— Ясно, за золотом!
— Да это понятно. А для чего тогда Коренного гробить? Свой им человечек тут нужен, свой, чтоб в зависимости от них был. Коренного аль тебя им не нагнуть. А вот этого прыща и гнуть не надо, задницу и так вылижет тем, кто ему даст власть взять. Потому он такое рвение и проявляет по службе своей, что на глазах начальства, аж губернского, ни свет ни заря в правлении, гнида. Бумажки на столе перебират! Ничё не делат, а на службе!
— Мне Иван сказывал, что кто-то в волость на него кляузу отписал, теперь понятно кто.
— А сейчас он и про наши дела кое-что пронюхал.
— С чего ты взял?
— Вынюхивает он все, высматривает, у людишек выспрашивает, а те мне доносят.
— И что пронюхал?
— Не знаю, но у извозчиков спрашивал, кого это мы по прошлой осени искали, это к чему, как думаешь, Авдеич?
После недолгой паузы Никифоров, глядя исподлобья, выдохнул:
— А к тому это, что получается, Панкрата — пора!..
— И я к тому, но как? Он ведь на виду, в тайгу не ходит?..
— Думать надо, время-то не нас работает.
— Есть у меня мысль одна, Иван Авдеич.
— Сказывай.
— Но сначала ты скажи. Впрямь думаешь, Федька Анюту увел? Уверен в том?
— Чего тут — уверен не уверен, а кто ж еще, коль они на это сговаривались.
— Кто ж тот сговор слышал?
— Сестрам она своим сказывала, те — матери. Молчали, пока весть не пришла, что дощаник сгинул в Ангаре.
— Так а Федька здесь при чем?
— Так не было Анютки в дощанике, в Кулаковой деревне она сошла. Приболела вроде как — причину удумала. У Полины остановилась, а вот дальше темный лес, вернее, тайга дремучая. Якобы за ягодой сповадилась с местной ребятней, да с кедра упала, да вообще пропала, ерунда полная, от деревни три версты — исчезла, и все тут. Не помню я, чтоб мои девки последние лет пять по ягоды ходили, а чтоб на кедру лазали, вообще такого не помню, враки все! Федька опять же именно в то время на охоту наладился, а какая сейчас охота? Где он столько времени пропадал? Где? Вот и хочу его спросить!
— Вот оно как, выходит, все на нем сходится.
— Вот так и выходит.
— Ну а объявятся, как поступить решил?
— Не бывать им вместе! Мне зять нужен дело поднимать, а какой с Федьки хозяин? Если силой спор-тил девку — на каторге сгною!
— А Анюта?
— В монастырь отдам, пускай там грехи свои замаливает, а зятя такого мне не надо!
— Ого, однако быстро, вон Панкрат с Ваганихой идут.
— Добрый день, старая, чего невесела? — приветствовал Ваганиху Никифоров. — Иван, принеси-ка наливочки да закусить чего. Садись, Панкрат, рядом. Не серчай на меня за то, что давече обидел. Не со зла то. Не в себе я, видишь, что творится! Дочка невесть где, жива ли…
Никифоров даже слезу пустил.
— Жива, жива… — чуть не хором ответили старуха и Соболев.
— Жива? Где? Откуда знаете?! — заорал Никифоров, поднимаясь с лавки.
— Федька Кулаков признался, — ответила Вага-ниха.
— Как это, когда?
— Заявился ко мне с ружьем да расспросами. Я его тоже поспрошала про Анюту. Говорю, не порть девку, верни в дом, а он говорит — поздно. Ну, так ясно — жива она, скрутились оне да и живут где-то в тайге, Федька-то межвежатины мне принес. Только Федька от меня, а тут и Панкрат подоспел, выручил меня из темницы — подпер же разбойник меня в избе…
К этому моменту Косых уже налил наливочки, и Ваганиха приложилась к стопке, медленно, смакуя, потянула в себя настоянный на семи таежных травах напиток.
Панкрат, молчавший и кивавший, пока Ваганиха говорила, продолжил:
— Не хотел, видно, чтобы об интересе его вы дознались, пока он в тайгу не уйдет.
— Это про какой такой интерес речь? — тихо спросил Никифоров, выразительно взглянув на бабку.
Ваганиха, закусывавшая наливку квашеной капустой, замерла и, подняв глаза на Никифорова, медленно перевела их на помощника старосты Соболева, потом на Косых, заерзала на лавке и, закашлявшись, чуть не подавилась.
Соболев, пропустив чарку наливки внутрь, не закусывая, как ни в чем не бывало продолжил:
— Так это, про золотую ящерку речь, что золотые жилы указует тому, кто ею владеет.
Тишина, возникшая за столом после этих слов, нарушалась только похрустыванием капустки, которую все никак не мог осилить почти беззубый рот старухи.
Первым тишину прервал Никифоров, который медленно, разделяя каждое слово, спросил:
— Откуда он узнал про ту зверушку? Про нее, кроме нас, никто не знал. Откуда?!
Наконец, прожевав и проглотив, Ваганиха заговорила:
— Так я же про ящерку золотую ничего никому ни словом не обмолвилась, истинный бог! Вот, пока шли, Панкрату только и рассказала, так он же от тебя пришел, Авдеич?
— При чем здесь Панкрат, он свой, сама видишь, откуда Федька про это знает?
— Так он привет и гостинец от тех старателей, дружков покойного, принес. Говорит, Семен, медведем порванный, в тайге отлеживается. Ящерка у них. Только, как она золото ищет, не знают они, про то и выведывал. Дескать, что покойный перед смертью про ящерку сказывал? А я ему — не сказывал, а показывал. Он — покажи да расскажи. Без ящерки показать не могу, неси сюда фигурку энту. Тут он осерчал чегой-то. Накричал на меня и ушел восвояси, разбойник, меня в избе запер. Кабы не Панкрат, так и сидела бы взаперти.
— Давно это было?
— Да нет, только он ушел, Панкрат и отпер меня.
— Так чего мы сидим-то, Авдеич, брать его надо, он же пехом, успеем перехватить на конях, дорога-то одна, он же думает — тихо ушел.
— Панкрат, Иван, на коней и в догон, не надо его трогать, проследить его надо. Ты, Иван, это и сделаешь, нагнать надо по-тихому и проследить. А ты, Панкрат, с конями вернешься. Я те потом поясню, что к чему.
На том и порешили. Только на секунду обменялись взглядами Никифоров и Косых, и этого было достаточно.
— Лешка, Васька! — крикнул Косых своих конюхов. — Седлайте мне Каурого да Панкрату — Белку.
— Васька домой ушел, обождите чутка, я быстро управлюсь, — ответил Лешка.
— Чего это Васька ушел не сказамшись?
— Живот прихватило.
— Ладно, давай быстро!
Федор шагал лесной дорогой, пробитой в последние годы старателями да приисковиками на север. Шел быстро, налегке. До зимовья, где его ждал Семен, было недалеко. Об этом заброшенном зимовье, на которое наткнулись Федор с Семеном, помнили только старики, которые уже в тайгу и не ходят, поэтому Федор был спокоен. Тут их искать не станут, он уже понял, какую оплошность совершил, сказав бабке про Семена. Хорошо, хоть подпер ее, до вечера не выберется. Федор уже свернул с дороги на тропу, как услышал лошадиный топот, кто-то скакал верхом. Федор залег в высокой траве. Мимо промчались Панкрат Соболев и Иван Косых.
