За пиршественным столом мужчины сидели отдельно от женщин и детей. Хозяйки трудились у плиты несколько дней, чтобы наготовить на всю эту ораву. Каждый приходил со своим ножом, а иногда и со своим стаканчиком. Хлеб был всему голова, а в конце пира подавали бретонский десерт – крем-брюле. Нищих за стол не пускали, но выносили им угощение. До поздней ночи гости отплясывали во дворе, а на следующий день возвращались, чтобы продолжить пир.
В центральных провинциях во время свадебного пира молодожены должны были есть суп из одной миски. Затем новобрачной вручали три хлебца; два она отдавала своим родным, а третий – друзьям, что означало, что она будет в первую очередь кормить свою семью, но и друзей тоже не забудет.
Если жених был старшим сыном в семье, устраивали особую игру: высоко подвешивали горшок, в котором были засахаренные фрукты, а может быть, мука или вода, а то и живой котенок или цыпленок, и жених, вооружившись шестом, разбивал его над головой у гостей.
В первую брачную ночь и жених, и невеста облачались в длинные ночные сорочки с прорезями на причинных местах – последняя дань целомудрию, хотя стыдливостью в те времена не отличался ни простой люд, ни аристократия.
Каноническое право определяло брачный возраст двенадцатью годами, однако далеко не все французы шли к алтарю сразу по его достижении. Людовику XIII и Анне Австрийской не было и пятнадцати лет, когда их назвали мужем и женой, но по-настоящему они стали супругами лишь через четыре года. Переселенцы в Новую Францию женились рано, в их семьях рождалось и по двенадцать, и по тринадцать детей, что способствовало заселению колоний. Крестьяне вступали в брак довольно поздно: невестам было по 23—25 лет, женихам – по 27—30.
Незамужние девушки во время церковных праздников наряжали статую святой Екатерины, в частности, надевая на нее головной убор. В Париже они торжественно шли по улице к статуе, находившейся на одном из домов, после чего одна из девушек поднималась по приставной лестнице, которую они приносили с собой, и водружала на голову Екатерине венок. Выражение «покрывать голову святой Екатерине» получило смысл «засидеться в девках», получив уточнение: «первую шпильку в шляпку» вставляли в 25 лет, вторую – в 30, а в 35 убор был завершен.
Гражданские и церковные законы – дело одно, а в крестьянской среде были свои представления о нравственности. Так, если вдова или вдовец вступали в брак с особой моложе себя, если невеста была беременна или не блюла себя до свадьбы, если у жениха имелся ребенок на стороне, наконец, если брак был неравным по возрасту или по материальному положению новобрачных, деревенские весельчаки целый месяц по вечерам устраивали тарарам вблизи их дома; порой этот дикий шум и грохот было слышно за несколько километров.
Жених и невеста должны были вступать в брак по добровольному согласию, но обязательно в присутствии священника и с занесением соответствующей записи в приходскую книгу. (Одной из причин, по которой Генрих IV смог добиться расторжения брака со своей первой женой Маргаритой Валуа, стал тот факт, что Маргариту выдали за него по принуждению.) Кроме того, если им еще не исполнилось тридцати лет, они должны были обязательно получить родительское согласие, без которого брак превращался в похищение, а за это преступление полагалась смертная казнь.
В этом плане все любовные увлечения брата короля Гастона Орлеанского – «с серьезными намерениями» – оборачивались авантюрными романами. В 1626 году принца женили на Марии де Бурбон, герцогине де Монпансье, которая родила ему дочь и скончалась родами. Затем Гастон влюбился в Марию де Гонзаг, дочь герцога Карла де Невера. Людовик XIII ничего не имел против их брака, но вот королева-мать не могла простить Карлу де Неверу что он принял сторону мятежных вельмож во время ее регентства. Гастон уже хотел похитить Марию и бежать с ней, но Мария Медичи его упредила и упрятала девушку вместе с ее теткой герцогиней де Лонгвиль в Венсенский замок. Оттуда их вскоре выпустили, но влюбленным пришлось проститься. (Впоследствии Мария де Гонзаг вышла замуж за польского короля.) Прошло еще немного времени, и Гастон бежал из Франции в Лотарингию, где влюбился в пятнадцатилетнюю Маргариту, сестру герцога Карла Лотарингского. В начале января 1632 года они сочетались тайным браком, причем Карл скрыл этот факт от Людовика (по закону, король был своему брату вместо отца, и без его согласия брак заключать было нельзя). К тому времени Мария Медичи уже находилась в изгнании в Испанских Нидерландах; Гастон приехал к ней в Брюссель, а в августе 1633 года Людовик выступил в военный поход на Лотарингию и осадил Нанси. Карл Лотарингский капитулировал, а его сестра Маргарита, переодевшись в мужское платье, бежала к любимому в Нидерланды, где они подтвердили свой брак. Людовик его так и не признал, и когда Гастон, испросив себе прощение, вернулся во Францию, Маргарита осталась в Брюсселе дожидаться решения своей судьбы. (Ее супруг спокойно жил себе в Блуа с любовницей из мещанок, Луизон Роже.) Только на смертном одре Людовик, чтобы покончить со всеми нерешенными делами, велел Гастону вызвать «мадам» в Париж, чтобы «освятить их брак по христианскому обряду» – уже в третий раз.
В юридическом плане жена находилась в полной зависимости от мужа, так что для нее брак превращался в рабство. В аристократической семье женщины были менее зависимы, поскольку могли повлиять на супруга с помощью своих знатных родственников. Брак редко свершался по любви; основным понятием был долг. Чаще всего это была сделка, способ поправить свое материальное положение или приобрести нужные связи. Ришелье выдал свою любимую племянницу, Мари-Мадлен дю Пон де Курле, за племянника Альбера де Люиня, господина де Комбале, хотя девушка была помолвлена с другим. Через два года Комбале погиб на войне, а его вдова больше не вышла замуж. Дядюшка сделал ее герцогиней д'Эгильон, но так и не смог избавиться от чувства вины за ее незаладившуюся жизнь. Вдова самого Люиня, которую король собирался удалить от двора, первая сделала предложение своему любовнику герцогу де Шеврезу Она заявила ему прямо: «Я предлагаю вам сделку: вы женитесь на мне и распоряжаетесь моим состоянием, я остаюсь при дворе и распоряжаюсь своей жизнью. Во всем остальном – полная свобода для вас и для меня». Впоследствии Шеврез немало натерпелся из-за непрекращающихся интриг своей супруги, а та, в свою очередь, пыталась добиться раздела имущества, чтобы не остаться совсем без гроша из-за его непомерных расходов. В простой среде вдовы старались поскорее выйти замуж, чтобы не остаться без кормильца и вырастить своих детей.
Рождение первенца происходило в среднем через два года после свадьбы. Затем, с тем же интервалом (два года), появлялись другие дети, пока женщина не достигала сорокалетнего возраста, или пока один из супругов не умирал. Таким образом, за два десятка лет супружеской жизни семья обзаводилась восемью-девятью детьми, однако до зрелого возраста доживали лишь трое-четверо; двое-трое умирали в первый же месяц жизни, столько же – в раннем детстве и отрочестве. Если учесть, что примерно шесть процентов супружеских пар оказывались бездетными, понятно, что рождению детей придавали большое значение.
Бесплодие, причины которого оставались людям неясны, воспринималось как великое горе. Наследование имущества оказывалось под угрозой, соседи ехидствовали, а на семью ложилось пятно позора. Бездетность чаще всего считалась результатом сглаза, наведенной порчи.
Чтобы избавиться от этого проклятия, женщины совершали различные ритуалы: например, терлись пупком о священные камни или о статую святого заступника. Рекомендовалось обернуться поясом Пресвятой Девы, целовать штаны святого Франциска, снимать передник со святого Арно, пить воду из черепа святого Геноле. В области Бурбоннэ и Марш женщины ложились, распростершись, на изображение святого Грелюшона, в Перигоре приносили обет святому Фаустину, в городе Льес – звонили в колокола на колокольне при церкви Богоматери. В Турени взывали к святому Генитуру, в Домбе – к святому Гигнефорту, в Берри – к святому Футину, в Бретани – к святому Мирли или святой Анне. В Провансе почти в каждом городке был свой святой, который мог поспособствовать зачатию. Чаще всего обращались к Пресвятой Деве, святой Анне, святой Марте, святой Россолине, святой Магдалине и святому Гонорию. Нередко родившегося затем ребенка называли именем милостивого святого. Супруга Людовика Святого в свое время вверила себя покровительству святого Тибальда. Людовик XIII и Анна Австрийская, двадцать лет не имевшие детей, ездили, по совету врача Бувара, на воды в Форж (Нормандия): тамошний железосодержащий источник излечивал от анемии. Благодаря королю это местечко превратилось в курорт: Людовик поручил итальянцу Франчини обустроить источник, и тот сделал три ответвления: «Короля», «Королевы» и «Кардинала» (Ришелье приезжал к царственным супругам, пока они там были). Кроме того, в 1633 году Анна совершила паломничество в небольшую деревеньку в области Бри, чтобы посидеть на могиле святого Фиакра (что несколько странно, ведь он излечивал от геморроя), а Людовик принес обет, вверив всю Францию под покровительство Богородицы. Разочаровавшись в силе святого Фиакра, Анна обратилась к святому Норберту. Этот кёльнский каноник был дружен со святым Бернаром; говорили, что до своего обращения к вере он прославился как «сексуальный гигант» и имел много побочных детей. Женщины, желавшие обзавестись детьми, молили его о заступничестве. Святой оправдал свою репутацию: в красивой церкви аббатства Сен-Мишель-де-Фриголе находятся двенадцать картин, приписываемых кисти Миньяра, которые Анна Австрийская, по традиции, принесла в дар святому Норберту за то, что он помог ей родить сына после ее паломничества в этот монастырь.
