Но это утро… не походило ни на какое другое. В комнатке без окон, с углублениями для стеллажей в стене — наверное, это бывшая кладовка — было тихо. И я был один. Совершенно один. Ни один призрак не явился, чтобы стенать, приставать ко мне или пытаться заставить меня с ним заговорить.
Где-то в середине утра пришел Брюстер и кинул мне Марси. Я должен бы был разозлиться, что он не вернул мне ее сразу, хоть и обязан был это сделать, но я бы по-любому не стал пользоваться Марси. Сначала нужно продезинфицировать или купить новые наушники. К тому же, сейчас я прекрасно обходился без музыки. Вокруг стояла такая полная и абсолютная тишина, что у меня практически гудело в ушах. Обалденное чувство. Что бы там Алона не делала, это срабатывало.
Затем настало время обеда.
Незадолго до него ко мне зашла миссис Паджет.
— Я сегодня дежурю в кафе. Мистер Брюстер уехал на встречу с инспектором по учебному округу. Он сказал, ты можешь пойти со мной и взять свой обед. Но есть тебе придется здесь. — Она извиняюще улыбнулась.
— Хорошо. — Я оттолкнулся на стуле от стола, встал и потянулся. Как же здорово спокойно сидеть и делать то, что положено, вместо того, чтобы почти всю свою энергию затрачивать на отгораживание от кишащих вокруг призраков.
— Кажется, тебе сегодня лучше, — заметила миссис Паджет, когда я догнал ее в коридоре.
— Я очень рад, что меня не исключили из школы.
— Я это вижу, — сказала она, неожиданно рассмеявшись.
Джуни со своим потрепанным стареньким рюкзаком ждала меня за дверями кафе в начале стойки раздачи еды. Увидев меня, она выпрямилась, но, заметив рядом миссис Паджет, навстречу не пошла.
Миссис Паджет, поколебавшись, повернулась ко мне.
— Не забывай, что должен взять обед и вернуться. Не давай ему ни единого повода. — Ей даже не пришлось делать ударение на слове «ему», и так понятно, о ком речь.
Я кивнул.
— Спасибо.
Мисс Паджет вошла в кафе, и я направился к Джуни. Под ее глазами от усталости пролегли фиолетовые круги, тушь просыпалась на щеки, и один прокол на губе был без булавки и покрыт засохшей кровью.
Я подавил желание коснуться своей губы.
— Что случилось? Ты…
В нашу сторону по коридору шла группа шумным девятиклассников. Джуни схватила меня за руку и дернула в сторону, убирая с прохода в кафе.
— Они дадут ей умереть.
Кому? — чуть не сорвалось с кончика языка, но я вовремя захлопнул рот. Конечно же, я знаю, кому. — О чем ты?
Джуни теребила лямку рюкзака, подцепляя один из наколотых на ней значков. На нем было написано: «Коротко говоря, у меня проблемы с властями». Этот значок подарила ей в прошлом году Лили, до того, как они поссорились.
— Вчера после школы я навещала Лили и услышала разговор медсестер. — Джуни переступала с ноги на ногу, словно шагая на одном месте. — Там дело в страховке или в чем-то еще, я не поняла. Они вынут из Лили питательную трубку и дадут ей умереть от голода… — У нее перехватило дыхание, и она замолчала, захлебываясь собственными эмоциями. — Или родители заберут ее в лечебное учреждение в Индию.
Я невольно отступил. Ее слова хлестнули пощечиной. В глубине души я знал, что этот день придет. Только не осознавал, что этот день настанет сегодня.
Глаза Джуни наполнились слезами.
— Что мы будем делать?
Мы с Джуни навещали Лили с первого дня, когда это было позволено. Я касался ее руки, смотрел в ее глаза. Ее уже не было с нами. Душа Лили давно ушла. Ее никогда не было ни в больничной палате, ни на месте аварии — там я тоже проверял, просто чтобы увериться. Так что мы ничего не могли сделать.
— Джуни, мы не можем… — начал я.
— Ты не понимаешь. Я виновата в том, что она там оказалась. — По ее щекам текли слезы, и ей было не до того, чтобы их вытирать.
— Почему? Потому что вы поссорились за несколько месяцев до этого и она перестала с нами общаться?
Я думал, со временем Джуни с Лили помирятся, мне это не казалось какой-то проблемой. Пока мы с Джуни не пришли на первый день занятий в 12 классе (Лили перешла в 11) и не увидели Лили, одетую в мини-юбку, неустойчиво ковыляющую на шпильках в окружении ровесников-элиты. Она прошла мимо нас задрав нос, с таким видом, будто мы не знакомы. Две с половиной недели спустя она ехала на мамином микроавтобусе, потеряла управление и врезалась в дерево.
Я покачал головой.
— Не мучай себя, Джун. Ты пыталась извиниться за то, что бы там между вами не произошло, но она даже не стала слушать тебя. Она сама сделала выбор — общаться с теми людьми и пойти на ту вечеринку. Мы тут не при чем.
Сказав это, я вдруг осознал, что совершенно прав. Может быть, я мог бы что-то изменить, может быть, мог бы ее спасти, ответь я тогда на ее звонок. Но именно она бросила нас, променяв на других друзей. Все, что я сделал — не ответил на звонок от человека, который месяцы с нами не говорил. И она даже не оставила мне сообщение.
Мне сразу полегчало, словно груз с плеч свалился. Я бы все что угодно отдал за то, чтобы Лили снова была жива и здорова, даже если бы она при этом не желала быть моим другом. Но я не виноват в том, что с ней случилось. Это было стечением множества обстоятельств, лишь одно из которых было подвластно мне — я мог ответить на звонок.
Однако на Джуни мои слова не подействовали так же, как на меня.
— Ты не понимаешь, — глухо повторила она, уставившись в пространство.
Я мягко встряхнул ее за плечи.
— Перестань. Это не твоя…
В этот момент я увидел на сцене Алону, окруженную всеми мертвыми, которых я когда-либо видел в коридорах школы Граудсборо.
Если вам интересно, почему у нас в кафе есть сцена, то по той же самой причине, по которой столики в нем расположены ярусами на разных уровнях. Наше кафе построено в виде аудитории, и некоторые умники называют его «кафеторием». Выходя от стойки раздачи, вы оказываетесь на одном уровне со сценой, но прямо с противоположной стороны. Отсюда идут ступеньки, ведущие к разным ярусам со столиками. Дружки Алоны, так называемая элита первого яруса, сидят, как это ни странно, в самом нижнем ряду, служащим оркестровой ямой в моменты, когда членам драмкружка приходит в голову показать всем какую-нибудь из написанных ими же ангстовых апокалиптических сценок под почему-то бодрую музыку. Но и тут наверное нет ничего удивительно, потому как этот ряд — самый дальний от учительских столиков. Чем дальше столики от этого яруса, тем сидящее за ними все более и более непопулярны. Мы с Джуни и Эриксоном едим за стеклянными дверями, что напрочь отрезает нас от какого-либо уровня популярности. И это к лучшему.
Но сцена… сцена для элиты первого яруса все равно что священный Грааль. Они, наверное, считают, что должны занимать ее, возвышаясь над посредственной толпой, но в этой привилегии им отказали. После того, как несколько лет назад какой-то парень сломал себе ногу, спрыгнув со сцены, никому кроме членов драмкружка — и только если они готовили сцену к постановке — не позволялось во время обеда забираться на сцену. Этой зимой все сходили с ума, раскрашивая декорации к весенней постановке «Смерть и мороженое». Понятия не имею, о чем она была, но почти все декорации были в черно-красной гамме и девчонки с первого яруса время от времени вскрикивали, когда в них летели брызги от краски.
