Фицрой ответил со вздохом:
– Я бы помог, это уже не враг, а пострадавший… Но слезать с коня, а потом залезать снова…
Голова разбойника все погружалась, темная зловонная жижа поднялась уже до подбородка.
Он прокричал отчаянно:
– Я все расскажу! Все-все!
– Все никто не знает, – возразил Фицрой и вздохнул. – А как бы хотелось…
– А как же верность слову и принцу Роммельсу? – спросил я разбойника. – Покажи себя мужчиной, утони гордо и красиво!
Болотная жижа начала наливать ему рот и ноздри, он прохрипел, отплевываясь:
– В озере я бы… но здесь грязно!
– Ишь какой чистюля, – сказал я. – Значит, есть какие-то принципы?
– Нет, – прокричал он. – Отказываюсь от любых принципов! И принимаю твои!
Фицрой сказал с презрением:
– Как низко…
Он нагнулся с седла, я не поверил глазам, но сумел поднять большой камень, деловито взвесил в ладони. Разбойник охнул, попытался метнуться в сторону, но в трясине не сдвинуться.
Камень хряснул его в голову. Звук был такой, словно раскололся сам камень, что значит, в болоте тонул совсем не мудрец. Мы не стали следить, как они с камнем постепенно скрываются из вида, неинтересно, ничего необычного.
Люди постоянно убивают друг друга, это самый действенный метод отбора лучших, потому мы и обогнали всех животных: постоянно воюем, грабим и насилуем, всячески ускоряя прогресс и продвигаясь к светлому будущему сингулярности семимильными шагами.
Я остановился и покинул седло, Фицрой проехал вперед, развернулся, глядя с интересом.
– Что-то случилось?
– Да, – сказал я сердито. – Слезай!.. Я хотел это на привале, но, дурак, чуть было не…
Он подъехал ближе, а я снял мешок и вытащил оттуда пакет с горнолыжными костюмами. Кругляшок с леской и выпрыгивающими крючками кинул обратно в мешок, а костюм бросил под ноги коня Фицроя.
– Слезай! Переоденемся.
Он покачал головой, но слез, а я быстро сбросил с себя всю одежду и влез в костюм, тело приятно облекло от пяток до подбородка в нечто воздушно-нежное. Фицрой смотрел в недоумении, а я натянул поверх этого горнолыжного штаны и камзол, обулся и снова поднялся в седло.
– А что это? – спросил он опасливо.
– Одежда Древних Королей, – пояснил я, не заморачиваясь новыми легендами, если эта и так все объясняет. – Только о ней никому, понял?.. Ее ткали эльфийки десять лет, теперь ее не пробить ни стрелой, ни копьем, ни топором. Конечно, топор может переломать тебе кости, но не перерубить. Так что надевай, но под удары не лезь, понял?
Он смотрел с сомнением на одежду, ее, скомкав до размеров грецкого ореха, можно незаметно унести в кулаке.
– Ну… ладно, я тебе верю. А мой меч прорубит?
– Не знаю, – ответил я честно. – Но лучше не пробовать. Главное, не прорубят мечи наших противников. Или у тебя их уже нет?
Он встрепенулся.
– Ты чего пугаешь? У меня сердце схватило!.. Конечно, есть! Как без них жить?
Одевался медленно, осторожно, все время прислушиваясь к ощущениям, не такой уж и беспечный, как выглядит.
– Там все на липучках, – пояснил я. – Можно носить по частям. Сам такой, на морду не надену, хотя надо бы. Но перчатки носи. Если спросят, объяснишь своей аристократической чистоплотностью. Вообще только аристократы носят нижнее белье, а это у нас и будет нижним бельем.
Он хмыкнул:
– А мы аристократы?
– Точно, – заверил я. – Ровно настолько, насколько потянем.
Он так же неспешно натянул поверх этого нижнего белья повседневную одежду, по лицу пробежала гримаска, после той нежной прохлады эта кажется тяжелой и грубой.
– Ее и не чувствуешь, – сказал в недоумении. – А ты уверен…
– Уверен, – сказал я, – давай в седло, и поехали. Мир, затаив дыхание, следит за нами.
Он лихо вспрыгнул в седло, не касаясь стремян, конь с удовольствием сразу пошел лихим галопом.
Я поспешил следом, ворча про себя, что какая-то планета неровная: под копытами то вверх, то вниз, тропа либо вилюжит, либо несется вскачь и с разбега прыгает через бурный ручей, но через сотню шагов, опомнившись, бежит обратно и перепрыгивает в другом месте.
Копыта только что стучали по камням, а теперь расплескивают болотную жижу, над головой то три солнца, то две луны, то густые ветки таких деревьев, что уже и не веришь в какое-то вообще небо, а не то что в ясное.
Мы избегали людных дорог, все-таки уже двигаемся по королевству Уламрия, хотя простые крестьяне вряд ли даже знают что-то о королевстве, для них все королевство и вся власть – местный феодал.
То, что нас могут видеть, когда сворачиваем с дороги, Фицроя не тревожит: мало ли какие у нас тайны, не обязательно же разбойники, может быть, к чужим женам едем? Тем более такие нарядные…
Далеко за деревьями раздался дикий крик. Мне показалось, что кричит даже не животное, а разъяренный камень размером со скалу. Мрачная угроза всему живому, жажда поквитаться с отвратительной биологической формой жизни, что каким-то чудом или нелепой случайностью взяла верх над более совершенной кремниевой…
Фицрой зябко передернул плечами.
– Ну и твари…
– Мне кажется, – сказал я, – там вообще одна тварь.
Он поморщился.
– Мне тоже, но так еще страшнее.
– Когда одна?
– А тебе нет?
Крик прогремел совсем близко, на этот раз настолько громко, что у меня зазвенело в ушах. Фицрой пошатнулся и ухватился за луку седла.
– Это рана, – сказал он высокомерно. – Видать, я в самом деле потерял много крови.
– Точно, – согласился я, – потому объедем. Не желаю встречаться с такими крикливыми.
Он криво ухмыльнулся:
– Недостаточно музыкально?.. Как скажешь. Только потому, что ты так хочешь.
Я открыл рот, но на землю пала странная тень, словно дергающаяся рябь, торопливо вскинул голову и едва успел отпрыгнуть от чего-то падающего мне прямо на голову.
На землю тяжело плюхнулась мертвая птица, если не ошибаюсь, ворона. Почти сразу в двух шагах ударилась еще одна, да с таким стуком, словно каменная, хотя перья от удара полетели во все стороны.
Фицрой крикнул:
– Сюда!
Я пустил коня к нему под дерево, а на поляну продолжали падать мертвые птицы. Некоторые застревали в ветвях, я слышал их треск, другие проламывались до самой земли, но вблизи ствола чисто, здесь самые толстые и прочные ветки.
Синевато-оранжевая трава покрылась выпавшими перьями и птичьими трупами. Кроме ворон еще и всякая мелочь, но ворон больше всего, зловещий крик настиг целую стаю.
Фицрой потрепал коня по холке, сам с трудом перевел дух.
– Пронесло…
– Это пронесло?
– Да, – ответил он. – Кто-то орет просто так. Для удовольствия. Или прочищает глотку.
– Скорее, – предположил я, – защищает свой кормовой участок.
– Думаешь, кормится воронами?
– Вообще свою территорию, – пояснил я. – Потому давай сперва взад, а потом крюк…
– Давай, – согласился он. – Перед человеком я бы постыдился отступать, а перед каким-то крикуном в ночи…
– Это была самка, – предположил я.
– Да, – поддержал он охотно, – они крикливее. Да перед самкой и отступить не стыдно, как думаешь?
– Конечно, – согласился я. – Они не соперники. Мы им уступаем для того, чтоб их унизить. Показать им наше превосходство.
Он посмотрел на меня с такой благодарностью, что мне даже стало неловко за свой умело подвешенный язык и насобаченность в жонглировании доводами.
– Что-то не нравится, – сказал он, – переть вот так в ночи… Вон там поляна, остановимся до рассвета?
– Выбирай место, – ответил я. – Я бы вообще остановился и не двигался, как вон те деревья.
Он посмотрел на деревья, еще раз посмотрел, голос его прозвучал очень настороженно:
– Лучше проедем дальше. Эти деревья как раз ночью и двигаются.
– Что?.. Деревья?
Он кивнул.
– Медленно, но если заснешь под ним, то корни вылезут из-под земли и спеленают достаточно крепко, чтобы утащить поглубже. Так что давай вперед, я скажу, где переждем ночь…
Вообще не представляю, как бы ехал по чужим средневековым дорогам без такого напарника, который знает здесь все настолько, словно с лупой в руках прополз все королевство вдоль и поперек.
Правда, был момент, когда и я почти что блеснул, наши кони пошли по лесной дороге, хотя достаточно широкой и проходимой для повозки, и я вдруг ощутил странное чувство неуверенности и даже ошибочности того, что делаем.
Фицрой проехал вперед, но меня нет рядом, обернулся.
– Ну что там?
Я покинул седло, прошелся вдоль дороги. Фицрой повернул коня и смотрел, как я присел и щупаю кончиками пальцев землю.
– Да что там?
Я сосредоточился, покряхтел, очень неуверенный, что не сяду в лужу, Фицрой поглядывает с интересом, ждет откровений.
– Его провезли, – проговорил я не совсем уверенно, – не по этой дороге. След свежий, но я не чувствую Рундельштотта.
