Неожиданное предложение поразило Сережу. Он стоял молча, глядя восторженными глазами то на Ибрагимова, то на Корташевского.
- Над этим надо подумать, - сдержанно сказал Корташевский. - А сейчас, Николай, вы, кажется, хотели меня видеть? Пойдемте.
Лобачевский тронул Сергея за плечо.
- Потом зайду! - проговорил он и, поспешно взяв со стола принесенные книги, направился в знакомый кабинет.
- Григорий Иванович, - заговорил он, садясь на стул, указанный Корташевским. - Вот что я прочитал за последнее время. Все было интересно. Только вот главного тут, о чем говорили мы, я не смог найти...
В это время дверь кабинета раскрылась.
- Добрый день, коллега! - проговорил громкий, не-"
знакомый Николаю голос.
Корташевский быстро поднялся навстречу вошедшему и весело заговорил:
- Приветствую первого профессора медицины Казанского университета господина Каменского. Ну как, привыкаете, Иван Петрович?
- Весьма успешно. Ваш директор гимназии профессор Яковкин уже назначил меня своим "сочленом" по конторе, - отвечал Каменский, чуть улыбнувшись. Я с первых дней работы стал свидетелем печального состояния здешних дел. Яковкин самовольничает, а заезжие горе-профессора, немецкие чиновники, относятся к новорожденному университету холодно, подчас и враждебно. Уверен, что для доктора Мартина Германа или Генриха Бюнемана профессорство в Казани - лишь средство пополнения кошелька. По-русски ни одного слова не знают, читают лекции по-латыни, а студенты не понимают их отменно баварского произношения латинских слов. Вчера я был свидетелем, как студенты просили у Яковкина позволения вовсе не посещать аудиторию Бюнемана, чтобы не терять даром времени. Удивляюсь, право, Григорий Иванович, как вы терпите?
Каменский говорил горячо, подкрепляя слова короткими энергичными жестами, Николай при его появлении отошел к раскрытому окну и теперь с жадностью прислушивался к разговору. В то же время он понимал, что его присутствие здесь неуместно, по как поступить - не знал.
- Как я терплю? - Корташевский покачал головой.
Я ведь всего лишь адъюнкт и решающего голоса лишен, - признался он.
Каменский, нахмурив брови, слушал внимательно.
- К счастью Яковкина, почти все профессора - иностранцы, - продолжал Корташевский. - Им, как вы уже изволили заметить, лишь бы набить кошелек русскими денежками. Вот и подписывают все "деловые" бумаги, какие господин директор им подсовывает, не читав их, ибо все равно в русской речи сии ученые мужи не разбираются. - Корташевский махнул рукой и отвернулся к двери.
- Ясно! - сказал Каменский. - Вот почему человек с незавидными способностями, не чувствующий нутром своим организма университетского, безнадежный в науке, имеет, однако ж, столько дерзости говорить: "Университет - это я!"
- И мало того! - воскликнул Корташевский, быстро вскочив с дивана. Но тут, увидев Николая, смутился: поистине разговор шел не для гимназических ушей. Он взял на столе небольшую пачку исписанных листков. - Простите, я совсем забыл о вас. Вот, возьмите и пройдите, пожалуйста, к Сереже. Пока мы заняты разговором - прочитайте. Надеюсь, тут найдете вы ответ на все ваши вопросы.
- Благодарю вас! - Николай не знал, чему радоваться больше: листкам или возможности выйти ему из неловкого положения. Поклонившись Корташевскому и гостю, он поспешно вышел.
Сергея в комнате не оказалось. Николай сел за стол, развернул рукопись. Называлась она "Платон и Аристотель" - возможно, та самая, о работе над которой с таким уважением говорил, открывая дверь, Евсеич. Николай погрузился в чтение, чувствуя, что содержание захватывает его все больше. На страницах рукописи оживали дела и люди минувших веков.
Прошло больше двух тысяч лет с тех пор, как Платон двадцатилетним юношей побывал на беседе у Сократа.
Очарованный мудростью философа, он сделался его ревностным учеником и последователем. После гибели Сократа Платон отправился в Италию к пифагорийцам, где познакомился с их учением о переселении и перевоплощении душ. Потом он много путешествовал по Египту, беседовал со жрецами, владеющими знаниями о движении небесных светил. От строителей царских пирамид он получил сведения о началах геометрии.
Первые геометры чертили фигуры посохом на песке.
В их представлении Земля была не шаром, а плоскостью. Поэтому, соединяя две точки кратчайшей линии, называли ее прямой. Они еще не подозревали, что это не прямая, а отрезок дуги. То же самое, но в несколько уменьшенном виде, повторяли на досках, на камнях-плитках, на папирусе и, предполагая, что их чертеж в точности отображает земную поверхность, уже мысленно развивали первоначальные геометрические понятия и выводили из них на этой идеальной плоскости и в пространстве новые и новые теоремы.
Но с течением времени, когда, наблюдая небесные светила, человек узнал, что Земля не плоская, а круглая, OKat, залось, что воображаемая геометрическая плоскость не совпадает с поверхностью Земли, она касается ее в одной лишь точке. Геометры были крайне взволнованы этим открытием. Ведь многое, что прежде принималось ими за неоспоримое, выглядело теперь лишь иллюзией, продуктом фантазии. Раз поверхность Земли сферическая, рассуждали они, то неверно даже определение самой прямой, как единственной кратчайшей линии между двумя точками.
Ведь на шаре через две точки, лежащие хотя бы на диаметрально противоположных концах, можно провести бесчисленное множество таких линий, тогда как на геометрической плоскости - лишь одну. Более того, прямая предполагалась бесконечно продолжаемой, а в действительности - на земном шаре - все линии сходятся. Как же тут быть?
Но остроумный ученик Сократа объяснил это просто:
- Геометрия наша на идеальной плоскости и в пространстве явилась наукой, не имеющей ничего общего с землемерием - геометрией на земной поверхности, - говорил Платон. - Потому и самые понятия о прямой, плоскости и пространстве должны быть признаны не взятыми из опыта и измерения, а постигаемыми душой извечными идеями.
Такое толкование о происхождении геометрических истин вызвало много споров у древнегреческих философов и геометров. Многие не соглашались. Но были у Платона и последователи.
- Пусть наша геометрия расходится с миром чувственно-воспринимаемых, мимолетных вещей, - говорил он теперь уверенно. - Зато ее великая премудрость рождена гениальной мыслью самого бога, Верховного геометра. Этого вполне достаточно, чтобы опровергнуть любой факт, как бы ни был он веществен. Геометрия, к сожалению, еще не является той наукой, которою хотел бы ее видеть бог. Математики не возвышают этого предмета до познания сущего, вечного, ибо связывают свои рассуждения с чувствами. А обращение к чувственно-воспринимаемым вещам, доверие непосредственным впечатлениям приводят к иллюзии, подобной представлению предков о том, что Земля наша плоская. Поэтому надо нам отрываться от чувств, погружаться в глубины своей души...
В сорокалетнем возрасте - в том самом, какой греки считали временем расцвета человека, Платон вернулся на родину и открыл на окраине Афин, в роще героя Академа, свою философскую школу, получившую название академии. При входе в нее было высечено весьма категорическое предупреждение: "Да не войдет сюда тот, кто не знает геометрии!"
Слова эти оказали удивительное действие: со всех концов Греции, Италии и Египта хлынули к нему юноши, горевшие желанием постигнуть сокровенные тайны всех наук. Но доступ в академию был открыт лишь избранным, сыновьям знатных и богатых аристократов.
Раскрывая перед учениками "тайны" геометрии, Платон стремился превратить ее в способ познания всего сущего.
За каждой геометрической фигурой, уверял он, скрыто истинное знание и символ. Геометрия не только учит обращению с фигурами, но помогает проникнуть и в сущность Вселенной.
- Обратите взор свой на Землю, - говорил он. - Земля - кормилица наша и в то же время первейшее небесное тело. Бог утвердил ее как неподвижный шар в самом центре Вселенной, чтобы она была навеки блюстительницею и устроительницею дней и ночей. Потом получили существование Солнце, Луна и остальные блуждающие звезды, известные под именем планет, необходимых для определения и соблюдения счета времени. Вы, конечно, и сами видите, как они обращаются вокруг Земли по окружности, начерченной Верховным геометром.
По поверхности Земли текут реки и бушуют на ней безбрежные океаны. А над всеми - повсюду воздух. Эти три стихии - земля, вода и воздух, да еще четвертая, огонь, - образуют все сущее: и наше тело, и тело зверей, и деревьев, и камни...
Далее Платон переходил к объяснению природы четырех стихий:
- Огонь, земля, вода и воздух, как всякому известно, - тела. Но тело бывает ограничено известным количеством плоскостей, а всякая плоскость слагается из более простых геометрических элементов, именно из треугольников... Вот в чем полагаем начало огня и всех остальных.
