Я постоянно употребляю слова «славный», «бедный», «бедняжка», но в моем произношении слово «бедный» звучит как «бэдный». В полном смятении я обнаружила, что в газете черным по белому так и напечатали: «бэдный принц». Я невольно подумала, что, если в Букингемском дворце читают «Журналь дю диманш», это произведет на них неважное впечатление! Судя по всему, эта история не помешала мне и впредь приезжать в Лондон, а ведь мои выступления там должны были, по расчетам Джонни, широко распахнуть передо мной двери Америки, которые до сих пор были лишь полуоткрыты.
Мне предложили на свой лад принять участие в первом показе в Париже фильма «Битва за Англию».
Грандиозная постановка этого фильма, снятого Гаем Гамилтоном, обошлась продюсеру Гарри Залцману в 80 миллионов франков. В нем участвовали английские кинозвезды Майкл Кэйн, Тревор Хоуард, Лоренс Оливье, Майкл Редгрейв, Сьюзен Йорк. Эта эпопея посвящена Британским военно-воздушным силам, которые противостояли вражескому вторжению в Великобританию в начале войны. Жорж Гравен вновь повторил свой опыт проведения празднества, который он так удачно применил при показе фильма «Самый длинный день». На этот раз в первом ярусе Эйфелевой башни — на фоне английского и французского флагов — стояла маленькая Матье. Для того чтобы попасть на площадь, надо было миновать шесть или семь полицейских кордонов… Я заранее знала программу вечера, потому что год назад присутствовала на таком же празднестве: гости Залцмана смотрели фильм в большом зале Дворца Шайо. Потом выходили в фойе, где был приготовлен ужин. Каждый находил в своей тарелке на сей раз мою пластинку с прекрасной песней Мориса Видалена «Друг, небо гибелью грозит.»; он написал ее, вдохновившись содержанием и музыкальной темой фильма.
Итак, стоя в первом ярусе Башни в длинном красном платье, я, пока приглашенные сидели за десертом, пела эту песню вслед за исполнением гимнов: «God save the Queen»[28] и «Марсельеза». Я ничего не видела вокруг: лучи прожекторов (которые, по моему выражению, «обшаривают небо») слепили меня, и перед моими глазами зияла черная дыра. Едва я закончила петь, дыра эта взорвалась фейерверком, столь мощным, что Эйфелева башня, казалось, задрожала, вибрируя своим железным кружевом, и готова была рухнуть. Однако пиротехники — их было девять — невозмутимо продолжали свою работу, сохраняя полное спокойствие.
Оказавшись в облаке порохового дыма, все мы — в том числе механики и электрики — утирали слезы, которые были вызваны отнюдь не фильмом «Битва за Англию». Внизу — в садах Трокадеро — веселилась многочисленная толпа парижан. Я очень удивилась, услышав на фоне аплодисментов не только возгласы «Да здравствует Франция!», «Да здравствует Англия!», но и возглас «Да здравствует Мирей!».
В промежутке между концертами в «Савойе» и на Эйфелевой башне я в том же 69-м году совершила кратковременную поездку в Вашингтон для участия в транслировавшемся по телевидению представлении, приуроченном к съезду республиканцев; там выступил и сам Никсон.
В этой передаче выступали многие известные артисты, среди них такие звезды, как Дайана Росс (правда, в ту пору она еще не была той Дайаной Росс, которая известна сейчас), обладатель самого красивого профиля в Соединенных Штатах Джимми Дьюрент и мой давний партнер Том Джонс. На этот раз со мной не было Джонни, он заболел гриппом во время эпидемии, которая свирепствовала в Париже. Вместо него поехала Надин, открывшая для себя Америку. Чувствовала она себя плохо: уже в самолете выяснилось, что у нее тоже грипп; бедняжку, видимо, заразила при прощании тетушка или наша служанка, которая чихала и кашляла.
Надо сказать, что с некоторых пор я боюсь самолетов. Никак не могу избавиться от этого безрассудного страха. Чтобы побороть его, мне нужно во время полета с кем-нибудь разговаривать. У Надин поднялась температура, и в собеседницы она не годилась. Тогда я попросила разрешения осмотреть кабину пилотов, что мне охотно позволили. И я принялась болтать с ними. Задавала вопросы, казавшиеся им, должно быть, смешными. Например, такой:
— Скажите… вам не кажется, что мы падаем?
Боязнь эта возникла у меня во время гастролей, когда мы решили, что можно гораздо быстрее — и меньше устав при этом — попасть в нужное место, воспользовавшись не громоздким автомобилем, а небольшим самолетом. Речь шла о том, чтобы добраться из городка Шателайон-Пляж (в окрестностях Ла Рошели), где я выступала накануне вечером, в Кассис, где мне предстояло петь через день. В те годы Джонни состоял в авиационном клубе и мог заказать двухмоторный самолет. Приземлившись в Марселе, я могла бы отдохнуть несколько часов в селении Ла Бедуль, где у Старков был уютный дом с бассейном, сохранивший очарование провансальского жилища. Сначала воздушное путешествие казалось мне очень приятным, но когда мы приблизились к марсельскому аэропорту, все пошло как нельзя хуже. Движение в небе было слишком интенсивным, нам предложили освободить воздушный коридор и совершить посадку на аэродроме в Кастле. Дело принимало для нас невеселый оборот. Ведь Джонни ожидал нас в марсельском аэропорту, и ни о каком выигрыше времени думать не приходилось. Внезапно пилот объявил:
— Черт побери! Мы наткнулись на летние дождевые тучи! А от них хорошего не жди… Пристегните ремни!
Я не люблю, когда во время полета звучат слова вроде «наткнулись» или «падаем»! А особенно, если, подтверждая опасения, дождевые тучи враждебно встречают самолет. И действительно разразилась гроза, да еще с градом. Вокруг стоял адский шум. Это походило на кошмарный сон. Пилот выключил двигатель, я не поняла почему, но всех нас это ужасно напугало. Микрофон, висевший над креслом Надин, свалился ей на голову, бедняжка в ужасе завопила. Лицо у тети Ирен позеленело. Я торопливо крестилась. Пилот снова запустил двигатель, и самолет совершил невообразимый скачок. Нам показалось, будто мы неумолимо падаем. При посадке все остались целы и невредимы, но на нас лица не было.
Позднее, когда из Лондона мне предстояло отправиться уж не помню в какой немецкий город с промежуточной посадкой (мы должны были там пересесть с маленького самолета на большой), я громко разрыдалась; Джонни так и не смог меня уговорить. Несмотря на то, что это затруднило соблюдение графика гастролей, мы предпочли автомобиль. Впрочем, после аварии вблизи Гренобля я побаивалась пользоваться и машиной. Но лучше уж дрожать от страха на земле, чем в воздухе!
Вспоминаю я и о том, как однажды, поднявшись в воздух из лондонского аэропорта, нам тут же пришлось совершить посадку: загорелся один из реактивных двигателей. На летном поле нас ожидала многочисленная пожарная команда. Я чувствовала себя совсем разбитой.
Вот почему, хотя я пользуюсь надежными самолетами, в пути я никогда не сплю и, чтобы успокоиться, все время разговариваю. Со стюардессами, с пилотами. Самолет — единственное место, где я употребляю алкоголь. Выпиваю рюмку водки до дна.
В Вашингтоне, несмотря на грипп (как выяснилось, температура у нее поднялась до 40 градусов), Надин сопровождала меня до могилы президента Кеннеди. Но мечтала она только об одном — быстрее добраться до своей постели. Наконец мы очутились в роскошном отеле, где нам отвели двойной номер. Внезапно поздно ночью Надин, испуганная и бледная, разбудила меня: «Кто-то ломится к нам в комнату!»
Незабываемый прием в МосквеМое первое выступление проходит в атмосфере, с какой я до сих пор никогда не сталкивалась. Поначалу мне кажется, что пение мое подобно гласу вопиющего в пустыне… Но внезапно, едва я кончаю петь, раздается гром аплодисментов, и две тысячи зрителей ритмично хлопают в ладоши. А потом из зала направляются к сцене один, два, пять, десять человек; они поднимаются по ступенькам и, поклонившись, кладут к моим ногам букеты цветов… В их глазах светится радость. Публика не ломала кресел, не вопила, но впервые в жизни я ощутила себя ее кумиром.
Я возражаю, что этого не может быть; дрожа от страха, она настаивает. Говорит, что смотрела в глазок и увидела двух субъектов, пытавшихся взломать дверь.
— Но ведь дверь на цепочке?
— Да. Однако они такие здоровенные.
Я встаю с постели: оказывается, Надин уже придвинула к входной двери столик с телевизором. Что делать? Звонить? От волнения мы никак не можем управиться с телефоном! И поймут ли нас? Надин владеет английским языком не лучше меня, пользуется разговорником. Теперь я тоже слышу шум, доносящийся из коридора, какой-то странный шум, чье-то рычание, неразборчивые слова… Помогаю своей спутнице укрепить нашу оборону: мы воздвигаем баррикаду из кресел и стола. Это удается нам с большим трудом, так как мы обе очень устали: она ослабела от гриппа, а меня сильно утомила передача.