Некрофаги недовольно и слегка испуганно заворчали и стали медленно приближаться с двух сторон. Я, не в силах убрать с физиономии счастливую улыбку, нарочито медленно вытащил стилет и ловко поймал им нечаянно прорезавший туман солнечный луч. Где-то на периферии сознания отчаянно билась мысль о том, что я перестарался, зачерпнул слишком много силы, с которой без привычки не в состоянии буду справиться. Но восторг от ощущения собственного могущества и полной неуязвимости заслонил слабые попытки разума привести меня в чувство.
Фишер, видимо, что-то разглядел на моём лице, потому что резко ускорился и со странным гортанным криком прыгнул, стараясь повались на землю. Я легко увернулся и, в свою очередь, бросился на него, поудобнее перехватив стилет и намереваясь вонзить его в сердце твари. Но некрофаг не собирался ждать и покорно подставляться под удар: он вывернулся и змеёй скользнул под моей рукой, заняв выгодную позицию. Стремительно развернувшись, я неожиданно почувствовал, что сила, переполняющая меня, мешает мыслить. Бурлящий в крови огонь требовал действий: он толкал вперёд, в бой, отчаянный, безоглядный, жаждал залить всё вокруг кровью порождений Изнанки. От любых попыток подумать и найти оптимальный выход он отмахивался, как от надоедливой мухи. Мои руки словно сами собой вычерчивали сложный узор перетекающих друг в друга атак, защитных блоков, обманных маневров… Я умудрялся одновременно отбиваться от наседающих с двух сторон некрофагов и пока не заработал ни царапины.
Сражался я, наверное, красиво, но постепенно сквозь боевое безумие смогла пробиться отчаянная мысль, что скоро силы — даже полученные в таком нереальном количестве — начнут таять, а потом и вовсе закончатся. Возможности человеческого тела не безграничны, в отличие от возможностей духа. Да, руки пока сильны, мышцы не чувствуют напряжения, но надолго ли их хватит? Нужно не красоваться, не «танцевать», а заканчивать схватку, пока сила кипит в крови.
Видимо, бой в таком взвинченном темпе давался некрофагам тоже не так легко, как они старались показать: ресурсы тел, в которые они вселились, тоже рано или поздно закончатся. Поэтому всё чаще на меня наседал кто-то один, а второй перемещался ему за спину и отдыхал. У меня такой возможности не было, к тому же я уже пару раз оступился, пусть едва заметно, но игнорировать предупреждение организма был бы верхом идиотизма. Это я понимал даже в нынешнем, не совсем адекватном состоянии.
Судя по всему, Фишер пришёл примерно к таким же выводам, так как, перестав брать в расчёт явно выдохшуюся Диану, ринулся в атаку, вложив в неё столько сил, что воздух, казалось, зазвенел от напряжения.
Кинжалами мы с ним владели, пожалуй, примерно одинаково, так что могли бы при желании кружить достаточно долго. Я не отрывал от него взгляда и на каком-то интуитивном уровне понял, что сейчас он попробует взвинтить темп и добраться до моего горла — а там дело нескольких секунд. Так и произошло: Фишер ускорился настолько, что уследить за его движениями стало почти невозможно. «Матрица, блин!» — успел подумать я, с трудом уворачиваясь от отвратительного желтоватого когтя, вспоровшего воздух в опасной близости от моего лица.
Я, уклоняясь от следующего удара, резко метнулся вправо, понимая, что подствляюсь, и тут же левое плечо обожгло болью. Но уж лучше рука, чем шея… Ткань плотной куртки практически не защитила от когтя твари, и я почувствовал, как по коже течёт что-то горячее. Некрофаг жадно втянул воздух, и ноздри породистого носа, которым Фишер всегда втайне гордился, затрепетали. Я воспользовался этой секундной паузой и ринулся в атаку, метя кинжалом ему в лицо, но получил жутко болезненный удар ногой в живот. Отлетел в сторону, вскочил на ноги, чувствуя, как начинает неметь левая рука, и попытался восстановить сбитое ударом дыхание.
Фишер с ухмылкой, превратившей его лицо в какую-то мерзкую уродливую маску, демонстративно облизнулся и прошипел:
— Ты слабеешь, Ловчий. Ещё немного, и твоя голова начнёт кружиться от потери крови, ты станешь невнимательным, и я доберусь до тебя. И не мечтай, что на этом всё закончится… Такой боец, как ты, наверняка нам пригодится, тем более, забрав твою жизнь, я оставлю тебе память и знания. И с наслаждением буду смотреть, как тебя будет корёжить от того, что, обладая сознанием Ловчего, ты живёшь нашей жизнью…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Откуда такая ненависть, Фишер? — я старался использовать каждое мгновение отдыха. — Вроде нам нечего делить…
— Фишер? — глубокие морщины прорезали бледный лоб некрофага. — А, это тот смешной мальчик, который был в этом теле? Я отпустил его, в его памяти не было ничего ценного или интересного. Так же как и в памяти девчонки, — он кивнул в сторону Дианы. — А вот ты, Ловчий… Как же я ненавижу всю вашу мерзкую породу! Высокомерные твари, считающие, что знают, кому жить, а кому нет. Тупо выполняющие заказы, от кого бы они ни поступили! Ненавижу! Нам удалось уйти в этот мир, проскользнуть в закрывающиеся ворота, но вы и сюда умудрились пролезть!
Его аж затрясло от ненависти, а глаза превратились с горящие багровые головешки, казалось, от них исходит физически ощутимый жар.
— Остановитесь, — в прозвучавшем над поляной женском голосе было столько властности и сознания права приказывать, что мы все без исключения на какое-то время замерли. Потом я сделал то, чего ни в коем случае делать не стоило — я оглянулся. Но, как ни странно, не получил удара в спину, хотя стопроцентно должен был. Впрочем, об этом я подумал уже потом, а сейчас молча смотрел на стоящую посреди поляны высокую молодую женщину, с ног до головы закутанную в тёмно-зелёный плащ с капюшоном. Он был откинут, и я, словно во сне, узнавал знакомые черты лица, будто бы слегка приглушённые выражением нездешней отрешённости. Катрин смотрела на нас и в то же время находилась где-то невероятно далеко, может быть, даже в каком-нибудь другом измерении, не знаю… Наверное, именно так выглядели время от времени спускавшиеся к смертным богини.
— Остановитесь, глупцы, — повторила она, одновременно глядя на всех и ни на кого конкретно, — пока не произошло непоправимое.
Над поляной повисла тишина, казалось, даже птицы смолкли, а пчёлы и шмели затихарились, спрятавшись в цветах. Катрин — несмотря ни на что, это была она — посмотрела прямо на меня, и в её глазах мелькнуло странное выражение: не то сочувствие, не то сожаление о несбывшемся.
— Катрин⁈ — вырвалось у меня, и она улыбнулась, но не так ярко и солнечно, как это делала раньше, а отстранённо, словно не была уверена в том, что это вообще нужно делать.
— Я рада, что ты уцелел, Коста, — проговорила она, назвав меня именем, которого, по идее, не должна была знать. Но эта странность меркла на фоне всего остального. — Ты должен вернуться, здесь тебе пока делать нечего…
— Кто ты? — Катрин покачала головой, а я быстро огляделся и заметил, как дэйт опустил занесённые для удара руки, а некрофаги сделали слаженный шаг назад, словно демонстрируя нежелание продолжать бой. Кира, явно приготовившаяся к атаке, расслабила плечи и устало прислонилась спиной к высокой сосне. Никто не произносил ни слова, как будто ожидая не то приговора, не то приказа.
— Я готов, — из-за деревьев вышел Матвей, на груди которого висел круглый амулет, от которого исходила такая мощная сила, что я пошатнулся. Катрин кивнула, подошла к оборотню, положила руки ему на плечи, отчего тот, несмотря на всю свою мощь, слегка пошатнулся, и проговорила:
— Отныне он — страж и хранитель ворот в Лавернею, где творятся странные и тёмные дела, — порождения Изнанки переглянулись и — я мог в этом поклясться — в их глазах мелькнула тревога. Странно: разве они не должны радоваться? — Ловчий должен вернуться, найти Ключ и запечатать ворота. Открывать ли их снова, покажет время. Может статься, что для вас всех будет лучше, если они никогда не откроются, и возможная гибель Лавернеи не затронет этот мир.
Я молчал, совершенно ошарашенный происходящим. Нет, в том, что Катрин — кем бы она ни была сейчас — говорит серьёзно, у меня не было ни малейших сомнений. Но что же это получается? Я должен уйти и остаться в том мире без возможности вернуться сюда? За последнее время я привык, что из Лавернеи всегда возвращался сюда, в то место, которое по-прежнему воспринимал в качестве дома. И понимание того, что перенесясь сейчас в ту туманную Стылую Топь, я уже не смогу вернуться, заставляла сжиматься сердце. А как же родители, что с ними будет? И я что, никогда их больше не увижу? Это невозможно!
