желтоватой водой из канистры, уткнулся в него носом, лег на пол. Сбывалось дедовское пророчество: «Россия тебя уничтожит. Она своих жрёт, не давится. Видал таких баб? Сердечных и свирепых. У ней слёзы на глазах и кровь на зубах».
Ромиш видал. Он, кажется, все перевидал. И ничего — красивого. Кроме неба, конечно. Небо над вагончиком — чистое, голубое, июльское. Потолок вагончика — серый, с «бычками». Ромишу примерещился далекий хрустальный голосок:
Мой командир, уж не по ком на заре,
Мой командир, не станем трубить в трубу…
Мой командир, быль и эхо побед былых
В поле один среди зарослей сорняка…
Он зажмурился и отчетливо разглядел девчонку. Широкоротую, веснушчатую, темноволосую. Лицом и фигурой смахивающую на пацананёнка. Она кружилась — сперва в пустоте. Потом вокруг неё появились стены деревянного дома, сруба. Печка. Иконы — в углу комнаты. Цветастый коврик на полу. Хромой офицер в пыльном мундире танцевал с девушкой по треугольнику. Подол её невесомого платья горел. А она смеялась. Смеялась. Смеялась.
Ромиш зарыдал. Не по Люде. И даже не по себе.
***
Лес — белесый, рыжий — березовый, сосновый, переходил в дремучее царство Хийси. Лиственничное, мшистое, оплетенное паутиной. Теодор подумал, что русское слово «лес» не соответствует этому месту. Испанское «боске» или английское «форест» — тоже. «У земли есть национальность». Отравление болотными газами — штука опасная. Вот, уже к биогеоценозу, природной экосистеме применяем социальные понятия. Нордический характер хвойных растений и бриофитов чувствуем!
— Я готов служить Хийси, — простонал полиционер. — За курево.
— Просто же вас коррумпировать, товарищ майор. — Феденька слегка утешился тем, что они оба приуныли.
Синикка уверенно топала вперёд, различая почти невидимую фёдоровскому взгляду тропинку через топь. Узкую, вертлявую, будто протоптанную копытами серебряного коня предрассветного всадника Смерть.
— Ребята, не молчим! — гудела фермерша. — Общаемся!
— О чём? — огрызался «майор Том».
— Анекдоты, песни, байки, что угодно.
Лишь бы не слышать чащу. Звуки, издаваемые болотом — его великанские вздохи. Надсадный птичий клёкот в колтуне спутавшихся крон. Глухие паузы, во время которых все замирает. Останавливается. И только резкая вонь удерживает сознание на плаву. Дурман-трава и протухшие яйца…
— Ты еще в «города» предложи сыграть!
— Лланвайрпуллгвингиллгогерыхверндробуллллантисилйогогогох. Деревня в Уэльсе.
— По-моему, мадам сейчас вызвала Хийси, — вяло пошутил Феденька.
Снова стало тихо. Тропинка захлюпала у них под ногами. Они проваливались… в дремоту. В гриппозный сон.
— Ну! — крикнула Синикка. — Давайте! Что-нибудь!
Федя завел бесконечное:
— Огонь в печи не спит …
…
- Вокруг меня все стало так уныло!
Но в наши годы плакать непристойно,
И каждый раз, себя превозмогая,
Мы говорим: «Все будет хорошо».
И вот среди осеннего безлюдья
Раздался бодрый голос человека:
— Как много нынче клюквы на болоте!
— Как много нынче клюквы на болоте! —
Во всех домах тотчас отозвалось…
Психотерапевт запнулся, ибо на кочке восседало нечто с песьей головой и жабьим туловищем. Оно интенсивно чесалось. Федор моргнул, морок пропал. М-да, зрительные галлюцинации — заявочка. Стресс, алкоголь и наследственность — чернозём для ростков шизофрении. Дебют могло спровоцировать репереживание травмы. И болотные газы.
Откуда у него никтогилофобия? Почему он боится ночного леса?
Из-за маман. Она в 90-х выпустила единственный, но суперизвестный хит: «Любовь — мимо». Маман считала, что на неё навели порчу. Завистницы, энергетические вампирессы. Удача отвернулась, продюсеры. Ребёночек, Федя, с аллергиями родился. Муж, негодяй, развелся. Заговоры и обереги не помогали. Вообще, жизнь по драме пошла.
— Феденька! — Она едва не плачет. — Пей свекольный сок, или маме придется отвести тебя в госпиталь, где соком поят через воронку.
Он проглатывает солоновато-горько-приторную густую мерзость. Его выворачивает.
— Панкреатит! Врачи опять проглядели! Эпилепсию проглядели, диабет! Пафнутий, на вас надежда, на вас! Я дитё теряю!
Изба холодная. Пафнутий пахнет бородой. Мать на коленях перед ним… Феденьке, несмотря на дошкольный возраст, тошно. Не только из-за свёклы.
Он выходит на крыльцо. Он понимает, что в ближайшие дни/недели наестся травяных шариков и напьётся грибных настоев. Избушку Пафнутия обступает лес. Феде не сбежать. К отцу, к деду. К цивилизации. Темные деревья стерегут его.
Зазвучало пение:
— Joka ilta kun lamppu sammuu, Каждый вечер гаснет лампа,
Ja saapuu oikea yö, Ночка славная теперь,
Niin Nukku-Matti nousee, И малыш Никку-Матти
Ja ovehen hiljaa lyö. К нам стучится тихо в дверь18.
Оно возвратило Федору действительность. А действительности Федора. Хотя процентов на восемьдесят было фальшивым, иначе майор не умел.
Путники выбрались из таинственных зарослей Хийси и очутились в «лысенке», на голом пятачке. «Päiväkoe» — гласила надпись на ржавой вывеске. Домики здесь до крыш съел плющ и бурьян. Федя икнул. На колодце почивал монстр. Он не был каменным. И не смаргивался.
Глава двадцатая. Стигматизация
Филипп Сергеевич Борзунов — подтянутый брюнет тридцати двух лет, прибыл в Береньзень на одиннадцатичасовом. Он не испытывал энтузиазма от того, что его сюда сослали, вырвав из привычного жизненного уклада. Фил регулярно тренировался по системе crossfit, соблюдал особую рыбную pescatarian diet и предпочитал красивых дорогих chicks. Его терзало смутное предчувствие, что в Береньзени вместо фитнес-клубов есть разве что, «качалка», вместо pescatarian diet в лучшем случае мороженный минтай, а вместо куколок в модных «луках» — бабы, от которых воняет луком. Репчатым.
Борзунов, конечно, мыслил стереотипами. Вешал ярлыки. Стигматизировал обитателей глубинки, но сложно его винить, ведь он никогда не выезжал за пределы внешнего кольца самого понтового города страны. Вылетал — да, выезжал — нет.
Отец Филиппа был родом из-под Береньзени, с зареченских сёл. Свалил, пробился — дослужился, и сына продвинул мимо армии в подполковники. Ну, не сразу… Пришлось Борзунову-младшему после академии несколько лет возить одного хмыря, перед женой отмазывать, перед любовницей отмазывать… Зато сейчас Фил сам начальник (а хмырь сидит). У Фила тупой водитель (чтоб не подсидел), жена и любовница отсутствуют за ненадобностью. К чему тратить время, бабки и нервы на постоянных?
Словом, судьба молодого Борзунова складывалась замечательно. Пока в треклятой Береньзени не помер отцовский приятель Роберт Недуйветер. Помер и помер, земля ортопедическим матрасом! Борзунов-старший же уперся, завел про «чуйку». Фил подозревал, что батя увлекся конспирологией — со скуки. Он настолько важные вопросы решает… к нему на прием и не записывается никто! Киснет генерал-лейтенант в четырех стенах, гуглит про Кеннеди, Леннона, взрывы башен-близнецов, вышки пять-джи и чипы Сороса… Под коньячок. И в его голове все, что происходит, наделяется тайным смыслом.
Однако, когда Влади Селижаров (fag) в состоянии аффекта напал на супругу, включилась уже «чуйка» Фила. Он не верил
