— То, что вам нужно от меня, дорогой дон Хуан, нельзя назвать любовью, — парировала она.
— Я готов принять все, что вы готовы мне дать, — сказал я, прикасаясь к ее щеке.
Она нежно взяла мою ладонь обеими руками.
— Благодаря вам мой муж по-прежнему со мной.
— Я… я счастлив это слышать.
— Однажды подарив свое сердце, вы уже не сможете забрать его назад. Лицо моего мужа и его прикосновения могут померкнуть в моей памяти, но его любовь я никогда не забуду.
Я вздохнул.
— Надеюсь, наступит тот день, когда вы снова будете вместе.
Она стиснула мою руку, тоже надеясь, что этот день когда-нибудь наступит.
Я вернулся в спальню, где герцогиня по-прежнему покоилась в царстве сна и наслаждения. Быстро одевшись, я направился к балкону, чтобы покинуть комнату тем же путем, каким и явился, и напоследок оглянулся на спящую. Удивительно, как этой женщине удавалось сдерживать свою страсть и прятать ее под черным шелковым платьем и белыми перчатками. Изящно обмахиваясь своим веером, она производила впечатление царственно сдержанной дамы, но стоило открыть окно, как тайфун ее желания вырвался наружу, срывая одежду, опрокидывая посуду и ломая веер.
Когда я описывал свои тщетные попытки забыть одну женщину при помощи другой, меня, не переставая, мучил один вопрос. Возможно ли и в самом деле получать больше удовольствия, даря любовь, нежели получая ее? Донья Анна сказала мне в саду, что она нуждается именно в такой любви. Едва ли маркиз будет способен дать ей это. В таком случае ее ожидает несчастливая семейная жизнь. Станет ли донья Анна неверной женой? Размышлять на подобные темы означало предательство по отношению к маркизу, и я попытался прогнать от себя эти мысли. Однако единственное, что меня волновало по-настоящему, была судьба доньи Анны.
Утро, 7 июля, 1593Истина
Когда мы встретились с маркизом возле его конюшен, я обнаружил, что кроме нас двоих никто больше не будет принимать участия в охоте, а значит, она едва ли станет невинной увеселительной прогулкой, как мне представлялось поначалу.
— А где собаки? — спросил я.
— Они не понадобятся нам сегодня.
— А ружья?
— В них тоже нет необходимости.
Я достал пистолет и приладил его к седлу гнедой лошади, которую мне предложил маркиз.
— На случай, если повстречаются грабители.
Маркиз усмехнулся и кивнул. Мы поехали рысью через Пуэрто де Кармона по направлению к его родовой усадьбе, расположенной неподалеку от монастыря, в котором я воспитывался. В тех же краях находилась и гасиенда доньи Анны, хотя я, разумеется, не собирался упоминать об этом в разговоре с маркизом. Мой спутник пустил своего белого жеребца в галоп, и я последовал его примеру.
Мы поднимались на холмы, поросшие красными маками, и пересекали серебристые заросли оливковых деревьев. Желтые подсолнухи печально склоняли свои огромные головы. Среди кустов вербены и розмарина, в тени дубов и кипарисов, простиравшихся до самого горизонта, паслись овцы.
Наш путь проходил мимо покинутых замков, лежащих в руинах, мимо остатков разрушенных крепостных стен и караульных вышек на скалах — безмолвных свидетелей яростных схваток между христианами и мусульманами, которые рубили друг друга секирами и метали смертоносные копья. Каменные кресты на могилах людей, убитых грабителями, выглядели не менее зловеще. Я сильно усомнился в том, что маркиз принял правильное решение, отправившись в путь без охраны. И как раз в этот момент из-за развалин показалась группа разномастно одетых всадников, которые скакали прямо наперерез.
Я пришпорил свою лошадь, стремясь избежать нежелательной встречи, и на всякий случай вытащил пистолет, удерживая поводья в одной руке. Маркиз же, как это ни странно, наоборот, придержал своего коня. Моему удивлению не было предела, когда главарь банды спешился и в глубоком почтении опустился на колени перед маркизом, словно тот был местным судьей.
— Ваше благородие…
Этот голос показался мне знакомым. Несомненно, он принадлежал одному из участников налета на ранчо — тому самому, который протестовал против надругательства над доньей Анной в ту ночь, когда подожгли ее амбар.
— Насколько я понимаю, ты и есть новый главарь? — обратился к нему маркиз, который, очевидно, прекрасно знал этих людей.
— Да, мой господин, после того, как Альваро застрелили…
— Как вы посмели даже думать о том, чтобы совершить насилие над женщиной!
— Альваро… — начал разбойник, и его голос прервался от страха. — Этого никогда больше не повторится, мой господин, можете не сомневаться…
Быстрым движением маркиз выхватил длинный пистолет и выстрелил ему в грудь. Человек упал навзничь. На его рубашке расплылось красное пятно.
— Теперь в этом, действительно можно не сомневаться, — сказал маркиз.
Все остальные замерли от ужаса. Маркиз пришпорил лошадь и поскакал прочь. Когда я поравнялся с ним, на моем лице, вероятно, тоже были написаны ужас и отвращение.
— А что, если это не тот человек, который?..
— Разумеется. Этот мне понадобился просто для примера. Донья Анна сама застрелила того, кто напал на нее. А помогал ей таинственный незнакомец в маске…
Маркиз не стал дожидаться, пока я выскажу по этому поводу свое мнение, и снова жестоко пришпорил коня, послав его в галоп. Мы мчались среди полей золотистой пшеницы, в колосьях которой, подобно кровавым брызгам, алели маки. Миновав родовое поместье маркиза на вершине холма, мы теперь направлялись прямиком к гасиенде доньи Анны.
Еще издали я заметил всадника, который галопом скакал нам навстречу. И сам наездник, и его конь казались сделанными из серебра. Чуть позже я понял, что причиной тому были стальные доспехи, ослепительно сверкающие в лучах солнца. Появление незнакомого рыцаря несколько смутило меня, однако маркиз, не замедляя хода, несся ему навстречу. Когда нас разделяли всего лишь несколько метров, я разглядел крест ордена Калатравы на плаще всадника и узнал командора. Мы натянули поводья и резко остановили лошадей, которые продолжали фыркать и трясти своими благородными гривами. Командор, горделиво восседая в седле, окинул меня взором, исполненным, как всегда, презрения и ненависти. Я спокойно и твердо выдержал его взгляд.
Командор заговорил с маркизом, но при этом продолжал неприязненно смотреть в мою сторону.
— Меня вызывали в Гранаду по поводу беспорядков, которые учинили так называемые новообращенные христиане. Они отказывались платить королю налоги, за что и поплатились — своими жизнями.
Нетрудно было себе представить, какой ужас внушал местным крестьянам один вид командора, облаченного в доспехи и восседающего на коне, который тоже с головы до ног был закован в броню. Седло покоилось на красно-желтой шелковой попоне. В левой руке командор зажимал щит с гербом. Теперь он улыбался, а его собеседник был явно солидарен с ним, когда речь шла о способах восстановления справедливости.
— Не стоит беспокоиться, командор, — с подчеркнутой вежливостью сказал маркиз. — Я понимаю, что ваш священный долг — это прежде всего защищать королевство от врагов, как внешних, так и внутренних.
Похоже, что командору удалось-таки вернуть расположение короля и уж, конечно, не без помощи маркиза.
— Должен заметить, дон Педро, что вы уже во второй раз наносите мне оскорбление, навязывая мне общество моего… моего врага. Да будет вам известно, что враг, которого вы считаете другом, представляет наибольшую опасность.
Не в силах совладать со своей яростью, он выхватил из ножен шпагу и занес ее над головой, совсем как в ту ночь, когда преследовал меня в лесу. Навряд ли он признал во мне того незнакомца в маске, однако оскорбления, которое я нанес ему на невольничьем рынке, было вполне достаточно, чтобы считать меня злейшим врагом. На какое-то мгновение я заподозрил, что маркиз нарочно заманил меня сюда, чтобы погубить.
— Наконец-то у меня появилась возможность поквитаться!
С этими словами командор пришпорил своего коня, вынуждая его прыгнуть вперед. Я быстро обнажил шпагу и отразил его удар, в то время как моя лошадь неловко пыталась увернуться.
— Командор! Немедленно прекратите! — сердито вскричал маркиз, пытаясь остановить его, однако призыв не возымел ни малейшего действия.
Командор продолжал наносить сокрушительные удары, и я едва успевал отражать их своей тонкой шпагой. Мои руки онемели, и противнику в конце концов удалось выбить меня из седла. Моя кобыла попятилась, и я всерьез испугался, что командор в припадке ярости ее обезглавит. Однако, воспользовавшись секундной заминкой, я сумел перекатиться под брюхом лошадей и вскочить на ноги по другую сторону. Теперь кончик моего лезвия был у шеи командора. Гнев на его лице на какой-то момент сменился изумлением. Я убрал шпагу от его шеи. Этот акт милосердия, конечно же, нисколько не уменьшил его ненависти ко мне, но положил конец схватке.
