Но я чувствовала, куда меня приведет этот путь. И идти туда не хотела.
Потому что, может быть, Егор и смог бы это делать, как сделал в тот вечер, когда приехал ко мне домой, нояне смогла бы убедить себя, что мы — снова если не верные друзья, то хотя бы просто приятели.
Обсуждать с ним свои планы. Может быть, выслушивать его...его личныепланы на дальнейшую жизнь.
Сидеть в салоне машины, чувствовать его тепло рядом, вспоминать прикосновения и поцелуи — и делать вид, что все это прошло. Мне хватило одного вечера, чтобы это понять, одного ожога от его пальцев на моей голой коже, одной беспокойной ночи, полной пламенных снов о том, чего между нами никогда на самом деле не было.
— Спасибо, что позвонил, — сказала я с решительностью, которая стоила мне всех душевных сил. — И, Егор, я хотела тебя попросить... если что-то подобное повторится, если у Лаврика снова случится какой-то бзик... Не нужно приезжать. Просто позвони мне, а я сама разберусь. Видишь, в этот раз получилось.
Слезы вдруг подступили так близко, что стало почти невыносимо говорить.
— Звонит телефон, мне надо идти, — сказала я торопливо. — Пока.
Я нажала на «отбой».
ГЛАВА 28. НИКА
Я знала, что не смогу успокоиться, пока снова не обниму Олежку, и никакие самоуговоры мне не помогут. Я верила Лаврику — за остаток дня и последовавшую за ним почти бессонную ночь я повторила себе это еще раз сто, — но моей простой веры было слишком мало.
Мне нужно было больше.
Мне нужно было больше, а потому в понедельник вечером, вернувшись с работы, я позвонила единственному человеку, который мог превратить мою веру хотя бы в какое-то подобие уверенности. И уже во вторник, сидя большой светлой кухне, обставленной яблочного цвета мебелью, за чашкой чая с листом смородины, я рассказала, а Кира Черномаз внимательно выслушала мою историю с самого начала и до конца.
В первый раз в жизни я говорила с кем-то о своем браке так откровенно. И о своем страхе тоже — и, озвученный, он вдруг показался мне совсем глупым, как страх ребенка, боящегося, что из-за плохого поведения Оле Лукойе этой ночью раскроет над ним черный зонтик.
Но Кира только невесело рассмеялась, когда я сама себя перебила и стала извиняться. Юрист, заметила она, это тот же психолог. Особенно цивилист (прим. — специалист по гражданскому праву).
— Уж нам-то в таком грязном белье приходится порой копаться, — сказала она, помешивая ложечкой чай в глиняной желтой кружке со смешной рожицей на боку и глядя куда-то в пространство. — Люди способны на многое, Ник. Самые близкие друг другу люди...
У меня внутри все замерло.
— Значит, он сможет? Значит, если вдруг, если до этого дойдет, он сможет лишить меня ребенка?.. Лишить меня родительских прав?
Кира вздернула брови.
— Лишить родительских прав?.. — переспросила она, выделяя голосом каждое слово. — Ник, лишение прав — этосамаякрайняя мера, на которую может пойти суд, и для этого нужны такие веские основания, что э-ге-ге. В твоем случае под «отнять» может подразумеваться только «передать ребенка на воспитание другому родителю». Родительские права тут вообще никаким боком. Вот вообще.
Она, казалось, ждала какого-то подтверждения от меня, так что я кивнула.
— Хорошо.
— Теперь про воспитание. Та ваша договоренность, о которой ты мне рассказала: месяц Олег живет с Лавриком, месяц с тобой... Дело в том, что это так не работает. У ребенка должно бытьопределенноеместожительство. Его собственный дом, и в девяноста процентах случаев этот дом — там, где живет мама. — Кира чуть прищурилась, глядя на меня. — Что вы сказали в суде, когда вас спросили?.. Вас ведь спросили, ведь должны были спросить, когда вы разводились, с кем будет жить ребенок.
— Да, — сказала я.
— Так что написано в решении?
— Что ребенок будет жить со мной, — сказала я, и это была правда. Несмотря на то, что никто из нас в суде намеренно не поднимал тему, судья спросила, а Лаврик небрежно ответил за нас обоих, и в решении это было указано черным по белому.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но я и при обсуждении раздела имущества не вмешивалась и позволяла Лаврику управлять процессом. Сидела молча, мечтая только о том, чтобы это позорное дело —развод, ты теперь разведенкашептало подсознание ехидно, — скорее закончилось, и я смогла бы поехать домой.
К маме.
В деревню.
Туда, куда тоскующей по хозяину собакой рвалось изо всех сил мое сердце все эти годы, к тем, о ком оно плакало журавлиным клином по осени и березовыми слезами по весне.
Кира согласно угукнула и ненадолго замолчала, бессознательно поглаживая пальцем край кружки; я же сцепила руки на коленях и с тревогой ждала продолжения.
— Ник, никто не может запросто отнять у матери ее ребенка, — сказала она наконец, и от облегчения у меня сердце сжалось, казалось, еще сильнее, чем от страха. — Нет, можно, конечно, похитить и увезти в другой город или страну насильно, но это уже преступление, а твой муж точно не преступник. Но если даже, положим, он решится и напишет иск о передаче сына ему на воспитание... Забрать ребенка у любящей матери просто потому, что у его отца больше денег? Потому что в его квартире больше комнат? Потому что во дворе стоит шикарная машина, а под окном — супермаркет, а не огородные грядки? Нонсенс. — Он дернула плечом. — Ну напишет он исковое заявление. Ну придут к тебе в дом органы опеки. Ну увидят, что у тебя чисто, что ребенок сыт, одет и обут, и что ему с тобой хорошо. И?
Она приподняла уголок губ в ободряющей улыбке.
— Ты работаешь, у тебя есть свой дом, у ребенка есть место в этом доме. Тебе помогает мама. Вот если бы ты была алкоголичкой, проституткой или наркоманкой, тогда да. Или если бы ты избивала ребенка или издевалась над ним, скажем, унижала его достоинство, голодом морила, запугивала... — Она чуть прищурилась и посмотрела на меня внимательнее. — Не избиваешь, не издеваешься?
При мысли о том, чтобыизбитьОлежку илипоиздеваться над ниму меня потемнело в глазах. Кира рассмеялась, впрочем, по-прежнему невесело.
— Я повторяюсь, но порой самые близкие люди творят самые страшные вещи.
— Даже не хочу слушать, — содрогнувшись, сказала я.
— Ладно, — легко согласилась она, хотя ей наверняка было, что рассказать. Но мое материнское сердце очень тяжело бы восприняло рассказы о том, что творят другие матери со своими детьми. — Лично в моей практике всего раз было такое, что ребенка отдали на воспитание отцу при хорошей, работящей матери, и это была реально ситуация, в которой ребенку с матерью было бы хуже. Та женщина собралась замуж за чеченца, приняла ислам и решила уехать в Чечню... Муж ничего не имел против мусульман или чеченцев, кстати, но там был такой момент, что мама ударилась в любовь и религию, а мальчик был уже взрослый, двенадцать лет, и отношения с новым папой у него практически сразу сложились неприязненные. Вплоть до нежелания идти домой и угроз сбежать, если мама заберет его с собой. Мама таким образом избавилась от источника раздражения под боком. — Кира снова дернула плечом. — Так что как юрист, Ник, я советую тебе не слушать всякие глупости и не морочить голову ни себе, ни людям. Никто у тебя твоего ребенка не отнимет. А если Лаврик все же рискнет, приди, пожалуйста, ко мне. Вместе почитаем анекдот, с помощью которого адвокат твоего мужа попытается убедить суд в том, что ты — плохая мать, и посмеемся.
Я вышла из дома Черномазов не с легким сердцем, но все же намного спокойнее, чем была утром или вчера. Слова Киры были словами профессионала. Им я могла бы поверить. Так что я все же я постаралась сделать, как она мне посоветовала, и перестала морочить голову себе и другим, выдумывая то, чего нет. Помогли звонки Олежке — через день, как и в прошлый раз, — работа и ремонт, который я неожиданно затеяла с таким рвением, что удивила и маму, и себя.
Но Олежке на самом деле нужен был свой угол — свое место, как сказала Кира. Я хотела, чтобы мой сын вернулся сюда не в гости к бабушке, а уже по-настоящему домой.
