Ты опоздала минут на пятнадцать. Наша лавочка у Никитских ворот была занята, и я прогуливался по бульвару неподалеку, зорко озирая округу, держа цветочки головками вниз.
А вот, Анечка, ты и появилась – со стороны ТАСС: черное пальтецо, стрижка, туфли на каблуках.
– Привет, Андрюша. – И поцеловала меня в щечку. – Обожаю тюльпаны! Не забыл?
– Да нет, не забыл.
Выглядела ты очень хорошо, и появилась в тебе какая-то определенность, законченность, нерв куда-то ушел, и еще ушло то, что я в свое время для себя обозначил словечком непокорность, – оно, наверное, было не слишком удачным, однако более или менее точно определяло твою тогдашнюю сущность. А теперь было видно, что ты чему-то (вернее, кому-то) серьезно подчинена, и это доставляет тебе спокойную, ровную радость. От тебя еле слышно пахло незнакомыми духами, а через плечо висела маленькая сумка в форме полумесяца. Ну и обручальное колечко на пальце – его я заметил в первую очередь.
– Знаешь, куда я сейчас хочу? – вдруг спросила ты, взяв меня под руку, внимания не обратив на весь мой такой шикарный вид. – Угадай!
Я подумал, закуривая.
– Не знаю, Аня.
– А денежки у нас есть?
Откровенно говоря, мне не понравился этот вопрос. Раньше ты себе такого не позволяла. Или просто я таким мнительным стал?
– Да, – сказал я. – Есть идея, как их потратить?
– А поехали в аэропорт.
– ?
Я смотрел на тебя с недоумением, хотя мое воображение уже набросало черновик маршрута Москва – Симферополь – Партенит.
– Знаешь, с Павелецкого вокзала ходят скоростные электрички в аэропорт Домодедово, – стала рассказывать ты, взяв меня под руку и увлекая вниз по бульвару. – Они такие беленькие, быстрые. Я, когда на «Бирюлево-товарной» стою, всегда на такой хочу прокатиться. Просто так, понимаешь? До аэропорта и обратно. Поехали?
Партенит отменялся. Мы взяли такси и уже через полчаса мчались на белой скоростной электричке в аэропорт, по очереди прикладываясь к бутылке шампанского и глядя на мелькавшие за окошком платформы. Народу в вагоне было всего ничего, и ты сама сунула мою руку себе под платье, и я гладил твои теплые гладкие ноги, поднимаясь все выше и выше, и ты вздрагивала, притормаживая мою ладонь своей. В общей сложности мы сделали шесть рейсов – три туда и три обратно, а потом шли по вечерней Москве, ели какие-то пирожки, целовались, подолгу стояли у освещенных витрин и говорили о всяких пустяках, а я все думал, что скоро ты взглянешь на часики и скажешь: ну, мне пора.
Но ты вдруг сказала:
– А давай снимем номер в отеле? Как тогда, в Подольске, помнишь?
Оказывается, и ты этого не забыла. Мы уже сидели в ресторане неподалеку от Белорусского вокзала и пили сухое вино. Есть не хотелось ни тебе, ни мне, твоя ладошка лежала на моей руке и на ней тикали часики, отсчитывая последние часы моей более или менее спокойной жизни. Но я этого, понятное дело, не знал. Было тихо и сумрачно, на каждом столике стоял крохотный светильник в форме избушки; внутри горела свеча. Она легонько потрескивала, и ее зыбкое пламя, усиленное осколками зеркала, давало причудливый и неверный свет. Еле слышно играла музыка, бесшумно двигались официантки в строгой темной униформе, напоминавшие стюардесс, а вдоль самой дальней стены стояли под самый потолок деревянные стеллажи с книгами – я не поленился, сходил взглянуть на корешки. Собрание сочинений Петра Проскурина, трехтомник «Былое и думы», Леон Фейхтвангер. Здесь отдавали дань консерватизму в литературе, никакой тебе модерняги.
Отель так отель. Я подумал было про дантиста, но тут же отогнал эту мысль прочь. Что-то разрушилось в небе, и трещина дошла до земли. И мир расползается на две половины, и тут уж не до хорошего. И оттого на душе как-то пусто и горько, и никто тут не может помочь. Что я делаю со своей жизнью? В какие-то игры играю, за кого-то другого себя выдаю. А зачем мне вся эта непростота, которая меня обступила? К какому-то неправильному горизонту я рвусь. Рвусь, да не так. Да и рвусь ли?
За пять минут до полуночи мы были в гостинице «Дорогомиловская». Я отдал девушке за конторкой наши паспорта, и через пятнадцать минут она вернула их, вложив туда оформленные бумаги. Кроме гостевых карточек и пропусков, там была и пара предусмотрительных талонов на завтрак, чему я не мог не порадоваться. Двухместный номер на ночь обошелся мне в сто пятьдесят долларов; мы отдали пропуска охране и лифтом поднялись на девятый этаж. Со мной была бутылка шампанского, печенье, коробка конфет.
Номер как номер: холодильник, ванна, телевизор, две кровати и распахнутое настежь окно за прозрачной тюлевой занавеской. Ночные шторы раздвинуты, и в их складках кроется какая-то тайна. Что еще надо?
Шампанское, щелчок выключателя, теплые струи воды и пальцы твои по мне начинают скользить, и что-то шелестит за окном, и «мне больно, давай по-другому», и снова шампанское, и вот так всегда – когда любимое рядом, оно кажется не таким и любимым, оно должно быть вечно вдали, что ли, – и вот так всегда – если закрыть глаза и все на свете забыть, кажется, что и не ты это вовсе, а та, что в тебе, а когда ты с телефоном уединяешься в душе, я уже сплю и вдруг просыпаюсь от прикосновения твоих губ, и снова ты подо мной, и снова я хочу пройти сквозь тебя.
Глава 27
Меня разбудил непонятный звук, похожий на близкий скрип половицы, а совсем проснулся я оттого, что кто-то резко тормошнул меня за плечо.
– Подъем! – раздалось над ухом.
Я с трудом открыл глаза.
Надо мной нависала чья-то мрачная рожа.
Я рывком сел в постели. Что с головой? – она трещала как с хорошего перепоя.
В комнате было трое: один сидел на соседней кровати, второй – в форме капитана милиции – на подоконнике, до предела натянув задницей тюль. Амбаломент собственной персоной. Третий стоял в полуметре от меня и быстро жевал резинку. Это был «Анкерман»: тот, что сидел на кровати, не так давно допрашивал меня в «Лукоморье». Все трое были тепло одеты, один я голый. Голый среди волков. (Привет, Бруно Апиц!)
Где ты, Анечка? Что с головой? Не от фужера же шампанского она так трещит!
– Итак, – сказал Главный, – вернемся к нашей теме.
Тот, который меня разбудил, уже шмонал карманы моего костюма, висевшего на стуле: телефон, сигареты, ключи, бумажник. Он делал это не без изящества: тонкие пальцы так и порхали в складках моей одежды. Щипач, не иначе. Он быстро пересчитал деньги и удивленно хмыкнул.
– Тысяча восемьсот шестьдесят долларов, – сказал он шефу. – И больше десятки в рублях.
Амбаломент поерзал на подоконнике, закурил и выпустил струю дыма в мою сторону.
– Буратино разбогател, – сказал он. В его неприятное малоподвижное табло с толстой переносицей, помню, мне хотелось въехать еще в «Лукоморье». Тем более тогда он был в штатском.
– Дай штаны, – сказал я Щипачу.
– Сиди так, – велел Главный. – Задаю вопрос. И хочу получить ответ. Где золото?
Морщась от головной боли, я оценивал обстановку. Во рту был странный сладковатый привкус – откуда? Где ты, Аня? Какое на фиг золото? Ох, бл-лин, попал!..
– А где… девушка тут была? – спросил я. Голые подошвы закреплялись на ковролине, где-то в подкорке вкоротке формировался сценарий атаки.
Главный перевел взгляд с меня на мента.
– Господин не понимает вопроса, Артур.
– Объясняю? – с готовностью откликнулся тот. Видимо, именно он был в команде основным выключателем. Кроме того, в силу своего служебного положения обеспечивал проекту легитимность. Или это не его форма, а так, взятая напрокат?
И тут я все понял, Анечка, да, я все понял, но как же ты смогла это сделать, родная? Что ты мне подсыпала, Анечка, Анечка, и зачем?.. Да они, наверно, тебя заставили – вот объяснение… И сто миллионов единиц адреналина вдруг пошли в мою кровь, наливая меня таким взрывом, какой никому ничего хорошего не сулит. Анечка, Анечка, бедная моя Анечка, они же тебя заставили, да?
Выключатель не спеша встал с подоконника, а я двумя руками метнул с себя одеяло в Главного и прыжком вышел в основную стойку. От подоконника до меня было два шага, и мент как раз делал второй, когда моя нога пришла в его солнечное – это был удар на поражение, полный контакт, а потом снизу другой ногой – в челюсть, на добивание.
Того, который шмонал мой костюм, я встретил с правой, в висок, ему хватило. Он полетел на стол с остатками шампанского, и одновременно с этим Амбаломент затылком врезался в оконную раму. Брызнуло стекло, а я уже доставал Главного левой ногой в голову, через одеяло – раз, и еще, чуть стопу себе не сломал.
Грохоту было много, очень много, но тут уж не до конспирации. Я рванул дверь и выскочил в коридор. Справа на шум бежал по коридору еще один, в белой рубашке, на ходу что-то доставая из наплечной кобуры. Ясно что. Слева коридор заканчивался тупиком. У меня была секунда на размышление. Я рванул ему навстречу во всю свою мочь и полетел в ноги, группируясь в полете, и он машинально перескочил через меня, не задев. Я сделал два или три кульбита, меня вынесло на ноги, и я рванул дальше по коридору, выстрела ожидая, но пока он там разворачивался и выхватывал пистолет, я свернул влево, к лифту.
