ну, слушай. В монастыре растет маслина, которой лет поболе ста. На том месте, где должны были казнить великомученика Пантелеймона, росла старая маслина. Вот привязали его к ней, чтобы голову рубить. Но он еще не закончил молитву. Один из воинов все же ударил святого по горлу. Меч сделался мягким, как воск, и не причинил Пантелеймону вреда. Тогда воины упали на колени и стали просить прощения:
— Ничего не бойтесь, — сказал Пантелеймон, — и делайте, что приказано. Я закончу молитву, и вы выполните приказ царя.
— Мы не сможем, — отвечали воины, — у нас рука не поднимается. Бог нас накажет.
— Если не исполните приказа, не получите милости от Христа!
И так он это сказал, что никто не ослушался. Он закончил молитву и позвал их:
— Начинайте.
Голова покатилась по траве. И совершилось чудо: из раны вместо крови потекла белая жидкость — как молоко. А когда она впиталась в землю под маслиной, на сухом дереве появились плоды. И те, кто брал и ел эти маслины, исцелялся от любых болезней. Царь тогда велел срубить и сжечь маслину вместе с телом Пантелеймона. Огонь не тронул тела, которое нашли под пеплом догоревшего костра. А потом на старом корне выросла новая маслина. Маслины растут по две тысячи лет. Молодая поросль питается от того же корня. В результате получается сплетение корней и сросшихся стволов.
От маслины святого Пантелеймона русский монах лет сто тому назад принес косточку на Афон и посадил у нас. Косточка проросла. В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году был пожар.
— Слышали.
— Ну, да. Тогда сгорела добрая половина корпусов.
— Говорят, поджог.
— Это нам не ведомо. Сгорел и корпус, возле которого растет маслина. Вон его развалины. Там, за маслиной, вдоль стен, монахи поленницей укладывали заготовленные дрова. Загорелись поленницы дров, окружающие маслину с двух сторон. Вся была объята пламенем… Но ни один листик не сгорел, хотя температура была адская. Дрова превратились в пепел, сгорел корпус, а маслина стояла. Монахи и даже паломники, с молитвой съедавшие ее плоды, исцелялись ото всего. Но потом она засохла. И так неожиданно.
— Почему?
— Знак, видимо. Конец времен.
— А где дерево?
— На крестики пустили. Пять евро. В лавке продают. Большую силу имеют.
— Всем?
— Конечно всем. Там еще свежий росток пошел. Надежду обозначил. Не все так плохо. На завтра какие планы?
— На гору собрались, — ответил Пес.
— Я не был. Тогда отдыхайте. Потом расскажите.
— А как туда тропы ведут? Откуда?
— Отовсюду.
— А я думал, первым делом всех на гору отправляют.
— Нет. Не всех…
— А это… Конец времен, — настаивал Саша.
