несколькими хорошими выпивками промыв горло от школьной пыли и от латыни, он везет домой то, чему научился у родни. Чему же он там научился? Науку эту он вспоминает, когда к отцу его приезжают гости, потому как самая главная его забота — напоить отцовских гостей и получить на другой день похвалу отца. Так проводит он два или три года: на охоте, за выпивкой или в служении Венере; а то, что учил столько лет, он за короткое время почти напрочь забывает. Но что он учил столько лет? Да только латынь. Поскольку же ничего другого он не учил, то пользы от своего учения он дома не видит и в хозяйстве так же невежествен, как другие. Из физики он не знает даже того, что знают его мельник или кузнец, потому как не в состоянии объяснить, почему кузнец все время спрыскивает водой раскаленные угли. После стольких лет учебы ему приходится даже спрашивать у своего приказчика, где находится его виноградник: к югу или к северу от дома. Спросим его, как он применит науку логики, ежели, женившись, не сумеет извлечь из нее никакой пользы в своем хозяйстве. Хоть и ездит он в Государственное собрание, но в делах страны ничего не понимает и в полном молчании должен слушать дебаты; вот ежели бы там спорили, как в школе, он тут же вскочил бы со стула и воскликнул: nego majorem![235] Но поскольку смысла текущих дебатов он не понимает, то должен давать один совет: отрубить голову. Он не только не знает, в чем польза для страны, он не знает даже, какие страны соседствуют с Эрдеем, не знает, куда впадает Марош: в Тису или в Дунай. А спросите его: где впадает? Это будет еще один нерешаемый вопрос.
Из всего этого видим мы, что восемь или девять лет такой учебы не приносят никакой пользы ни ему, ни стране. Потому как латинский язык мог бы быть ему полезным, ежели бы он читал книги о военном деле, об управлении государством и о других науках. А так наш философ спустя год-два станет таким же невежественным, как его отец, и ежели бы ему не нужно было писать указания приказчику, он, наверное, забыл бы грамоту. Не хочу из этого делать вывод, что от латыни никакой пользы, хочу лишь сказать, что для дворянина столько лет учить одну лишь латынь — это просто потеря времени: ведь вместе с латынью он мог бы осваивать и другие полезные науки. А для крестьянского сына латынь и совсем бесполезна, и куда лучше было бы, как только он научится писать и читать, обучать его какому-нибудь ремеслу, поскольку пользу стране приносят ремесла и торговля. Знаю, в нашей стране другим наукам учиться невозможно, потому как нет для этого коллегиумов, как в других странах, где молодой человек к двадцати пяти годам осваивает четыре или пять разных наук, а юноша из простых — два или три ремесла. Конечно, нельзя требовать от бедных жителей Эрдея невозможного, и я этого не требую. Но отцы все равно несут ответственность за то, что не учат своих сыновей с большим старанием, не внушают им прежде всего уважение к благородной морали, а наоборот, подают пример в пьянстве, распущенности и безделии. Ежели бы они побуждали своих сыновей пускай лишь к тому, чтобы переводить книги с латыни на венгерский, то и учение приносило бы пользу, поскольку нашлось бы много таких, кто способен делать подобное. И ежели ты переведешь в своей жизни только одну книгу, это уже будет польза и тебе, и другим, и ты увидишь плоды многих лет, потраченных на учебу. Вот только веселье, да охотничьи собаки, да питие до рассвета — все это не оставляет времени для таких занятий, не позволяет разуму заняться чем-нибудь полезным; а когда человек состарится, он не может даже дать другим добрый совет, потому как молодость свою провел без всякого толку. Невежественный советчик в стране — все равно что пустая бочка в подвале. Но, милая кузина, я уже корю себя: Господи, чем занята моя голова! И все-таки, как сын своей страны, я хотел бы, чтобы наука стала у нас столь же обычна, как обычно сейчас невежество. Однако, какое бы длинное письмо ни писал я вам об этом, наши юноши нравов своих не изменят, а отцы не оставят застольных привычек, усвоенных с детства. Вам же, милая, я советую учить своего сына таким наукам, которые могут принести пользу стране.
Но довольно я уже проповедовал насчет молодежи, а потому спущусь с кафедры; вы же, милая, поднимитесь туда, чтобы проповедовать насчет девиц, вам это подобает. Потому как о воспитании девиц надобно заботиться так же, как о воспитании юношей. Скажу больше: обучать девиц так же необходимо, как и мужчин; первое столь полезно стране, сколь и второе. Как это возможно? Не правда ли, милая кузина, хорошо воспитанная, получившая хорошее образование, умная девица, став взрослой женщиной, сможет и сына своего воспитать и выучить должным образом, а значит, подготовить его к служению своей стране? Таким образом, для страны полезно, когда девиц хорошо воспитывают и обучают. Древние римляне награждали матерей, кои воспитывали своих сыновей так, чтобы те могли и хотели служить родине. Об этом я больше не стану писать, да и вообще не писал бы, даже будь у меня сын, но сына у меня нет, и я об этом сожалею. Сожалею я и о том, что сегодня опять мы уезжаем жить в шатрах, хотя лишь совсем недавно вернулись в город. Здесь же мы вынуждены жариться под полотняным навесом, и солнце припекает нас, как костер припекает ноги нищему, который греет их у костра. Милая кузина, будем же следить за здоровьем, и произнесите за меня хотя бы одну молитву, потому как палатка моя так и кишит уховертками.
63
Родошто, 7 septembris, 1725.
Милая кузина, вы наверняка удивляетесь, как это кисель может писать письма, — потому как в шатрах мы почти совсем раскисли. Лишь со вчерашнего дня я начинаю приходить в себя. Причина в том, что вчера вернулись мы в наш хоть и надоевший, но милый городок и теперь живем, как положено жить бедным изгнанникам: то в тоске, то в печали. Одно утешение: о нас заботится тот же Бог, который заботится о тех, кто остался на родине; их он оставил там, нас привел сюда, но
