— Да, сэр.
Он опять сколько-то ничего не говорил. Фиг знает, приходилось вам так или нет, но это ж вроде как трудно — сидеть и ждать, когда кто-нибудь что-нибудь скажет, пока они думают и всяко — разно. Я сильно старался не зевнуть. Не то чтобы мне скучно было или как-то, фиг там, но мне вдруг жутко захотелось спать.
— Академическое образование даст тебе и кое-что еще. Если ты его не сразу бросишь по пути, оно тебе начнет подсказывать, каков размер твоего разума. Что ему будет впору, а что — может, и нет. Через некоторое время ты осознаешь, какие мысли подходят твоему разуму. С одной стороны, это может сэкономить тебе невероятно много времени, иначе потраченного на примерку идей, которые тебе не идут, не к лицу. Ты начнешь постигать свои подлинные размеры и одевать свой разум соответственно.
И тут ни с того ни с сего я зевнул. Вот гадство, грубиян, но что ж я тут мог поделать!
А мистер Антолини только рассмеялся.
— Пошли, — говорит и сам встал. — Застелим тебе диван.
Я пошел за ним — к этому шкафу, где он попробовал вытащить с верхней полки простыни и одеяла, и прочую фигню, только со стаканом в руке ему не удавалось. Поэтому он все выпил, поставил стакан на пол и только после все снял. Я помог перетащить все это к дивану. Мы его вместе застилали. У мистера Антолини это не очень путёво получалось. Ни заткнул ничего никуда, ни как-то. Мне-то наплевать. Я б и стоя заснул, так я утомился.
— Как все твои женщины?
— Ничего. — Паршиво я беседу поддерживал, только не в струю мне было.
— Как Сэлли? — Эту Сэлли Хейз он знал. Я их как-то познакомил.
— Нормально. Сегодня я с ней на свиданку ходил. — Ух, а казалось, что лет двадцать назад! — У нас с ней уже не очень много общего.
— Чертовски привлекательная девушка. А как та другая? Ты мне про нее рассказывал, из Мэна?
— А — Джейн Гэллахер. Нормально. Завтра я ей, наверно, звякну.
Тут мы уже диван и застелили.
— Все в твоем распоряжении, — говорит мистер Антолини. — Только не знаю, что ты будешь с этими своими ножищами делать.
— Да нормально. Я привык к коротким кроватям, — говорю. — Большое спасибо, сэр. Вы с миссис Антолини сегодня просто мне жизнь спасли.
— Где ванная, ты знаешь. Если что вдруг понадобится — ори. Я еще в кухне посижу — свет тебе не будет мешать?
— He-а, еще чего. Спасиб большое.
— Ладно. Спокойной ночи, красавчик.
— Спок-ночи, сэр. Большое спасибо.
Он ушел в кухню, а я сходил в ванную, разделся и всяко-разно. Зубы почистить я не мог — щетки не было. И с пижамой голяк, а мистер Антолини одолжить мне забыл. Поэтому я просто вернулся в гостиную и выключил такую лампочку возле дивана, а потом в одних трусах улегся. Слишком короткий — диван, в смысле, — но я точняк мог бы и стоя заснуть, даже глазом бы не моргнул. Пару секунд я полежал еще просто так — думал про все, что мне мистер Антолини наговорил. Как размер своего разума отыскать и всяко-разно. Нормально так головастый он парень, по-честному. Только глаза у меня сами закрывались, и я заснул.
А потом чего-то стало такое. Мне даже не в жилу про это рассказывать.
Я ни с того ни с сего вдруг проснулся. Фиг знает, ни сколько времени, ничего, только я проснулся. Что-то почувствовал у себя на голове — чью-то руку. Ух как я, нахер, обоссался. А это чего было — это мистера Антолини рука была. И он чего — он сидел на полу возле самого дивана, в темноте и всяко-разно, и как бы гладил меня, или похлопывал, нафиг, по башке. Ух, спорнем, я на тыщу футов прям подскочил.
— Чё за херня? — спрашиваю.
— Ничего! Просто сижу, любуюсь…
— Вы чего вообще делаете? — снова спрашиваю я. Я просто не знал, что еще, нахер, тут сказать — в смысле, неудобняк же, как не знаю что.
— А чуть потише, а? Я просто сижу…
— В общем, мне пора, — говорю: ух как же меня затрясло! Стал натягивать штаны в темнотище. Еле получилось, так я, нафиг, дергался. Да я больше, нафиг, извращенцев знаю, по школам и всяко-разно, чем вообще в жизни бывает, и они всегда извращаются, если я с ними рядом.
— Куда пора? — спрашивает мистер Антолини. Он пытался выглядеть, нафиг, как ни в чем не бывало, и бесстрастно, и всяко-разно, только бесстрастия, нафиг, ни хера у него не выходило. Уж поверьте на слово.
— Я чемоданы оставил на вокзале и всяко-разно. Я их лучше, пожалуй, схожу и заберу. У меня там вся фигня.
— Никуда они до утра не денутся. Ложись обратно давай. Я тоже пойду лягу. Что с тобой такое?
— Ничего не такое, просто у меня там в чемодане деньги и вся фигня. Я сразу вернусь. Возьму мотор и сразу вернусь, — говорю. Ух я в темноте просто кубарем кувыркался. — Фигня в том, что они не мои, гроши эти. Они мамины, и я…
— Не смеши людей, Холден. Сейчас же ложись обратно. Я тоже пойду лягу. Деньги твои будут в целости и сохранности ут…
— Не, я честно, надо идти. По-честному. — Я уже, нафиг, почти весь оделся, только галстук девался куда-то. Забыл я, куда галстук положил. Надел пиджак и всяко-разно без него. Этот мистер Антолини сидел теперь в здоровом кресле чуть поодаль, наблюдал за мной. Темнотища вокруг и все такое, и мне его не слишком путёво видать, только я все равно знал, что он за мной наблюдает. И бухает к тому ж. Верный стакан с вискачом видно в руке.
— Ты очень, очень странный мальчик.
— Я в курсе, — говорю. Я даже этот свой галстук не искал нигде. И пошел без него. — До свиданья, сэр, — говорю. — Большое вам спасибо. Кроме шуток.
Мистер Антолини за мной шел, пока я двигал к выходу, а когда я нажал кнопку лифта, он встал, нафиг, в дверях. Понес только все ту же херню, дескать, я «очень, очень странный мальчик». Хер там странный. Потом он в дверях подождал и всяко-разно, пока, нафиг, этот лифт не приехал. Я никогда, нафиг, в жизни своей столько лифта не ждал. Чесслово.
Я не знал, чего тут еще разговаривать, пока лифта ждал, а мистер Антолини там все стоит, ну я и говорю:
— Я теперь буду путёвые книжки читать. По-честному. — В смысле, надо же хоть чего-то сказать. Неудобняк вообще.
— Забирай свои чемоданы и сразу же дуй обратно. Я дверь запирать не буду.
— Большое спасибо, — говорю. — Пока! — Лифт наконец доехал. Я зашел и двинул на нем вниз. Ух меня трясло, как просто ненормального. И потом прошибло. Если какая-нибудь такая извратуха творится, я всегда потею гадски. Эта херня со мной уже раз двадцать бывала с тех пор, как я мелкий был. Терпеть не могу.
25
Когда я вылез наружу, там только светать начало. Такой себе дубак, к тому же, но в струю, раз я так потел.
Я вообще не знал, куда, нахер, мне идти. В другой отель, тратить все Фибины гроши не в жилу. Поэтому я чего — я дошел до Лексингтон и на метро поехал на Гранд-Сентрал. Чемоданы у меня и всяко-разно там, поэтому я прикинул, что посплю в этом долбанутом зале ожидания, где такие скамейки стоят. Так и сделал. Сколько-то было ничего, пока толпы не набежало, — можно было ноги по лавке вытянуть. Только мне что-то не в жилу про это рассказывать. Не сильно-то это путёво. Даже не пробуйте. Кроме шуток. Тоска заест.
Проспал я всего где-то часов до девяти, потому что в зал ожидания набежал где-то мильон народу и ноги с лавки пришлось убрать. Не в струю мне спать, если у меня ноги на полу. Поэтому я сел. Башка по-прежнему болела. Даже хуже. И никогда, пожалуй, в жизни мне тоскливей не было.
Не в жилу было, только я все равно стал думать про этого мистера Антолини: интересно, что он наплетет миссис Антолини, когда та увидит, что я у них ни ночевал, ничего. Только меня с этой стороны не сильно колыхало: я-то знаю, что у мистера Антолини котелок сильно варит, уж он-то чего-нибудь сочинит. Что я домой пошел или как-то. С этой стороны меня не сильно трясло. А трясло меня с той стороны, что я проснулся, а он меня по голове гладит и всяко-разно. В смысле, может, я и не просек, и он не кадрил меня, как гомик. Может, ему просто нравится парней по башке гладить, когда они спят. В смысле — как тут скажешь точно? Никак. Я даже прикидывать стал, может, забрать мне чемоданы да вернуться к нему, я же вроде как обещал. В смысле, я стал прикидывать, что если он даже и гомик, то все равно точняк нормально он со мной обошелся. Он же не возбухал, что я так поздно ему позвонил, и сказал, чтоб я сразу к нему двигал, если мне в жилу. И напрягался, советы мне давал про то, как прикидывать размеры разума и всяко-разно, да и он один же тогда вообще подошел к этому Джеймсу Каслу, про которого я рассказывал, когда тот разбился. Вот всю эту фигню я и прикидывал. И чем больше прикидывал, тем больше тоской маялся. В смысле, начал уже прикидывать, может, и надо к нему вернуться. Может, он меня по башке гладил просто от нефиг делать. И чем больше прикидывал, тем тоскливей мне было, тем больше хер проссышь. А фиговей всего, что глаза у меня болели, как не знаю что. Болят и режет их с недосыпу. А кроме того, я вроде как простыл, и платка, нафиг, у меня с собой не было. У меня они в чемодане, только не в жилу же мне их из камеры хранения вытаскивать и разлатывать там на людях, и всяко-разно.
