– Не выйдет, – сказал Мазур. – Делайте со мной…
– С вами я ничего не могу сделать, – сухо сказал Джараб. – Я дал слово, что отсюда вы уйдете без всякого вреда. Но я не давал обещаний оставить вас в покое потом… У меня здесь человек восемьдесят. Вашу рацию мы глушим направленными помехами. Вас слишком мало, чтобы выстоять…
– Пожалуй, – сказал Мазур. – Но мы – спецназ. Прежде чем до нас доберутся, мы ваше воинство отполовиним… Мы это хорошо умеем. Я никоим образом не пытаюсь вас пугать будущими неприятностями – вы их вряд ли боитесь, а мне будет уже все равно… Я просто предупреждаю, что, коли уж нам нечего терять, мы постараемся показать все, что умеем…
Джараб с любопытством спросил:
– Интересно, а почему вы не пугаете меня вашей гранатой? В конце концов, охрана может и опоздать… Почему вы не грозите взорвать себя вместе со мной, коли уж не боитесь смерти?
– Потому что это будет жуткая глупость, – сказал Мазур. – В этом случае ваши люди пойдут на штурм, и кончится опять же резней… Гораздо предпочтительнее для меня вернуться к своим и умело покомандовать. А смерть… вы ее все равно не боитесь так же, как и я.
– Вы мне нравитесь.
– Вы мне тоже, – сказал Мазур. – Но это ведь ничего не меняет, правда?
– Лейла – ваша женщина?
– С чего вы взяли?
– Бросьте, – сказал Джараб. – Когда зашел разговор о ее участи, у вас характерным образом изменилось лицо…
– Ну хорошо, – сказал Мазур. – Это моя женщина. Я похож на человека, который в подобной ситуации отдаст свою женщину?
– И это, конечно, большая и возвышенная любовь?
– Не иронизируйте, – сказал Мазур. – Такие люди, как мы с вами, вряд ли когда-нибудь будут способны испытывать возвышенную любовь. Просто она – моя женщина. Остальное договаривайте сами. Додумывайте за меня. Выбор за вами, у меня-то выбора нет…
После короткого молчания Джараб-паша сказал ровным тоном:
– Вы – очень везучий человек. Точнее говоря, время такое – не вполне удачное для меня и как нельзя более подходящее для вас. Мне попросту еще рано обострять отношения с кем бы то ни было. И это вас всех спасло.
– Я понимаю, – сказал Мазур серьезно.
– Верю. Когда-нибудь я все равно пойду на столицу, и это будет уже совершенно другая ситуация… Постарайтесь там в это время не оказаться. Собственно, вам вообще не следует здесь быть… Рано или поздно этих, в столице, зарежут – или они сами перережут друг друга ради идеалов, не дожидаясь агрессора. Плохо только, что до этого они успеют пролить еще много крови… А вы со своей братской помощью окажетесь меж двух жерновов…
– Посмотрим, – сказал Мазур.
– Попомните мои слова. Сильные люди не должны впутываться в безнадежные предприятия так, как это делаете вы… Я не буду вас больше задерживать. Сейчас придет человек и проводит вас всех в местную гостиницу, где вы сможете спокойно переночевать, а утром уехать, куда заблагорассудится. Что поделать, если на вашей стороне – время… И вот что. Если она – ваша женщина, постарайтесь ее поберечь. На прошлой неделе ее почтенный отец еще более повысил награду тому, кто ее убьет. Я с ним знаком. Этот человек не умеет ни прощать, ни останавливаться на полпути… Да, интересно было с вами поговорить. С такими советскими я до сих пор не общался. Вы – деловитый убийца, а это меня в людях всегда подкупало.
Он хлопнул в ладоши, едва слышно – но дверь моментально распахнулась, и вбежал тот, что привел Мазура сюда. Ясно было, что аудиенция окончена. Мазур встал, отдал честь и направился к двери.
…Минут через десять они, следуя указаниям провожатого, отыскали гостиницу, где оказались единственными постояльцами – Мазур крепко подозревал, не без наводящих указаний Джараба. Бронетранспортеры и лимузин загнали во двор. Хозяин суетился, как наскипидаренный, слуги так и вились вокруг, стремясь исполнить даже невысказанные желания.
Посол заселение в довольно убогий отельчик принял страдальчески – зато товарищ Хоменко веселился от души, пьяно орал за троих, а воспрянувший журналист ему вторил. Похоже, обоих это нежданное приключение ужасно забавляло. Они, прихватив позванивавшие объемистые сумки, без нытья и возражений отправились в отведенные им апартаменты, утащив с собой беднягу посла. Пытались увлечь и Мазура, но он отговорился занятостью.
Им с Лавриком и в самом деле предстояло бдить. Как ни полагайся на ненарушимое слово Джараб-паши, а служба требует своего… Мазур, обсудив расклад с Ганимом, распределил дежурства, расставил караулы, обошел двор. И поднялся к себе в комнатку на второй этаж, блаженно вытянулся на заправленной постели.
За окном стояла спокойная тишина, в городке не наблюдалось ни тени беспорядка. Если рассудить, Джараб вряд ли врал или преувеличивал – городишко вмиг пришел в повиновение…
«Его обязательно прихлопнут, – думал Мазур. – Рано или поздно. Скорее рано, чем поздно. Самое опасное, что только можно в этом мире сотворить – это пытаться прожить на особицу по своим собственным законам, не встраиваясь в сложившиеся системы. Таким не выжить, ни за что не выжить. Жалко, неплохой мужик…»
Дверь тихонько приоткрылась. Мазур преспокойно положил руку на автомат, примостившийся тут же, под боком.
– Это я, – тихонько сказала Лейла, подошла к постели и присела в ногах.
– Слушай… – сказал Мазур растерянно. – Тебе тут никак нельзя быть…
– Заботишься о моей репутации? Никто все равно не узнает. Кто спит, кто в карауле… Только эти двое пьют и орут песни… Я от них еле вырвалась, кстати. Пытались затащить в номер…
– Понимаешь… – пристыженно протянул Мазур.
– Успокойся, – засмеялась она. – Не надо мне ничего объяснять. Мужчины есть мужчины, и точка. Хозяин, кстати, нашел им… девиц, так что и с этой стороны все в порядке.
«Ай да товарищи из Москвы, – подумал Мазур весело. – И в этой дыре девок раздобыли. А если черкануть потом анонимку – мол, так и так… Моральное разложение, ущерб престижу СССР на международной арене… А, ладно. Что они мне-то плохого сделали? Хай себе развлекаются…»
– Как тебе Джараб?
– Серьезный человек, – сказал Мазур.
– Своими руками пристрелила бы. Такие еще хуже прямых контрреволюционеров, потому что сбивают людей с толку…
«Плясать бы тебе голой, золотко, кабы не я… – подумал Мазур с вялым раздражением. – Заставил бы, можешь не сомневаться. Он такой. Жалко, что доканает его рано или поздно кто-то с той или другой стороны, может, наши, а может, и янки…»
Что-то зашуршало, в темноте забелела форменная рубашка – Лейла безмятежно стягивала китель. Аккуратно повесив его на спинку ветхого старомодного стула, прилегла рядом с Мазуром, коснулась ладонью его щеки:
– Ладно, ну его, этого Джараба…
От нее веяло противоречащими революционному аскетизму французскими ароматами, стояла совершеннейшая тишина, не сулившая опасных неожиданностей – и Мазур, не сдержавшись, принялся ее раздевать. Сейчас он не чувствовал себя ни опозоренным мужем, ни грозным командиром невеликого отряда – попросту мимолетным хозяином покорной красавицы, в первый миг замершей под его бесцеремонным напором, а потом с тихим стоном поддавшейся навстречу…
И плевать было на весь белый свет.
Глава шестая,
самая короткая
Зрелище было дурное – посреди чахлых пальм, произраставших из каменистой серо-желтой почвы, стояло трехэтажное здание, словно перенесенное сюда прямиком из какого-нибудь Вышнего Волочка или прославленного в анекдотах Урюпинска – типовая советская школа, блочная, со стандартными окнами и стандартными водосточными трубами, которые здесь были решительно ни к чему, учитывая, что редкие дожди тут чуть ли не в летописи заносили. Простяга Ганим, узрев очаг культуры, так и спросил у Мазура – а что это, мол, за трубы с воронками по бокам? Майор никогда не видел водосточных труб…
Мазур подозревал, что примерно так же обстояло и с большей частью собравшихся на торжественное мероприятие местных пролетариев, пригласили, должно быть, всех, кого только возможно – толпа перед школой собралась немаленькая. Знать бы еще, что кто-то вообще понимает, ради чего их согнали…
До них было совсем недалеко, до передних рядов, и он отчетливо видел лица. С тем самым выражением, что давным-давно перестало его изумлять или задевать: ни радости, ни враждебности, вообще никаких эмоций, прозрачные глаза существ не от мира сего, с начала времен смотревших так на все перемены и новшества, привезенные из больших городов…
На миг ему стало отчего-то страшно, хотя ничего пугающего вокруг не имелось. Наоборот, все и в самом деле выглядело крайне торжественно: новехонькая школа, сиявшая свежевымытыми окнами, трибуна, сколоченная из неведомо где раздобытых в песчаной стране досок, украшенных лозунгами, плакатами и портретами (особую пикантность картине придавало то, что Лейла стояла тут же, над своим портретом); оркестр, во всю ивановскую наяривавший революционные марши; знамена и лозунги над толпой, огромная клумба – опять-таки портрет генерала Касема, с поразительным искусством составленный из розовых, синих и желтых цветов…
