– Да какое там целование земли! – протестовал боцман Борис. – У меня морская болезнь, я думал, что меня вырвет, как часто бывает при первых шагах на суше. Я всегда в таких случаях культурно наклоняюсь.
И боцман получил три года неба в клеточку.
Остальные сильно напуганные пришельцы хором ответили только на один вопрос:
– Откуда вышла яхта «Liberte», на которой вы сюда приплыли?
– Из Французской республики.
Перед этой короткой записанной на магнитофонную пленку беседой имела место несколько более продолжительная, неформальная и не под запись, скажем так, консультация. В ходе нее кто-то из наших офицеров позволил себе достаточно сокращенную интерпретацию положения вещей. Он сказал, что британская полиция готова освободить из-под ареста каждого, кто прибыл сюда не с какими-либо дурными намерениями, а чисто случайно, потому что корабль сбился с курса. Лучше всего было бы, если бы такой заблудившийся в Европе странник прибыл из другой страны. А уж если б из Франции – то вообще была бы фантастика, потому что в отношении прибывших из этой страны существуют специальные смягчающие обстоятельства, все-таки соседи. Ну и бумаг меньше, ввиду наличия двусторонних соглашений.
Действительно, через полтора часа освободили всех гуртом из британской тюрьмы… но не выпустили на свободу. Разве об этом шла речь? Ничего подобного. Их передали во французский изолятор в соседнем британском порту. Есть такие, именно в силу двусторонних соглашений. В общем, ребята торжественно отплыли назад в Лягушандию первым же паромом из Пула. Таковы законы ЕС: если нелегал признается, откуда он прибыл, и существуют доказательства, подтверждающие его признание, его высылают обратно. Тут и факс из Франции очень пригодился, потому что давал веские основания для подобной операции.
Именно тогда я и познакомилась с Попугаем. Он надувался и танцевал, как петух, и все время повторял:
– Ах, что б я без вас делал, дорогая моя переводчица. Нет, я бы не справился…
А я только опускала глаза и говорила:
– Прошу прощения, мой английский далеко не совершенен. Я еще новичок.
А Попугай на это великодушно:
– Ваш английский решительно лучше нашего польского! Ха-ха-ха!
Ну а сейчас на тебе… Тот же самый пестрый Попугай спрашивает:
– А что ты тут делаешь?
– Я перевожу для вас, господин адвокат, в деле о хулиганском дебоше. Язык польский, клиент – Метельский.
– Так ведь этот Метельский все понимает и говорит по-английски лучше, чем я!
– Это не так уж и трудно, Бен. Но у этого Метельского даже с польским не всегда полный ажур…
– Две недели назад я с ним целый час разговаривал в четыре глаза!
– Тогда уж в три. Левый глаз у него искусственный. А мои глаза ты просто не сосчитал. Ты что, не помнишь, как у тебя «паркер» сломался, а ты не хотел писать зеленой ручкой?
– Ну и что такого? Ладно, подождем клиента. Никогда со мной ничего такого не случалось.
– Со мной тоже… По крайней мере, в этой профессии.
Невероятно! Он не заметил моего присутствия при разговоре с клиентом. Не помнит обо мне и моем участии в том разговоре. Я исчезла из его осознанного поля зрения. Я слилась с фоном, окружающим пространством, мебелью и офисными принадлежностями. С неоновой лампочкой под потолком, шнуром от жалюзи, поверхностью поцарапанного письменного стола с надписью: «Помогите! Хочу в тюрягу! Не, лучче в монастырь, моб. 0789…».
Итак, я достигла в отношениях с Попугаем высшего профессионального совершенства. Потому что работа переводчика является совершенной только тогда, когда она остается за кадром, как при дубляже фильма.
Я достигла вершины!
У меня слегка кружится голова от эйфории. Сейчас я выйду из себя, облаком вылечу из собственного тела, как джинн из волшебной лампы. Состояние дзен. Я благословлена и освящена.
Это уже третий раз в жизни! А ведь на этой глупой планете есть миллионы людей, никогда и не приближавшихся к таким профессиональным вершинам!
Становиться невидимой меня научил, а точнее заставил безжалостно требовательный Марек Яницкий. Я работала у него помощницей, когда переехала в Польшу. Он говорил:
– Почему, когда ты заходишь с кофе, то ставишь перед людьми чашечки, будто стреляешь из автомата? Они аж подскакивают! О бутербродах я и не заикался, а то эффект был бы, как от гранатомета! Ну, расслабься.
Я пробую. В следующий раз стою с подносом перед дверьми конференц-зала. Чашки и ложки тоненько бренчат, сахар колышется в сахарнице, как дюны в пустыне, у чайника уже вода каплет из носика, а я делаю глубокий вдох и гипнотизирую сама себя:
– Мед-лен-но. Мед. Лен. Но.
– Это совещание по вопросам маркетинга, а не лекция о русском балете. Умирающий лебедь уже давно бы сдох. От зависти. Давай живее!
Наконец, он уточнил свои претензии:
– Своим присутствием ты прерываешь каждое совещание. Обращаешь на себя внимание. Это очень непрофессионально. Кофе и бутерброды должны просто появляться на столе. И это все, о чем я прошу. Тебе нужно быть незаметной. Беседа не должна прерываться.
Мне удалось добиться этого через семь лет. Тогда я уже работала с малоразговорчивым гигантом коммуникационного менеджмента Анджеем Сикорским.
– Ну у вас и бутерброды с икрой! Прямо чудо, – сказал как-то Анджею во время бурного обсуждения бюджета босс и владелец нашей империи. – Откуда они тут взялись? Я как раз проголодался…
– У меня секретарша-невидимка. Вдобавок, телепатка, – ответил Анджей.
– Это та русская?
– Ага. А с тенденцией к снижению я совершенно не согласен! Посмотри…
Я находилась в комнате и слышала каждое слово. Вышла сквозь стену и испытала эйфорию прямо перед Уяздовским замком. Море шумело у меня в ушах, и я дышала последним оставшимся в дырявой земной стратосфере чистым, насыщенным хвоей воздухом.
Потом позвонила Мареку и передала ему через новую секретаршу:
– Я невидима! Сегодня у меня это получилось! Спасибо тебе…
Я стала Совершенной Секретаршей. Непревзойденным мастером профессии.
И сразу поняла, так же, как сейчас – это конец. Потолок. Вершина. Выше уже не подняться. А скуку постоянства и повторений я не переношу.
Вот тогда я и поддалась уговорам Лысого Черепа и переехала с ним на Остров, Его Родину. Пора было принять новый вызов. И я стала полицейской переводчицей.
И снова то же самое.
Что я буду теперь делать? Что?! С кем? Где? За что?..
Наступило состояние… еще не паники, но уже близкое к ней. У меня слишком много вопросов к себе и ко Вселенной.
Как свести концы с концами, когда я перестану зарабатывать на жизнь благодаря убийствам и кражам в TESCO? Как эта Вселенная будет обо мне заботиться? Что будет с любимым? С мамой? С Федькой? С сыном? С Робертом?
Я прячусь в туалет и звоню Роберту. В конце концов для этого он мне и нужен. За это я ему и плачу.
– Слушай! Так и так. Я потеряла работу из-за собственного совершенства. Что со мной будет? С мамой? С…
– Давай прежде всего о работе, – говорит Роберт. – Поздравляю!
– С чем?
– Может, ты слишком долго была чьим-то голосом? Сколько можно переводить, способствовать пониманию, устанавливать контакты, помогать? У тебя есть свой голос. Говори им. Пусть теперь другие тебя переводят.
– Ты, наверное, чокнулся… Что я могу сказать? Как? Кому?
– Тебе уже семь лет кажется, что ты пишешь книгу, правда? Так допиши и издай эти свои заметки в виде книжки.
– Я не писательница…
– Попробуй.
– У меня слишком мало материала…
– Не выкручивайся. Мне тебе напомнить о молдавско-литовской банде, которая грабила банкоматы? Или о том, как Петр толкнул Кшиштофа, а тот упал с лестницы и сломал себе черепную коробку в семи местах? И как ты выходила из больницы двое суток после аварии?
– Как раз тогда больничный психолог дала мне твой номер. По ее рекомендации я позвонила тебе и попросила, чтобы ты провел со мной курс психотерапии, а то я, мол, больше не справляюсь с этой жизнью, я в ней заблудилась, никто обо мне не беспокоится, только я обо всех! А ты купил мне новый спортивный костюм и привез туда… А первый сеанс у нас был в коридоре возле реанимационного отделения. Ты меня потряс.
…И как моя мама на глазах всех городских камер видеонаблюдения выкопала какой-то розовый цветок с клумбы на тротуаре, попросту и не слишком элегантно его сперла! И как оператор камер, наш сосед снизу, позвонил мне и попросил что-то с этим сделать…
– …И как ты взяла Федьку-Два из приюта для кошек, который тебе попался по дороге, когда ты возвращалась домой с похорон того польского летчика, умершего в доме престарелых. Как ты поехала в Лондон и уговорила польского консула оформить в воскресенье выдачу тела столяра, погибшего в автомобильной катастрофе, потому что у него в Польше жена умирала от рака. А говоря по правде, тот столяр сбежал из дома от этого кошмара под предлогом, что должен заработать на ее похороны. А она умерла в Щецине за час до прибытия гроба с телом мужа. И как на следующий день ты написала заявление об увольнении, а начальник следственного отдела дорожной полиции пришел к тебе с шоколадкой и письмом, подписанным тридцатью восемью сотрудниками следственного изолятора, и сказал, что бывают такие ситуации, в которых просто ничего не поделаешь… Просто невозможно. И ты осталась.
