«Первый звук — вроде ключа от двери…»
Стоило Бену заговорить в Синдзюку с первым же встречным, как у него сразу возникали проблемы. Едва его собеседник осознавал, что Бен говорит по-японски, как на лице его отражалось непременное в таких случаях изумление. Это изумление, казалось, залепляло японцу уши, потому что дальше он уже ничего не слышал. В тот самый момент, когда Бен пытался выразить мысль, «ключ» застревал в замке, а собеседник недовольно замолкал. Или выпалив комплимент: «О, как вы прекрасно говорите по-японски!» — тут же старался перевести разговор в другое русло: его гораздо больше занимал сам факт, что Бен вообще говорит по-японски!
Андо сказал ему: «Раз ты в Японии, значит, должен говорить по-японски!» — вот Бен и старался говорить по-японски. Однажды, проходя вместе с Андо мимо университета, он как-то забыл о том, что звуки, вылетающие из его рта, — это звуки японской речи, и возможно, именно в этот момент впервые по-настоящему заговорил по-японски. В словах Андо «Ты должен говорить по-японски!» содержался некий оттенок приказа: «Забудь! Забудь английский, забудь Америку, забудь все, что было, выкинь из головы!» И в самом деле, когда Бен слушал японскую речь Андо и пытался отвечать ему на своем скверном японском, он действительно забывал обо всем на свете.
Но в Синдзюку ему просто не давали шанса забыть. Вернее, не позволяли ему забыть. А потому зачастую ответом Бену были не только убийственно-любезные комплименты или молчание. Порой после первых же звуков японской речи, когда до собеседника доходило, что Бен пытается говорить по-японски, в непрошеного пришельца тут же летел «камень» — еще более скверная и неправильная английская фраза.
Кстати, в отличие от заик, чем лучше Бену удавалась японская фраза, тем сильнее было удивление собеседника. Оно, как плотина на реке, не пропускало поток слов дальше — и фраза Бена бумерангом возвращалась к нему же. Когда Бен пытался выразить то же самое, но другими словами — увы! — «было уже поздно». Всегда поздно. Ибо забывать не дозволено никому.
Бен сбежал из дома в конце ноября. Целый день он скитался по Синдзюку и уже к ночи доплелся наконец до площади. В самом центре ее помещался фонтан. Бен прилег на ближайшую скамейку. На площади горели фонари. Налетел холодный ветер, и водная гладь пошла рябью, точно кто-то бросил в нее пригоршню мелкой гальки. Брызги неонового цвета намочили отвороты брюк. В кинотеатрах, с трех сторон окружавших площадь с фонтаном, разом прозвенели оглушительные звонки, возвещавшие о начале сеанса. После чего на оживленной площади на несколько секунд воцарилась тишина. Потом голоса зазвучали с новой силой. Бен даже мог различить каждый голос в отдельности. Более того, ему показалось, что он впервые понял, что слышит японскую речь. Отражаясь эхом, окончания японских слов пышно разрастались в черном, будто залитом тушью небе. От земли исходил леденящий холод, и Бена, сидевшего на такой же ледяной скамейке, всего затрясло. Ноябрь уходил… Бен даже забыл его английское название. Японские голоса, доносившиеся со всех сторон, мешались с плеском воды в фонтане, нашептывая: «Забудь… Забудь…»
Со слабой улыбкой Бен зажмурил глаза и провалился в сон.
Когда он открыл глаза, рассвет едва брезжил. В квадрате неба над площадью Бен увидел первые проблески света и окончательно пришел в себя. Он вдруг осознал, что сидит на скамейке и смотрит вверх.
Послышался грохот первой электрички. Бен встал, и у него закружилась голова. Ощущение было такое, будто он сбросил с себя какой-то неведомый груз. О чистейший воздух Синдзюку! Бен медленно оглядел площадь. На лавочках вокруг выключенного фонтана и на ведущих к нему каменных ступеньках, — всюду спали люди, подложив под себя газеты или изодранные тюфяки. Перед кинотеатром сидели на корточках, образовав кружок, мужчины в черной одежде и резиновых тапочках. Они оживленно жестикулировали. До Бена вдруг донесся восторженный вопль, разорвавший царившую на площади тишину: «Смотри-ка, иностранец!»
Когда Бен поднялся, у него подкосились ноги. Ему показалось, что он оставил лежать на скамейке тело — труп семнадцатилетнего сына американского консула, который забрел ноябрьским вечером на площадь в Синдзюку и умер совсем молодым у фонтана. Труп юного бледнолицего янки, который так и не успел «убраться домой».
Нужно поскорее уйти отсюда, пока никто не заметил. Бен поспешно отошел от скамейки и спустился по каменным ступенькам фонтана. Остановившись посередине площади и застегнув до самого ворота «молнию» на синей куртке, он зашагал по направлению к театру. Проходя под афишей, изображавшей певицу в кимоно, разминулся с одетыми в черные и коричневые пальто людьми. На сей раз он даже не отметил в уме, что это японцы. Да и они, в общем-то, не сильно удивились при виде Бена. Возможно, потому, что это — общий мир Синдзюку, и все, кто вокруг, тоже ушли из дому? Здесь обитают лишь те, кому некуда возвращаться по вечерам? В голове у Бена прозвенел голос, похожий на голос Андо, но несомненно принадлежавший ему самому: «Я — частичка Синдзюку. Мое место здесь». Бен подошел к примыкавшей к площади боковой улице. По ней ходил трамвай. Улица была длинная и отлогая, поднималась вверх. Он прошел мимо салона видео игр, расположенного на углу, и на втором перекрестке увидел белую неоновую вывеску на английском языке. В бледном утреннем свете было непонятно, горит она или нет.
Небольшое кафе. Готическим шрифтом было написано «CASSEL». Бен подошел ближе. Сбоку от стеклянной двери под вывеской красовалось объявление. На самом верху выделялись ярко-красные иероглифы, которые привлекли внимание Бена отнюдь не своим каллиграфическим мастерством: «15 тысяч иен в месяц».
Бен прошелся туда-сюда, осмотрел прилегающие улицы и снова вернулся к «CASSEL», когда совсем рассвело. Он еще постоял в нерешительности на дороге, потом надпись «15 тысяч иен в месяц» придала ему мужества, и он толкнул стеклянную дверь. В глаза бросились огромные люстры на первом этаже и на площадке второго этажа. Ему вдруг вспомнился вестибюль консульства. Правда, там люстры были хрустальные, прозрачные, а здесь — пластмассовые, молочного цвета. Лампочки в них были потушены. Через стеклянную дверь внутрь кафе проникали утренние лучи. Справа у входа у кассового аппарата сидел мужчина средних лет и складывал чеки. Висевший на стене динамик молчал. Все посетители и обслуга уже ушли, кроме Бена и мужчины в кафе никого не было. Мужчина у кассы выглядел несколько моложе отца Бена.
Бен сделал несколько шагов вперед и поклонился. Он встал перед мужчиной, заслонив луч света, и открыл было рот, но мужчина поспешно сгреб чеки и замахал руками, давая понять, что кафе закрыто.
Бен отступил на шаг. Он вдруг почувствовал, как в нем забурлили, просясь наружу, японские слова.
— Я… Это… — выдавил он первый звук.
На длинном, табачного цвета лице мужчины мелькнуло удивление. Не дожидаясь, пока оно распространится на всю физиономию, начиная со лба до поросшего редкой щетиной подбородка, Бен выпалил всю фразу до конца:
— …тут прочел объявление о приеме на работу…
В наступившей тишине голос его словно отразился от люстры и рассыпался на множество мелких звуков.
Но мужчина как будто уже не слышал того, что последовало за первым звуком «я». На лице его застыла маска удивления. Потом удивление переросло в замешательство. Неуверенно — так, что Бен даже не понял, сердится тот или заискивает, — мужчина произнес на ломаном английском:
— Закривать, закривать! — и замахал, как ветряная мельница, руками, как будто хотел убрать Бена с глаз долой.
— Но я хочу здесь работать! — бессильно прошептал Бен. Однако пока он заканчивал японскую фразу, в голове уже сложилась фраза из английского перевода романа про юношу-заику: «Слишком поздно!» Слишком поздно. Сильно сомневаясь, что мужчина вообще слышит хоть что-то из того, что он говорит, Бен тем не менее пробормотал по-японски: «Извините за беспокойство», — и смущенно попятился к двери.
Видя, что Бен наконец отошел от кассы, мужчина вздохнул с облегчением и опустил руки.
Когда Бен подошел к стеклянной двери, мужчина вдруг вскочил и поклонился. Он был намного старше Бена, но поклонился низко-низко и сказал, исторгая из глотки английские звуки:
— Супасибо!
Бен повернулся и толкнул стеклянную дверь.
Сзади доносилось распевное, как заклинание:
— О-о, супасибо, супасибо! Кэннеди, ах нет, гудбай!
Выйдя из кафе, Бен опять попал на боковую улочку. С площади струился утренний свет, слышался скрип отпираемых ставен. У салона видеоигр стояли двое парней. Они отпирали замки. Похоже, того же возраста, что и Бен, — вероятно, работники магазина. При виде застывшего, словно статуя, Бена парни разинули рты и, бросив работу, принялись пялиться на него. Это неожиданно разозлило Бена, хотя еще вчера он бы и внимания не обратил. Он угрюмо побрел вперед, к трамвайным путям.
