— Вы еще и невнимательный.
— Валмиера, Кулдига, Руиена, Тукумс. Так они из замков и превратились.
— В местечки?
— В города.
— Да нету вас тут городов. Есть местечки.
— Да почему вы злой такой?
— Я не злой. Я справедливый.
— Я устал.
— Что-то быстро.
— Вам, конечно, виднее, но я спать хочу.
— Вы про замки гораздо интересней рассказываете.
— Чем про что?
— Про черные камни.
— Так замки из камней состоят.
— Не скажите. Камень камню — рознь.
— Вот в этом вы правы.
— Хоть что-то хорошее услышал. Меня дома ждут.
— Подождут да перестанут.
— Ведь сюда явятся, — с отчаянием произнес музейный работник.
— А что вы так переживаете? Поучаствуют в дискуссии.
— Вы про замки послушайте и…
— Что и?
— Во внутреннем декоре замков прослеживаются позднероманская и готическая концепция и стилистика, позаимствованные в центрах германской и скандинавской архитектуры.
— Вот и ладненько. Никогда у этого смешного народца своей архитектуры не было в помине.
Эрнест заплакал по настоящему.
— Ну что вы, право? Что я сказал такого? А?
— Не буду я ничего говорить.
Потом долгий монолог по-латышски. Крик. Попытка соединить телефонные проводки. Пес наблюдал все это с интересом.
— Давайте не будем. — Он дернул за конец провода и снова разбил краткую иллюзию. — Давайте поговорим еще. Вы — умнейший человек. Только под тупого вам косить было очень удобно. Вы, может быть, искренне верите во все эти «исторические» изыски. В Латвию до Урала.
— Да сами вы с Урала.
— Вы зачем книжки эти писали?
— Какие?
— Учебник истории.
— Да ваше-mo какое дело? Вы что, по-латышски понимаете?
— Мне перевод предоставили. Служебный. С грифом — для служебного пользования.
— А где ваша служба?
— Начальники… даже не в Москве. Есть еще места и повыше.
— Ладно. Что теперь?
— Теперь объявление приговора и его исполнение.
— А три желания?
— Да можно, в принципе. Вы курящий?
— Нет.
— Выпить тут у вас нечего. Домой позвонить нельзя. В небо звездное посмотреться желаете?
— Конечно.
— Нельзя.
— Почему?
— Времени не осталось. Помолитесь по-своему. По-лютерански..
— А потом?
— Потом узнаете. Три минуты у вас.
— Вместо трех желаний?
— Времени не теряйте…
Эрнест просто просидел три минуты, выпучив глаза, и сделал новую неудачную попытку приподняться.
— Сидите, подсудимый. Объявляется приговор. Вы виновны в фальсификации истории, в написании вредных, растлевающих книжек, в государственной измене и службе оккупационному режиму.
— Все?
— А вам мало?
— А теперь послушайте, что я скажу…
— Нет, не послушаю. Приговор немедленно привести в исполнение.
И Пес прострелил Эрнесту лоб. Тихий звук милосердного выстрела никто, кроме их двоих, не услышал.
Он знал, что ночной автобус на Ригу отходит через полчаса и успел на него вовремя. Билет был куплен заранее.
Он заглянул в Интернет-кафе. Посидел там с полчаса и отправил во все Рижские газеты заявление, в котором говорилось, что накануне, в Даугавпилсе покончено с господином Пуммерсом, вина которого состояла в фальсификации истории в особо извращенной форме, выразившейся в издании лживого школьного учебника. Имя убийцы не имело никакого значения и потому не объявлялось.
… Утром в Межапарке не было ни души. Лицемерный и нудный дождик с помощью злобного какого-то ветра превратил территорию любви и праздношатания в пустыню.
Дюны перетекали, подобно водам. Сосны, березы, ольха, кое-где лишайник и вереск. Он нашел бруснику, набрал горсть и положил в рот. Потом нашел павильончик, метрах в трехстах от места встречи, сел там, взял кофе со сливками.
Он вспоминал прошлый вечер, и не было в нем жалости. Он влез туда, куда его не просили. Выбрал для расправы совершенно безответного мужика. Таких можно было набрать сотню. Так что же, начать отстрел? Чтобы все сошли с ума от страха и недоумения?
Он обозначил всего лишь одну вешку, один край. На другом краю были совсем иные персонажи. До них можно было добраться. Но не стоило. Как-то сам собой сложился другой, очень полезный для общества, вариант. Он нашел себе наполнение досуга на ближайшее время.
Потом он увидел высунувшийся из песка камень. Дюнам этим было лет так тысяч восемь. А камню и того больше. Он нагнулся и разглядел на гладком боку канавки и выбоины. Отчего пришел в хорошее расположение духа.
…Он разбудил Сашу очень рано. Солнце еще не взошло. Где-то рядом ворочалось, за горой разминало невидимые длани. День покажет, каково оно сегодня. Саша сел на койке, протер глаза.
— Идти пора. Я уже умылся. Найдешь там во дворе, где…
— А пожрать?
— Это после утрени. Мы не дождемся. Нужно быстрей выходить. А то жарко будет. Потом мы булки с тобой забыли. С ветчиной. С парома. Помнишь?
— Точно. А они не протухли?
— Американская технология. Мертвечина не тухнет. Подсохли только. Проверено.
Саша вернулся умытый, с грустными глазами.
— Чего ты?
— Горячего хочется. Чайку, супа. Картошечки…
— Наверху, в Панагии очаг есть. Там еду дежурную оставляют. Чай обещаю, макароны какие-нибудь.
— Точно?
— А то. Дойти только.
— Это мы быстро.
Они наполнили два баллона водой из-под крана, вышли за ворота. Метров через двести Саша приметил пенек. Сели завтракать. Плоскую, сухую лепешку с тонкой прослойкой то ли колбасы, то ли чего-то похожего Пес ел с трудом. Их было три и обе другие отошли к Саше. Тот завтракал бодро. Оголодал слегка.
— Котопуза бы скушал сейчас. Горячего, в сухариках…
— Нет. Я бы ягнятинки. С пивом.
— А я бы так посидел. Ну, тронулись.
…Пес посмотрел на солнце. Раннее утро предполагало прохладу и легкость. Ночь — это влага на травах, камнях, лбах спящих грешников и даже перила, раскинутые над Млечным Путем, а именно держась за них будут уходить праведники в горние выси, — свежи. Но сегодня что-то происходило в природе. Тяжелые ботинки Пса тонули в пыли. Ни облачка, ни тучечки. Только там, ближе к вершине, туман, облако мутное и строгое. Тропа пошла сразу вверх. И мгновенно зашевелилась поганая боль, десятком радостных иголок проколов сердце. Он нагнулся, положил обе ладони на левое колено, пот тут же проник в глаза и остался там.
— Ну что, хозяин, — спросил Саша, — вернемся?
Пес посмотрел на него. Пьянь жилистая. Паломник хренов. Зачем все это? Этот дойдет и без него. Он распрямился.
— Каждую большую работу нужно начинать с перекура.
— Недавно курили. И завтракали.
— Это ничего. Покурим.
— Здесь курить нельзя.
— Почему?
— Ты что, Песка? Дом Богородицы…
Вот оно как. Саша оказался удачливым учеником. Все ловит с лета. Если что, отнесет его вниз. Там врач приплывет. Больничка, если успеют. И все… Уж лучше — по-другому.
— Можно тебя попросить?
— О чем?
— Ты расскажи мне что-нибудь про Каргополь. Ты же много знаешь.
— А о чем? У нас много всего интересного.
— Вот, например, тюрьма у вас есть?
— У нас лагеря кругом. Были, есть и будут.
— А в городе-то есть тюрьма? Город без тюрьмы не может.
— КПЗ есть. У ментов и чекистов. А тюрьма… с тюрьмой обхохочешься. Мы идти-то будем?
— Конечно. Мы идем, и ты излагаешь. Дай-ка водички.
Саша развязал рюкзачок, протянул Псу баллон. Пес отвинтил крышечку и отпил три больших глотка, как водки уложил внутрь, жадно и расчетливо.
— У нас много особняков сохранилось. Купцы из всех щелей прут, и торговля именно в них возобновилась. Генетика. В других — организации и ведомства. В Вешнякове, что на Архангельской, артель. На первом этаже. Делают глиняные игрушки. Там же и продают. Наверху — Кукольный домик. Там и была тюрьма. Круто?
— Однако. А куда же возят сокамерников?
— В Вологду. Там ресурс. Там конвой. Хороший.
— Чалился?
